Зима, морозец. В деревне тихо, как будто все вымерли, и только в магазине теплится жизнь, идет небойкая торговля. Я любил в такие дни бывать у отца в магазине, слушать всякие байки мужиков про лесные делянки и диких зверей, про войну. Часто отец посылал меня на склад, который находился в гараже леспромхоза, выдать какой–нибудь бабке немножко крупы или муки.
Пристроившись в углу на ящике, сидит инвалид с деревянной ногой, фронтовой сапер, ждет своего часа, когда отец даст «на карандаш» сто граммов. Две тетки мнутся у прилавка, щупают ситчик, рассматривают товар на полках.
— Ну, бабоньки, берите ситец, последняя трубка осталась, — подзадоривает отец.
— Та грошей нету, — говорит одна, подавая отцу какой–то сверток, — спасибо, Макарович.
Отец развернул сверток и закатил такого мата, что тетка не на шутку испугалась.
— Что ты сделала! Мне ж его на базу сдавать надо! Кто ж примет стираный! — орал отец, держа в руках тщательно выстиранный мешок из–под муки. Дело в том, что магазин был от ОРСа леспромхоза, и товары, особенно крупа и мука, в послевоенные годы выдавались строго по списку. Только рабочим леспромхоза. Отец иногда нарушал это правило. Он знал, в каком положении семьи «нелеспромхозовцев», и выкраивал им по пару килограммов муки или крупы. Женщина, благодарная за то, что отец выручил ее, выстирала мешок. Шум, гомон. Входит человек в огромном тулупе, оббивает с валенок снег.
— Здорово, Макарович! Здорово, кобетки, здорово, братуха-сапер!
— О–о–о, Удалов, где ты был, когда мухи дохли, здорово! — обрадовался отец. Инвалид оживился. Кобеты тихонько стояли в сторонке, о чем–то шептались. Одна спросила.
— Удалов, а мулине привез?
— Привез, красавицы, привез, аж пять цветов! — ответил Удалов, шумно потирая озябшие руки. Отцовский приятель, заготовитель Удалов, ездил по деревням, собирал утильсырье.
Отец откупорил бутылку водки.
— Макарович, налей и мне «на карандаш», — попросил сапер, — с пенсии рассчитаюсь.
Отец достал из–под прилавка свою тайную тетрадку, записал.
Приезд Удалова всегда сопровождался суматохой. Девчата и бабы бегали друг к другу, доставали из темных углов видавшее виды тряпье, сдавали его и взамен получали моточки ниток мулине. В магазине таких ниток не было, только у заготовителя райсоюза Удалова. А еще у него был страшный дефицит для нас, пацанов, — рыболовные крючки! Мы выпрашивали у мам хоть немножко тряпья, бежали к Удалову и получали новенькие настоящие крючки. Хранили за отворотом шапки, и они частенько впивались в кожу стриженой головы.
Мужики выпили. И Удалов, и инвалид-сапер раскраснелись, затянули толщенные самокрутки из старой газеты.
— Макарович, я ж не знала, хотела как лучше, — осмелилась тетка, которая постирала мешок.
— Ты б еще погладила его. Все, не дури голову, — прервал отец, — Федоровна, что ты ситец оглаживаешь, — бери. Хорошее платье будет. Все мужики будут пялиться.
— Ну, разве что Верке.
— Бери и дочке, и себе, — сказал отец и не мешкая отмерил ситца на два платья, щелкнул ножницами и разорвал. Федоровна схватила яркое добро и сунула в котомку. Купить ситца было большой удачей.
Меня всегда удивляла способность отца безошибочно определять, сколько денег у человека, который пришел в магазин. Он отоваривал его на всю сумму, и многие, особенно женщины, были ему за это благодарны, потому что некоторые нужные вещи они, может быть, и не купили бы из-за природной крестьянской сдержанности. Не привыкли в деревнях шиковать.
— К таким платьям новые платки нужны. Во, смотри. Таких у Удалова нету, — говорил отец, выкладывая перед Федоровной цветастые, в тюльпанах, платки.
— Ой, Макарович, вроде подходят. Может, давай и платки?.. Мне б еще бутылку алею, — вошла в азарт прижимистая Федоровна.
Отец неторопливо накачал из железной бочки растительного масла, но Федоровна все не отходила от прилавка.
— Вот тебе алей, вот тебе спички, а то будешь бегать по соседям. Вот тебе еще кусок мыла.
— Правда, Макарович, спички вчера кончились и мыло нужно, — сияла Федоровна. Но отчего–то и краснела.
Отец, конечно, понял, что Федоровне нужна вещь, которую она стесняется спросить.
— Послушай, Федоровна, сейчас зима?
— Ага, — Макарович, зима.
— Я специально к зиме их и привез, — ухмыльнулся отец и достал с полки васильковые байковые рейтузы.
Федоровна залилась краской, обернулась на мужиков. Ей действительно нужны были теплые рейтузы, но как тут спросишь? Хорошо, отец догадался. Федоровна быстро взяла обновку и быстро сунула в котомку.
— Набэдрики с начесом, в любой мороз можешь гулять! — сказал отец с улыбкой, щелкая костяшками счетов.
Мужики добродушно засмеялись. Федоровна проворно извлекла из–за пазухи аккуратно завернутые в платочек деньги, положила на прилавок. Отец мельком глянул, одним движением свернул кулек из бумаги, насыпал в него конфет-подушечек, бросил кулек на весы, добавил пару штук.
— Что ж, ты придешь, а малой будет ждать, где конфеты? Всё, под расчет. Иди и не дури голову, — это было его любимое присловье.
— Стась, беги домой, принеси керосина и кота не забудь, — сказал мне отец и налил мужикам по второй.
Вечерело. Я сбегал домой, взял керосин и кота Ваську, вернулся в магазин. Появление кота — был знак, что мужикам пора расходиться по домам, отцу закрывать магазин, а Ваське всю ночь бороться с мышами. Шел тогда седьмой год моей жизни...
