Скульптор Сергей Оганов — «Человек года в сфере культуры-2018»

Скульптора Сергея Оганова в Беларуси хорошо знают. Вряд ли посетители музея-мастерской Заира Азгура задумываются о том, кто работает здесь реставратором, но произнеси магические слова «Анастасия Слуцкая», «Давид Гродненский», «мемориал в Куропатах» — и услышишь в ответ уважительное: «Конечно, видели!» Сейчас Сергей Оганов вместе со своим соавтором Ольгой Нечай работает над памятником князю Гедимину — основателю Лидского замка, который будет установлен в Лиде, и в его мастерской царит тот специфический, упорядоченный творческий хаос, который так характерен для художников. Мы заглянули к скульптору — поинтересоваться подробностями и заодно поздравить с победой в конкурсе «Человек года в сфере культуры-2018».

— Какие чувства испытываете, став «Человеком года» в культуре?

— Мне приятно! Честно говоря, долгое время я смотрел на многих скульпторов, художников снизу вверх. Сейчас ощущаю, что, возможно, уже смотрю прямо в глаза. 

— Вы часто работаете на исторические темы — по зову сердца или так складываются обстоятельства?

— С детства увлекался историей, много читал, сам делал рыцарей, одной из любимых игрушек был пластилин. Отец — скульптор и разрешал все лепить в мастерской. Мы иногда приходили туда с братом — играли, лепили, сооружали какие-то замки…

— То есть приобщение к профессии происходило с самого детства?

— Да, мы с 5 — 6 лет, когда была возможность, «паслись» в отцовской мастерской. 

— Быть частью династии приятно или трудно? У вас ведь не только отец, но и брат скульптор. Никогда не пробовали создать с ними что-то совместно?

— Дима в этом плане молодец, он абсолютно отличается от меня, его эксперименты в минимализме и аллегориях вполне состоялись. В годы нашей учебы мы для отца были помощниками — и формовали, и отливали, досконально изучили весь производственный процесс. На тот момент с отцом сделать что-то на равных, в соавторстве вряд ли получилось бы: все-таки у нас была большая разница авторитетов. А с братом... Дима мне помогал, например, с памятником Анастасии Слуцкой, подсказывал, давал какие-то советы — но это был мой проект и моя ответственность, и я решал, как все в конечном итоге будет выглядеть. Соавторства у нас пока что не получалось — не знаю, возможно, нам такой опыт и не нужен.

— Насколько для скульпторов вообще удобно быть соавторами?

— Например, с Ольгой Нечай мы сотрудничаем давно, познакомились еще в 2008 году. И статуя Гедимина — тоже наш общий проект. Изначально планировалась работа в стол. Мы просто захотели попробовать сделать конный памятник Гедимину, это был длительный проект и достаточно дорогостоящий. Решили, что отформуем, сделаем себе по отливке, и будет на память у каждого стоять на полочке по Гедиминчику. А потом внезапно объявили конкурс на памятник в Лиде — и мы вышли на него с уже готовой работой! Причем предложили еще несколько вариантов, но выбрали в итоге тот, что делали для себя. Считаю, это очень справедливо: на него было потрачено около трех лет, если не больше, и много сил. 

— Кто-то не стал бы работать, не имея конкретного заказа…

— Понимаю, но делаю другой выбор. Что такое мастерская? Это лаборатория! Мы здесь проводим какие-то эксперименты, я нахожу новые средства, методы, другую пластику… И когда появляется условная «работа для города», все эти решения могу в ней применить. Очень важно расти. Я трачу свои средства, время и полностью свободен в экспериментах. 

— Мемориал в Куропатах вы также делали с Ольгой Нечай. Сложно было подступиться к этой теме?

— У нас сложился коллектив из пяти соавторов в итоге. Два скульптора, два архитектора — Мария Марковцова и Ольга Ермолина. И Владимир Довгяло, художник-график, он разрабатывал совместно с Ольгой Нечай шрифтовые композиции, которые появились на столбах. Мы ведь не брали стандартные шрифты, а пытались найти свои, каждую букву продумывали. К слову, Довгяло я привлекал и к работе над Анастасией Слуцкой. Когда приехали в Куропаты перед конкурсом, то посмотрели и решили максимально сохранять то, что уже существует. Все снести и сделать по-новому — это не наша философия. Конечно, работа далась очень непросто: чтение, изучение материалов, которые оставляли ощущение тоски и жути, понимание, насколько страшно все произошедшее в урочище… Особенно когда проецируешь эти вещи на себя. 

— Восприятие собственных произведений меняется со временем. Вы не хватаетесь за голову, когда видите свои ранние проекты? 

— Нет, я воспринимаю по-другому: это работы того Сережи Оганова, которому было 32 года. И я уже не смогу погрузиться в ту реальность и принять то мироощущение. Да, появились мастерство и свобода, но какие-то чувства, наверное, ушли... Допустим, у меня есть серия на тему мифов: делал я ее, когда моему сыну было 4 года, и он в ней везде так или иначе присутствует. Наверное, сегодня я бы решил эту задачу по-другому. И сохранилась ли бы та трогательность — не факт. Так что нельзя обесценивать себя в прошлом — это не совсем правильно.

Удивительная ситуация, когда работа вдруг получает возможность реализоваться. Втайне каждый художник на это надеется, но понимает, что подобное маловероятно. Такие вещи расцениваешь как чудо.

ovsepyan@sb.by