Исторические прогулки с Франциском Скориной. Вильна

В Праге, где в 1517—1519 годах Франциск Скорина напечатал первые белорусские книги, он жил, как принято считать, до 1520 года. А потом (опять же, как принято считать) переехал в Вильну (современный Вильнюс), столицу Великого Княжества Литовского — государства, в состав которого в начале XVI века входила территория современной Беларуси, государства, гражданином которого был наш Франциск, и отец его Лука, и брат его Иван. Здесь, в Вильне, он издал две книги: «Малую подорожную книжицу» в 1522 году и Псалтырь в 1525-м. Здесь же случились и важнейшие события в личной жизни нашего первопечатника: он женился на Маргарите Одверник, вдове Юрия Одверника (он был, говоря современным языком, одним из спонсоров издательской деятельности Скорины), здесь же у них родились двое сыновей — Франтишек и Симеон.

В  этой части скориновского цикла мне хотелось бы писать о любви, которая вдохновляет дерзать, любви, которая опора всех начинаний, любви, которая всегда с тобой. Мне этого очень хочется, потому что без любви, воплотившейся в детях, получится наш Франциск не человеком, а типографской машиной, все предназначение жизни которого — стать первым белорусским книгопечатником. А он ведь живой был, мятущийся, со своими увлечениями и страстями. Но, как и повсюду в Скориниане, при всей многочисленности задокументированных событий вильнюсской жизни нашего Франциска, документы практически не дают ответов на мой любимый вопрос: «Почему?» Почему он уехал из Праги? Может быть, потому, что после смерти купца Северина, у которого арендовал типографию, его сын Павел, решив заняться книгопечатанием сам, разорвал договор аренды со Скориной? Может быть, и так. А может быть, потому, что позвали его вильнюсские важные люди — «возвращайся домой, Франциск, здесь тебя ждут великие дела, а мы поддержим и поможем»? Может быть, и так. А ведь возможны и другие варианты. Но какими бы ни были причины, Франциск возвращается на родную землю, в Вильну. К тому времени его брат Иван вел здесь собственное торговое дело, продолжая дело отца Луки.

В Вильне, столь дорогой сердцу каждого белоруса, по скориновским местам я ходила, о любви и скориновском наследии говорила с профессором Сергеем Темчиным, специалистом в области церковнославянского рукописного наследия, славянского и балтославянского исторического языкознания. Встречу назначили под Острой Брамой. И хотя на указателях в литовской столице она называется Воротами Зари, он точно знал, где меня найти. От брамы до адреса улица Великая, дом 19а (Didzioji, 19а), где, как принято считать, находилась та самая типография, которую основал и в которой печатал Франциск Скорина свои книги, совсем недалеко (хотя мне кажется, что в Старом городе все недалеко). Усаживаемся с Сергеем Темчиным в кафе под мемориальной табличкой в честь Франциска нашего Скорины. Профессор говорит, что не совсем уверен, что именно в этом доме располагалась та самая типография, но тут же добавляет: «Мне кажется, это не так уж и важно».

Одна из самых интересных вещей для меня в этих «исторических прогулках» — то, что разные ученые считают важным или не слишком важным в деле Скорины. Историкам (таким, как мой проводник по скориновской Праге Илья Лемешкин) важно точное место, где происходило то или иное событие, филологам (как Сергей Темчин) — тексты, которые он нам оставил. Для некоторых (таких, как польский профессор Александр Наумов, водивший меня по воображаемой скориновской Венеции) важно и то и другое: тексты отражают события жизни, а события жизни становятся текстами. О текстах и жизни как неоконченной книге мы беседуем с профессором Сергеем Темчиным в центре Вильнюса под портретом Франциска Скорины: «Мне хочется уйти на почву более устойчивую, твердую и пытаться исследовать то, что сохранилось», — говорит Сергей Юрьевич, имея в виду тексты нашего первопечатника. А мне, конечно, хочется про любовь.



— Мы знаем, что в Вильнюсе у него случилась любовь. В смысле — он женился. Я не знаю, женились тогда по любви или потому, что так было удобно, выгодно и что угодно еще, тут можно строить массу предположений.

— В том-то и дело. Конечно, хорошо бы знать. Но если бы у нас была их любовная переписка, если бы она дошла до нас, мы могли бы рассуждать на эту тему. Но сейчас я даже не хочу начинать об этом говорить, потому что все это…

— Спекуляция, — заканчиваю я за него предложение. Но уже не могу остановить свою (скажете — журналистскую, и не ошибетесь) фантазию: — У меня сразу возникают всякие идеи. Например: а может, они любили друг друга еще при жизни ее мужа?

— А можно так: а его ли дети это были? — профессор Темчин подхватывает мою игру. — Даже в научной литературе не видел обсуждения этого вопроса. Если посмотреть примерно хотя бы хронологию рождения детей, сколько уже могло быть маленькому Франтишку, когда он сгорел во время пражского пожара (это произошло в 1541 году. — И.П.), и зная примерно, когда умер Юрий Одверник (историки обычно называют 1525 год. — И.П.), можно посчитать, сколько было лет детям, не были ли они старше. Но опять-таки это все не так интересно, сколько интересно то, о чем мы можем рассуждать обоснованно. Вы лучше поговорите с дизайнерами книги. Покажите его титульные листы, как начинается текст после титульных листов, когда он на одной странице комбинирует разные шрифты. Это крайне красиво, это сделано на очень высоком уровне. Его пражские гравюры великолепны. И то, что в Вильнюсе таких гравюр уже не было, конечно, показывает, что не сам он их резал, не сам рисовал, но он находил людей, которые могли, а он мог их работу оценить.

— Хороший организатор.

— Хороший организатор — тот, кто видит, с кем нужно сотрудничать, который подбирает высококачественных сотрудников. А вот то, что он должен был хорошо знать печатное дело, сам стоять у стоянка, по крайней мере, уметь это делать, я в этом не сомневаюсь. Потому что без этих знаний он не смог бы сделать печатный станок в Вильне, потому что тогда в Великом Княжестве Литовском такими знаниями никто не обладал. А то, что он не привез из Праги своих сотрудников, мы видим по качеству его здешних изданий: качество вильнюсских изданий сильно отстает от пражских. Пражские — вершина не только кириллического, но и центральноевропейского книгопечатания.

— Почему он все-таки уехал из Праги в Вильнюс?

— Если бы я знал, — улыбается грустно.

Мы ненадолго замолкаем, а я вспоминаю, как много и часто в жизни и деятельности Франциска Скорины сказывались субъективные причины и какое воздействие оказывали личные отношения. Прагу в качестве места для издания своих книг мог выбрать потому, что у него были хорошие отношения с высочайшим канцлером Ладиславом из Штернберка, да и с представителями Ягеллонской королевской династии. Так что, размышляя о причинах возвращения в Вильну, не будем сбрасывать со счетов субъективный фактор. Великим князем литовским и королем Польским в то время по-прежнему был Сигизмунд I Старый, который, как мы это знаем из предыдущих публикаций и известных исторических событий, Франциску Скорине благоволил. Но еще больше, уверены историки, ему покровительствовал внебрачный сын короля Сигизмунда епископ Ян, который в 1512—1516 годах учился в Италии. Возможно, там они не только познакомились, но и подружились (разница в возрасте имелась, но для настоящей дружбы она никогда не была помехой). В 1519 году 20-летний Ян, не имевший духовного сана, был, тем не менее, назначен епископом Вильны (отец долго уговаривал Папу Льва Х). Именно после этого назначения наш Франциск тоже оказался здесь. Многие историки уверены, что епископу Яну он был и секретарем, и лекарем. А когда имеешь такого покровителя, то и типографию организовать легче.

Если нырнуть под арку с правой стороны от мемориальной доски в честь нашего Франциска, то на старинной улочке увидим небольшой дом с острой крышей — считается, что в свое время он принадлежал «найстаршаму» бургомистру Вильны Якубу Бабичу, именно в этом доме и оборудовал свою типографию Скорина. Я смотрю на крышу — и как будто узнаю: там, очевидно, есть просторный чердак, как раз такой, какой был, по словам Ильи Лемешкина, в пражской типографии Северина. Отличный чердак для сушки свежеотпечатанных листов. Если свернуть за угол, на улицу Стеклянную (Stikliu), во дворике можно увидеть скульптуру «Летописец». Нам, конечно, приятно думать, что скульптура эта, установленная в 1974 году, — прямой отсыл к Скорине, но это не совсем так. Все дело в том, что в этом же доме (или в комплексе этих зданий, теперь уже и не разберешь) в 1574 году на средства купцов Мамоничей Петр Мстиславец (ближайший соратник российского первопечатника Ивана Федорова и уроженец Беларуси) основал типографию, в которой за почти 50 лет работы было напечатано около 85 изданий на церковнославянском, старобелорусском, латинском и польском языках. Печатали здесь и библейские книги, и Статут Великого Княжества Литовского, и учебники. Так что, как ни крути, место это для истории книгопечатания знаковое.  

В кафе под мемориальной доской в честь Франциска Скорины и с видом на городскую Ратушу Сергей Темчин рассказывает о топографии средневекового Вильнюса: «Вот по ту сторону — традиционно Русский конец, восточная сторона, она была заселена православными. Вот эта сторона была католической. И сама Ратуша была поделена, как вы знаете, на две части». Устройство столицы Великого Княжества Литовского было действительно интересным. В то время в городе было семь католических костелов и 14 православных церквей, городом руководил Совет, половина которого состояла из православных советников и бургомистров, а половина — из католических.

— То есть издавал он на католической стороне? — уточняю.

— Католической. И Маргарита жила тоже на католической стороне (после свадьбы Франциск переехал в дом жены. — И.П.).

— Она была католичкой.

— Конечно. Да и имена его сыновей резко контрастируют с православной традицией. И его имя не православное, но самое главное — это само издание книг. Потому что знаки, которые он вписывал, эстетика, как это выглядело и какие книги он подбирал, — все это абсолютно не восточнохристианская традиция. Хотя предназначались — да, предназначались православным. Сам Франциск Скорина пришел из православной традиции, получил очень серьезное православное образование.


И далее Сергей Темчин рассказывает, «в каком положении оказалось громадное количество православных внутри двух католических держав — Великого Княжества Литовского и Польского королевства»:

— Разница в культурном отношении, прежде всего в образовании, всем очень быстро стала ясна, здесь она бросалась в глаза. Нашим православным очень скоро стало абсолютно ясно, что западноевропейская традиция, с которой они каждый день соприкасались в таких городах, как Вильна, например, стоит на более высоком уровне, чем находится восточное христианство. У нас есть два следствия из этого. Историки уже давно прописали, что у местных православных быстро возник комплекс культурной неполноценности. С другой стороны, именно этот комплекс сыграл выдающуюся роль в развитии восточнославянской культуры. Потому что было достаточно людей, которые задавали вопрос: а чем мы хуже? Ведь если это делают наши соседи, почему то же самое не можем сделать мы?

— Вы исходите из того, что, если Франциск Скорина был католиком, у него не было этой заниженной самооценки, о которой вы только что говорили?

— Вот в том-то его и величие! — Сергей Темчин повышает голос. — Понимаете, в чем дело. Он, во-первых, стремился ко всем этим новшествам: что технологическим — книгопечатанию, что культурным — он пошел в Центральную и Западную Европу учиться, то, как он оформлял свои книги, — все это говорит о том, что он получил очень хорошую подготовку. Для него эти знания были очень ценны сами по себе, поэтому он постоянно подчеркивал: доктор лекарских наук. А с другой стороны, он постарался сделать так, чтобы использовать это не для себя лично, не в своих корыстных целях, — он ведь мог просто уйти в католичество и там себе счастливо пребывать, занимаясь чем угодно. А он обернул эти знания, вернул их назад. Он сделал новый продукт. Сила Франциска Скорины, мне кажется, в этом и состоит. Потому что часто у человека, который покидает какую-то традицию, переходит с одного языка на другой, возникает заниженная самооценка собственной традиции. Она ему, кстати, психологически помогает перейти в нечто иное. Но именно поэтому очень часто люди, которые переходят из одной религии в другую, к своей бывшей традиции относятся плохо, отрицательно, не хотят об этом вспоминать. 



— На самом деле это и сейчас актуально.

— Это и сейчас актуально, это психологически так. А у Франциска Скорины мы этого не видим. Он, отойдя от восточно-христианской традиции, всю жизнь посвятил своим собратьям. Бывшим собратьям по религиозной, культурной традиции. Вот в этом его величие и есть. И на самом деле нужно быть очень сильным человеком и очень уверенным в том, что ты делаешь, в правильности своего поведения, чтобы заниматься таким видом деятельности.

— Если говорить современным языком, у него был мощный внутренний стержень?

— Конечно.

— Он был уверен в том, что прав.

— Конечно. И в этом его демократизм. То, что, получив знания, он помогал тем, которым, как ему казалось, наиболее нужна была помощь. Вот в этом социальная направленность. Хотя мы должны понимать: он не думал, например, о крестьянах, которые не умеют читать, у них не было ни времени, ни возможности читать, он думал об образованных слоях городского населения.

К  «образованным слоям городского населения» относился сам Франциск, его семья, друзья и соратники, которых в Вильне было немало. Да и вообще Вильна в те времена была весьма интеллектуальным городом. Вы только представьте: одних только докторов медицины здесь одновременно жило пять, а реформатор европейской медицины Парацельс приезжал, чтобы вести с ними диспуты. Помните, как в Падуе на мой вопрос, чем же занимались «доктора лекарских наук» в начале XVI века, если собственно лечением занимались в основном цирюльники, историк медицины профессор Маурицио Риппа Бонатти, смеясь, ответил: «Дискутировали!» Так вот, Парацельс приезжал в Вильну дискутировать, о чем и поведал в своих мемуарах. Признался и в том, что в дискуссии этой потерпел сокрушительное поражение и был вынужден с позором покинуть город. Белорусский историк Валентин Грицкевич и российский историк Евгений Неировский уверены, что в диспутах с Парацельсом Франциск Скорина наверняка принимал участие, ведь он входил в гуманистический кружок при Виленской курии, которым руководил известный нам епископ Ян. Так что жизнь у нашего первопечатника в своей столице была чрезвычайно активной.

Между тем мы с профессором Сергеем Темчиным продолжаем сравнивать пражский и вильнюсский периоды жизни Франциска Скорины: «Мы знаем, что Псалтырь издана дважды — один раз в Праге, один раз в Вильнюсе. А ведь текст неодинаковый. Он похожий, но различия есть. А в какую сторону эта разница пошла, вот что очень интересно (тут я понимаю, что о любви Франциска и Маргариты профессор мне снова ничего не скажет. — И.П.). И вот этот материал, в отличие от наших рассуждений, когда мы обсуждаем его жизнь, может быть абсолютно объективным. И показать, в какую сторону, например, развивалось его отношение к языку, текстам. И здесь между периодом пражским и вильнюсским мы увидим большую разницу. Потому что если там он издавал в основном библейские тексты, то в Вильнюсе у него доминируют тексты литургические. Он развивался в сторону литургии». Вы пожимаете плечами и не совсем понимаете, к чему клонит профессор? Потерпите немного и удивитесь тому, как можно связать литургические тексты и личную жизнь.

Маргарита Одверник была состоятельной вдовой, жила в собственном каменном доме на Немецкой улице рядом с Ратушей. «Маргарита финансировала его брата Ивана, деньги ему одалживала», — напоминает Сергей Темчин. Профессор Александр Наумов в Венеции говорил, что с женой, практичной католичкой, Франциск мог начать больше думать о продаже своих книг.

— Мне кажется, если говорить о продаже, то, скорее всего, изменение в сторону литургической литературы могло быть поворотом в сторону большей продажи, — рассуждает Сергей Темчин. — Потому что литургические книги были востребованы. Он мог думать о том, чтобы продержаться, потому что из всего, что мы знаем, понятно — он был человеком абсолютно небогатым. Он и сам об этом заявлял, — и еще немного подумав: — Если бы он стремился разбогатеть на продаже книг и вообще разбогатеть, он бы, скорее, занимался, как его брат, коммерческой деятельностью. Но то, что он печатал книги, я в этом коммерции не вижу. Он действительно хотел, как мне кажется, способствовать повышению уровня образования.


Вильна, которая принесла Скорине счастье в личной жизни (раз у нас нет доказательств обратного, можно я буду верить в любовь Франциска и Маргариты?), быстро этого счастья и лишила. Примерно в 1529 году умирает Маргарита, оставив Скорине двух маленьких детей. Ее родственники начинают судиться с вдовцом за наследство. Умирает и его старший брат Иван. Уже за его наследство и долги в 1532 Франциск Скорина на несколько месяцев окажется в тюрьме в польской Познани. И только настойчивость племянника Романа (который и был наследником Ивана и пообещал кредиторам выплатить все его долги), покровительство епископа Яна и благоволение короля Сигизмунда I Старого вызволят нашего первопечатника из тюрьмы. Эта тюремная история даже пошла ему в некотором смысле на пользу: король Сигизмунд издал целых два привилея. В одном Скорина признается невиновным и получает свободу, а в другом ему даруются королевские милости — защита от судебных преследований и арестов, гарантируется полная неприкосновенность имущества и освобождение от повинностей и городских служб. Ох и непростым человеком был наш Франциск, раз сам король так ему благоволил. Но благоволение это в звонкую монету Скорина обратить не смог. И когда один за другим умирают его меценаты (сейчас мы назвали бы их спонсорами) — Якуб Бабич, Богдан Онков, Константин Острожский, его типографский станок останавливается. На этот раз навсегда. После Вильны Франциск Скорина книг не издавал. Или — в более оптимистичном варианте — они нам пока неизвестны.

Одинокий вдовец, немного за сорок, с двумя сыновьями на руках, которого пытаются разорить златолюбивые Маргаритины родственники, он вынужден думать о том, что до сих пор меньше всего занимало его воображение: о заработке. Из Вильны он уезжает. Навсегда. «Все почему-то хотят знать его жизнь, подробности, ставят такие вопросы — почему что, почему как, — немного раздражаясь, говорит профессор Сергей Темчин. — Связано это с пожаром или с личными отношениями, с его покровителями или меценатами. Но мы не знаем. Он сам это не сказал. Наши предположения о Скорине ничего о нем на самом деле не говорят, они говорят о нас самих. А Франциск Скорина, как мне кажется, не должен быть тем историческим зеркалом, где каждый человек будет узнавать себя. Мы тогда его не познаем, мы будем познавать себя через него». И это, пожалуй, тот редкий случай, когда я не соглашусь с профессором Темчиным. Потому что уж очень мне это кажется соблазнительным — познавать себя через Скорину. Почему бы и нет?

…Познавая нашего первопечатника и себя через него, мы снова встретимся в Праге — городе, куда Франциск вернулся примерно в 1535 году. Чтобы остаться в Чехии навсегда.

sbchina@mail.ru

Фото Натальи ПЛЫТКЕВИЧ