Володя задумчив, гостеприимен: пробует супом угостить, яблоками от тещи, кофе... Думаю, что представлять его не надо. Люди ходят по городу в его майках с забавными надписями, видят его плакаты, скульптуры, картины, книги, календари, буклеты. Наверняка Владимир Цеслер сегодня самый модный, известный и раскрученный художник.
Володя садится за большой стол, закуривает, задумывается и говорит сквозь дым: «Был такой композитор Ежи Петербургский. Он написал несколько знаменитых танго, одно — «Утомленное солнце»... Помнишь фильм «Судьба человека»? Там есть такой момент: в концлагере стоит оркестр из заключенных, играет, а людей сжигают. Тот оркестр играет танго Ежи Петербургского. Представляешь, а он сам отсидел в лагере. Уехал в Аргентину, вернулся в Польшу. В 75 лет у него родился сын. Так вот, когда он увидел фильм, то у него первый инфаркт случился.
Вот такое начало разговора.
— Говорят «Владимир Цеслер», подразумевают актуальное искусство. Что это такое?
— Я не знаю, что это такое... В Венеции на биеннале были выставлены и мои работы. Я посмотрел всю выставку. Сейчас идет разрушение всех устоев. Тебе предлагается тема, которая напрочь лишена искусства. Самая бездарная и слабая. И ты понимаешь, что именно за это дадут премию. Поэтому надо делать то, что тебе нравится, то, что ты сам хочешь. По крайней мере, это будет честно.
— Почему имена наших художников не звучат? Чего не хватает и кто этим должен заниматься?
— Искусствоведы, которых сейчас нет. Мы живем в мире, где искусство не культивируется. Но это не только у нас, подобное везде. А наши творцы не умеют себя продать и подать. Лично у меня не получается и продвигать себя, и зарабатывать. Кучу времени отнимают просьбы друзей, которые денег не приносят, а делать приходится. У настоящего художника просто нет времени быть еще и менеджером. Выход остается один — продолжать работать. Может, когда–нибудь все сложится и — выстрелит. В искусство нельзя приходить за деньгами.
Вот у моего приятеля сын. Едем на его машине. Он смотрит по сторонам и сокрушается, что не сможет купить дорогую тачку. Представляешь, ему только 22 года. Я в его возрасте мечтал с интересным человеком познакомиться. А сбить эту нынешнюю нацеленность на материальное — невозможно.
— У тебя сын шестилетний, ты как–то будешь направлять его, нацеливать, чтобы в свои 22 он мечтал о высоком?
— Он в три года решил стать поваром. Пока своей мечте не изменил. Интересно то, что он ни черта не ест. Видимо, думает, что если сам будет готовить, то можно будет самому и не есть. В кафе пошел за официанткой, которая заказ приняла, мы его ищем, а он сидит на кухне и смотрит, как повара работают. Иногда Яша рисует, но мы с женой не заставляем.
— Володя, сейчас много и разное говорят о новом логотипе Минска. Почему наши дизайнеры и графики не занялись этим? Ведь ты сам утверждаешь, что у нас есть талантливые художники.
— Может быть и такой логотип. Сделан он профессионально. Ко мне заходила девушка, чтобы узнать мое мнение о брэнде города. Я спросил, не предполагают ли меня включить в команду? Она сказала, что нет. Кстати, у нас столько за разработку знака никогда художнику не заплатят. Потолок — две, ну от силы три тысячи долларов. Мне кажется, что надо было копнуть в глубину истории. Была Ратуша, значит, имелся и старинный герб.
Когда я думаю о Минске как о городе для жизни, то у меня возникают сомнения, что сегодняшний Минск — город для жизни. Он становится местом, где зарабатывают деньги. Хотя в этом большие города похожи друг на друга, что Москва, что Минск.
— Тенденция. Сейчас мало кто едет в Москву на выставку, в театр. Все говорят, что едут работать, на заработки.
— Очень похоже, что и нашу столицу подобная судьба ждет. Когда еду по городу, то обращаю внимание на номера машин. Больше половины — не минские.
— Сколько лет ты живешь здесь?
— 43 года. Но есть такие места и вещи, которые застыли в моем сознании, и я на них ориентируюсь. Мне хочется прийти и увидеть то, что сохранила именно моя память. Приходишь, а там новое здание... Я, может, это и не принимаю, но для кого–то здание или место уже его личная история.
У меня есть приятель, сейчас в Австралии живет. Так вот, в доме рядом с Купаловским сквером был гастроном. Там неподалеку мужчина ходил, аккуратный, с бородкой, как у Ленина, в пальтишке сером, с дипломатом в руке. Как–то он подошел к нам и говорит: «Молодые люди, в жизни бывают ситуации, когда...» Мой приятель сразу все понял и спросил, сколько не хватает. Мужчина сказал, что не хватает ему двух рублей. В то время больше десяти копеек и просить было не принято. Мы растерялись, а он уточнил, что не хватает ему на коньяк, что другого он не пьет. Мы дали ему по рублю. Он вышел из гастронома и опять к нам. Угостить хотел. Или как–то во время подготовки к параду, когда репетиция шла, оцепление стояло, техника по проспекту грохотала... Я спросил у нарядной бомжихи — шляпа, пакет «Марльборо», — как ей парад? Она не задумываясь сказала: «Я потрясена!» Какой уровень ответа!
Сегодня кардинально поменялись ценности. Вот в классе у моего сына три мальчика хотят стать милиционерами. Один из них — самый успевающий. Он уже в первом классе читает толстые книги, играет в футбол. А знаешь почему? Мама этого мальчишки едет в машине, а ее останавливает гаишник... Мама начинает мельтешить, и ребенок видит, кого мама слушается.
— Володя, правда, что твой плакат висит в Лувре?
— Нет, как плакат может висеть в Лувре? Но мне так объяснили. Когда–то при Лувре был создан музей, где собраны лучшие мировые образцы рекламных плакатов. У меня попросили отпечаток, я дал. Правда, на плакате есть надпись «Лувр».
— А зачем нужно искусство, оно может спасти, помочь?
— Спасает, но только тех, кому оно надо. Вот пример из жизни. Пошел как–то инженер в театр, посмотрел балет. Что–то из классического репертуара, но переработанное на современный манер. Когда все привычное поставлено с ног на голову. Возвратясь домой, инженер по–иному взглянул на свою работу и полностью переделал проект. Искусство явилось толчком.
Но чем сегодня можно удивить и потрясти человека, так я и не знаю. Поэтому вся современная реклама построена на шоке. Чтобы человек взглянул, считал за несколько секунд и запомнил. Вздрогнул.
Но не всем искусство нужно. Вот раньше простолюдинов не пускали в парк. Стоял городовой и смотрел. Он не спрашивал о твоем происхождении — дворянин ты или рабочий. Он видел, что ты приличный человек и от тебя не будет проблем окружающим. Помню время, когда люди боялись заходить в парк. Складывалось впечатление, что парковые зоны — для бандитов и хулиганов. А сейчас мне нравится, что в парке много женщин с колясками, много детей. Вообще Минск безопасный город, что ночью, что днем.
— А почему ты живешь и работаешь в Минске, а не уехал в Варшаву, Париж?
— Я не знаю французского языка. Считаю себя очень ленивым и тяжелым на подъем человеком. Хотя в Варшаве уже через неделю пребывания свободно говорю по–польски. Мне надо быть там, где я нахожусь. А для того чтобы куда–то переехать и создать там условия для работы, уйдет весь остаток жизни. А что меняет переезд? Там ты попадаешь к галерейщику и делаешь только то, что продается. Здесь жить проще и можно продержаться на плаву, занимаясь тем, что нравится. И потом, мне эта мастерская далась такой кровью, что я не могу ее оставить. Здесь мы долго и хорошо с Сергеем Войченко работали, разве это забудешь?
Я не знаю ни одного человека, живущего там, чтобы у него было дико счастливое лицо. Есть мир, в котором я живу, и менять его мне неохота.
