В любые времена рождаются люди, по–особому воспринимающие мир, которым предназначено воплощать слышимые и видимые образы в музыке, словах, красках. Многие ли из Сымонов–музык не сломаются в прагматичном мире, реализуют свой талант? Вроде бы есть у нас вузы с творческими специальностями, имеются издания, публикующие произведения молодых литераторов. Есть специальные стипендии, фонды, конкурсы, фестивали. Но почему же столько одаренных юношей и девушек уезжают за границу? Может, потому, что мы не знаем, чем они живут сегодня?
У наших творцов есть не очень хорошая традиция разделения по жанрам: музыканты и художники редко читают живущих рядом писателей, писатели редко ходят на выставки и концерты. У молодых же, по крайней мере, есть потребность в общении. Это стало понятно, когда поэты клуба «Лiтаратурнае прадмесце», которым я руковожу, познакомились со студентами композиторского отделения Белорусской академии музыки. После того как композиторы побывали на наших творческих вечерах, а мы — на их закрытых прослушиваниях, возникла идея встретиться за дискуссионным столом, поговорить о неких общих тенденциях в молодой литературе и музыке, о проблемах творческой реализации... За один стол сели студенты академии музыки Сергей БАДАЛОВ (класс профессора Галины Гореловой), Катерина СЕНКЕВИЧ (класс профессора Вячеслава Кузнецова) и поэты из клуба «Лiтаратурнае прадмесце» Виктор ЛУПАСИН, Юлия НОВИК и Виктория ЛЕЙКОВСКАЯ (Тренас), ну и я, литературный обозреватель и писатель Людмила РУБЛЕВСКАЯ.
Выживет ли «академическое искусство» в чистом виде?
Л.Рублевская: Недавно в газете «Лiтаратура i мастацтва» я прочитала, что современная белорусская поэзия носит характер синтетический, и в ней соединяются литература и музыка, психиатрия, химия, живопись. Не знаю, как насчет всего перечисленного, но что сегодня популярно соединение жанров — факт. В сети распространяются ролики с выступлениями скрипачки Линдси Стирлинг, которая играет на скрипке и одновременно танцует в красивых декорациях. У наших молодых поэтов и композиторов я заметила те же тенденции. То есть поэты готовы танцевать и петь свои стихи, композиторы — включать в пьесы элементы театра. Ведь у всех есть естественное желание — привлечь внимание широкой публики.
С.Бадалов: Скрипачка, которая танцует и зашла дальше Ванессы Мэй? Вау, более коммерческий проект трудно себе представить!
Л.Рублевская: А вы собираетесь оставаться на площадке элитарного искусства? Не поступиться ни пядью?
C.Бадалов: Есть грань, перейдя которую, искусство становится продажным и, естественно, в ущерб содержанию.
В.Лупасин: Восемнадцатый век, опера с кастратами, с пышными декорациями... Не занимала ли она место современной поп–музыки?
К.Сенкевич: Занимала!
В.Лупасин: То есть продавалась. А сегодня это академическая музыка!
Л.Рублевская: Насколько я помню, даже структура симфоний обусловлена обеденной церемонией, для украшения которой они писались, — смена блюд, десерт...
К.Сенкевич: Есть искусство для развлечения, есть — для размышления. Мне не кажется разумным опыт 1930–х годов, когда на оперу Шостаковича организованно вели «рабочий класс», а потом все писали отзывы в специальную книгу.
С.Бадалов: Самым ярким примером придворного искусства является творчество Гайдна, который долго работал при дворе князя Эстерхази. Гайдн оставил огромное наследие — свыше ста симфоний, благодаря тому, что должен был 
писать для тех, кто, например, сидел за пышным столом и поедал жареных кабанчиков. Но от этого его симфонии не стали хуже!
Л.Рублевская: Но у искусства всегда было две ипостаси: для развлечения — и духовное, храмовое.
С.Бадалов: Гайдн писал для князя, Бах создал 150 кантат для исполнения в храме. Это была их работа, которая неплохо оплачивалась.
К.Сенкевич: Раньше это был показатель социального статуса — владение музыкальным инструментом, умение сочинить стихотворение. Вот в Харьковской филармонии удалось сделать классику модной, на новый концерт туда пойти престижно. Похожее пытается сделать в нашей филармонии дирижер камерного оркестра Бушков программами под девизом «Классика — это классно».
Л.Рублевская: О поэзии мы тоже недавно говорили, что ее нужно сделать модной...
Ю.Новик: На примере своих знакомых вижу, что у них есть интерес и к музыке, и к литературе, и к театру. Но, во–первых, слишком много сейчас всего, и человеку без подготовки тяжело выбрать, куда пойти. Во–вторых, многие боятся, что чего–то не поймут.
С.Бадалов: Когда в ХХ веке в музыке начались смелые эксперименты, дошло до того, что для обычного слушателя такая музыка стала недоступной. Люди не понимали, что они слышали, и как протест возникла волна легкой музыки. Вам не кажется, что когда мы говорим о продвижении искусства, мы не должны забывать, о каком именно искусстве мы говорим и какого успеха хотим достичь.
Как достичь успеха?
Л.Рублевская: То есть вам хочется остаться на этой своей высокой площадке? Элитой? А с другой стороны, есть ведь желание достучаться до сердец миллионов. Помню, мы слушали произведение Катерины «Время»... Как ты определила жанр?
К.Сенкевич: Музыкальный театр.
Л.Рублевская: Там был элемент перфоманса, заводились часы, потом из них доставали батарейки... На поэтических вечерах можно увидеть похожее. После прослушивания произведения Катерины завязалась дискуссия, как пробудить слушателя, говорилось и о шоке. Но Антонен Арто давно сформулировал теорию жестокого театра — только шок пробьет корку, которой покрылось сознание человека в эпоху переизбытка впечатлений.
В.Лупасин: Знаете, какой главный недостаток этих шоков и эпатажей? Они очень быстро себя исчерпывают. И человек вырабатывает к ним иммунитет. Что сделать на сцене после рокера Джи–Джи Аллена, который обещает покончить с собой на глазах зала, как только его отпустят из тюрьмы, и что можно эпатажного сделать в литературе после Владимира Сорокина?
К.Сенкевич: По поводу танцующей скрипачки — уверена, через год это уже не будет модно, и о ней забудут. Этим и отличается популярное искусство от классического.
Л.Рублевская: Но о каком–то гениальном композиторе никто, может, и не узнает, он просидит в своей башне из слоновой кости. А о Линдси уже узнали все.
С.Бадалов: О, опять эта Линдси... Может, она и заработает пару миллионов, но есть одно большое «но». Будет ли это гарантией, что она станет счастливой?! Мне кажется, это очень важный вопрос. Я знаю наших профессоров, примерно представляю себе, какие у них зарплаты, вижу, как им подчас непросто живется. И в то же время я не считаю, что они несчастны. Они находят в творчестве своего рода способ спрятаться от жизненных невзгод, потому что сосредоточены на вещах куда более высоких. Выражая себя, такие люди могут ощутить счастье, которое вряд ли сможет открыть сидящий на горе золота олигарх.
В.Тренас: Согласна с тем, что для действительно творческого человека коммерческий успех не является самоцелью. Да и заниматься рекламной кампанией, например, новой книги должен не сам писатель, а издательство либо литературный агент. С музыкой проще — она интернациональна, ее может воспринять любой. В литературе существует проблема перевода, писателю не так–то просто выйти на европейский рынок, если он пишет на национальном языке. Если творец будет думать обо всех этих трудностях — останется ли у него время на создание талантливых произведений?
С.Бадалов: Все индивидуально. Для кого–то чрезвычайно важно мнение публики, для кого–то ориентир — собственное Я и мнение небольшого количества людей, которым он доверяет. Проблема в том, что у нас не существует хотя бы мало–мальски развитой музыкальной критики. То, что новое произведение высокохудожественно, поймут иногда всего несколько человек из зала. А автор после концерта в лучшем случае услышит: «Поздравляю».
Ю.Новик: Люди решают, идти смотреть фильм или нет, по отзывам зрителей, по рецензиям. А о концерте классической музыки таких отзывов обычно не найдешь. Есть же еще и стереотипы: многие считают, что литературный вечер — это когда какие–то странные люди декламируют стихи долго и нудно. Но сейчас в выступления включают элементы театра, используют музыку и даже фото– и видеоматериалы. Мы с Викой Тренас создали промо–группу «ВЮ», организовываем музыкально–поэтические вечера и со стереотипами сражаемся. Да, критиков не хватает. Часто оказывается, что после мероприятия остаются только материалы, размещенные самими организаторами и участниками.
Есть ли у вас возможность выхода на публику?
Л.Рублевская: У молодых поэтов главная проблема — издать книгу. Если публикация в литературных изданиях — еще более–менее решаемо, то сборник... В нашем клубе есть молодые люди, которые годами ищут меценатов, ждут очереди в издательствах. Зато публичных выступлений много! Поэтический театр «АртС», промо–группа «ВЮ», слэмы, вечера в библиотеках и музеях. А на музыкальных сценах в основном идет классика. Где молодые композиторы могут показать свои работы? Недавно с огромным удовольствием побывали на презентации музыкального цикла талантливого композитора Константина Яськова Ludus mobilis в кафе «НьюТон». Ваши показы тоже произвели впечатление. Почему же это не выходит на широкую публику?
К.Сенкевич: Свои работы мы можем показать за свои деньги. И немаленькие. Нужно договариваться с исполнителями... Правда, у нас при консерватории, возможно, откроется студия звукозаписи...
С.Бадалов: Но у нас не будет юридических прав использовать эти записи. Они принадлежат консерватории.
К.Сенкевич: У нас есть и свое издательство, но по закону, если там и публикуется какое–то произведение, это только для академии музыки, продавать партитуру нельзя.
Л.Рублевская: А публичные концерты бывают? Более–менее регулярные?
К.Сенкевич: Мы можем показать что–то публике, если заинтересовался сам исполнитель. У меня был случай, когда мое произведение звучало на конкурсе, а потом ко мне подошел дирижер и сказал, что хочет, чтобы это произведение звучало в его коллективе.
С.Бадалов: В Союзе композиторов один–два раза в год организуются студенческие концерты, за последнее время состоялось несколько фестивалей. Но... Если у самого слушателя не будет потребности узнать, что сочиняют молодые композиторы, ничего ведь и не получится. Мы будем писать сами для себя...
Л.Рублевская: А откуда слушателю о вас знать? Кстати, у вас есть распределение? Куда вы после академии деваетесь?
С.Бадалов: О, это очень болезненный вопрос.
К.Сенкевич: Мы — теоретики. Скорее всего, станем преподавать.
С.Бадалов: Да, могут отправить в небольшой населенный пункт для занятий тем, что не имеет никакого отношения к тому, на что ты тратишь большую часть своего времени. К примеру, я сосредоточен на повышении своего композиторского уровня. Преподавание же — особое искусство, к которому я, увы, не готовлюсь. Тем не менее, вполне вероятно, вынужден буду зарабатывать им на жизнь.
К.Сенкевич: Даже наши преподаватели, композиторы, известные и в Европе, сочиняют музыку без уверенности, что ее купят. Комиссия по приобретению может у них выкупить запись, сдать ноты в государственный архив и выплатить премию в размере миллиона...
С.Бадалов: За оперу, которая писалась два года. До недавнего времени и закрытых показов не было. Общения не хватает.
К.Сенкевич: Просто мы обычно говорим музыкой. Композитор — очень зависимая профессия. Без исполнителей мы — никто. Можно потратить время на сочинение произведения. Но кто его услышит?
С.Бадалов: Правильно, никто. На сегодняшний день существует точечная поддержка студентов, занимающихся академической музыкой, — гранты, стипендии... Тем не менее с третьего, четвертого курса обладатели таких стипендий уезжают учиться за границу. У них нет никакой уверенности в том, что по окончании учебы они будут востребованны в своей родной стране.
Л.Рублевская: Сколько вас на композиторском отделении?
С.Бадалов: На каждом курсе — примерно четыре–пять человек. Но поступают и случайные люди. На сегодняшний день большого спроса на эту специальность нет.
Л.Рублевская: А для молодых поэтов жить за счет творчества — вообще нереальная мечта. Возможно, выход для человека, который хочет посвятить свою жизнь литературе, — работа в литературном издании. Но мест мало, да и не самые денежные они. А редактирование — тоже отдельная профессия, которой нужно учиться годами.
Готовы ли вы уйти в массовую культуру?
К.Сенкевич: Меня сейчас пугает степень ее непрофессионализма. Моя родственница работает в издательстве, и ей приходится редактировать очень много сборников стихов. Ученому, чиновнику, врачу захотелось писать — и он уже издает за свои деньги книжку и считает себя литератором.
В.Тренас: А разве мало графоманов в музыке?
С.Бадалов: Да навалом!
К.Сенкевич: Я работаю и в популярном жанре, и в классическом. Я могу написать песню на заказ — это пять минут работы, если знать определенные обороты. По сравнению с тем, что можно создать в классической музыке, это несложно и скучно.
В.Лупасин: Ну, рифму «сонца–бясконца» тоже можно использовать в сложном произведении.
С.Бадалов: Да, я могу сыграть мелодию любой попсовой песни, подобрать за пару минут. Но ведь есть еще и аранжировка, различные эффекты звучания. Овладеть этими технологиями достаточно непросто. В каждом жанре есть свои шедевры, есть потолок, а есть и плинтус. Не побоюсь сказать, что хорошая поп–музыка — это отдельный, до сих пор недооцененный вид искусства, такой же, как опера или живопись.
В.Тренас: Мир сегодня говорит лозунгами и идеями, типичными для массовой культуры. Это не означает, что мы должны поддаться. Наоборот, мы являемся теми, кто противопоставлен глобализации. Не сформированы вкусы общественности... Но кто будет их формировать, если не интеллигенция?
В.Лупасин: В интернете популярен анекдот о человеке, у которого есть цель — переспать с Анджелиной Джоли и подцель — вылечить импотенцию. Так вот, наша цель — покорить мир своим искусством.
В.Тренас: Глубоко убеждена, что это не творческая цель, а паранойя. Задача наша — создавать художественные ценности. В этом самодостаточность творчества. А покорить мир — двадцать пятая цель, для достижения которой существуют отдельные профессии — пиар–менеджера, рекламного агента.
Для кого вы пишете?
С.Бадалов: На данном этапе я пишу в первую очередь для себя. Для того чтобы в будущем стать профессионалом, который в заданные сроки сможет написать качественную музыку для концертного зала, для фильма или театральной постановки.
К.Сенкевич: А я пишу, чтобы от меня какая–то идея «отвязалась» — иначе она тревожит, бередит. Произведение нужно выносить...
С.Бадалов: Да, на сочинение тратишь очень много психических сил. Бывает, сидишь безвылазно в комнате за инструментом, синяки под глазами... Но результат твоей работы обычно отплачивает тебе сполна.
Л.Рублевская: Меня впечатлило, что ты, Катя, взяла темой своего музыкального произведения Великую Отечественную войну. В литературе ее настолько заэксплуатировали, что сегодняшние молодые за нее не берутся, так же, как и за деревенскую тему. Ведь если браться, нужно делать на новом уровне, неформально, и быть очень смелым человеком.
К.Сенкевич: Меня просто много лет преследовала эта тема, звучала в голове. Я не ориентировалась на какой–то идеологический заказ. Просто хотелось выписаться, донести до публики свое видение.
В.Тренас: Я со своим горьким опытом «гастролей» по Беларуси в рекламной кампании журнала «Маладосць» могу сказать, что если у школьника или студента нет базового культурного уровня, как популярно ни излагай, он останется равнодушным. Конечно, можно говорить, что и музыка, и литература должны восприниматься без толкований. Но мне кажется, что нашей молодежи нужно объяснять... Необходимо формировать целевую аудиторию. Для этого наша промо–группа «ВЮ» каждый месяц в один и тот же день в одном и том же месте устраивает музыкально–поэтические концерты.
С.Бадалов: С подобной целью и существуют уроки музыки в школе. В США, например, для этого же развивают школьные оркестры.
Л.Рублевская: Так ведь уроки музыки в наших школах отменили. Да и оркестры вряд ли приживутся — это ведь инструменты приобрести необходимо...
К.Сенкевич: Ну а хоры — тут ведь не надо особых вложений? Почему бы их не популяризировать?
В.Тренас: Сейчас многие взрослые записываются на музыкальные курсы — гитары, фортепиано, вокала. По логике, это должна быть публика музыкальных вечеров. Но они не идут слушать других!
Л.Рублевская: Ну а сколько людей пишут стихи! При этом поэтические сборники пылятся на полках книжных магазинов. Если бы каждый, кто пишет «вирши», покупал чужие сборники поэзии, снова возник бы бум на них.
Ю.Новик: Очень важно, чтобы вкус к серьезной музыке и литературе воспитывался в семьях.
С.Бадалов: А еще — всевозможные промо–акции, агрессивная реклама. Вот, например, смотрит человек видео в интернете, и так, ненавязчиво всплывает реклама: «Приходите на концерт Екатерины Сенкевич!» Для того чтобы у серьезной музыки была постоянная аудитория — слушателям желательно иметь хотя бы начальное музыкальное образование.
К.Сенкевич: Не согласна. Часто дети, которые оканчивают музыкальную школу, ненавидят музыку.
Л.Рублевская: Увы, никто не должен заниматься продвижением нас всех. И сегодня основная часть людей, занимающихся «элитным» искусством, не имею в виду звезд, а «простых» музыкантов, артистов, литераторов, по материальному благополучию вовсе не элитна.
С.Бадалов: Да, при том, что академическая музыка — это очень тяжелый и необходимый любому обществу труд. В исполнительстве, например, когда маленьким скрипачам «ставят руки», от многочасовых занятий у них даже косточки формируются особым образом. Баянисты подвержены заболеваниям позвоночника, у арфистов зачастую развивается артрит... И не говоря уже, что от исполнителя требуется колоссальная психическая отдача и ежедневный труд.
Л.Рублевская: Кстати, у поэтов профессиональное заболевание — психологическое.
К.Сенкевич: У нас тоже такое бывает. Спиваются... Один талантливый студент бросил музыку и ушел работать на завод. Другой сказал мне: «Что мы делаем в консерватории? Мы препарируем трупы, вместо того чтобы идти вперед!»
Л.Рублевская: Талантливый поэт Янка Лайков сейчас на бензозаправке работает.
В.Лупасин: Мне кажется, творческий человек прежде всего должен не получать удовольствие, а дарить.
В.Тренас: Я пишу, потому что это необходимо мне, а не кому–то.
Что для вас значит национальная традиция в творчестве?
Л.Рублевская: На одном из ваших прослушиваний прозвучала пьеса, автор которой несколько раз цитировал Бетховена. Кстати, есть версия, что в Девятой симфонии Бетховена использованы темы пяти белорусских народных песен. Об этом еще полвека назад писал композитор Микола Куликович. Граф Разумовский подарил Бетховену сборник «Песни Северо–Западного края», и Бетховен процитировал мелодии «Лявонiхi», «Мiкiты», «Трасухi», песен «Балiць мая галованька», «Там, за садамi». Белорусские народные песни цитировал и Глинка.
К.Сенкевич: Талант Бетховена преобразует любую цитату. А есть симфония современного композитора, в которой более трех десятков раз цитируется тема Чайковского. И когда уходишь с концерта, в голове звучит Чайковский. А композитор должен хотеть, чтобы слушатели запоминали именно его.
Л.Рублевская: Язык музыки — универсальный. Но все же и в ней можно передать культуру своего народа. Между тем есть у нас комплекс провинциала, который заставляет привязываться к другим культурам, языкам, чтобы показаться более продвинутыми.
К.Сенкевич: Глинка говорил, что музыку народ сочиняет. А композитор обрабатывает.
С.Бадалов: Конечно, становление любой, в том числе и белорусской национальной композиторской школы начиналось именно с обращения к фольклору. Время от времени он становится наиболее актуальным. Например, совсем недавно у знаменитого белорусского композитора Вячеслава Кузнецова появилось произведение для ансамбля флейт с имитацией многоголосного народного пения.
Л.Рублевская: Вы посмотрите, кто едет от России на «Евровидение» — группа удмуртских бабушек, которые перепевают «Битлз» и Цоя. Пример успешного продвижения национального брэнда на мировой уровень.
С.Бадалов: Они со своей песней уж точно не демонстрируют глубину народного фольклора.
Л.Рублевская: И тем не менее весь мир узнает, что есть удмуртский народ, на весь мир прозвучит удмуртский язык. Как ни расценивай — для популяризации национальной культуры «Бурановские бабушки» своим «вирусным», попсовым ходом сделали больше, чем кто–либо.
С.Бадалов: Но не думаю, что это стало возможным без людей, посвятивших жизнь сохранению удмуртской культуры.
