С ЛЕГЕНДАРНЫМ диктором, белорусским Левитаном, мы встретились накануне его профессионального праздника — Дня работников радио, телевидения и связи — 7 мая. И первое, на что обращаешь внимание, — голос, который приковывал внимание к Белорусскому радио не одно поколение советских людей, все тот же. Сильный, красивый, молодой баритон. А ведь отдал Илья Львович своей работе без малого 40 лет. Сел за микрофон по окончании театрального института в 1949 году. Подрабатывал диктором и на телевидении. Есть что рассказать ему и о Великой Отечественной войне к Дню Победы, которую встретил юношей. А еще 26 мая Илье КУРГАНУ исполнится 90 лет! Он, переживший события, в которых оказывался на волосок от смерти, четыре инфаркта, операцию на сердце, верит в судьбу. Даже крылатая фраза «Вам не нужен Левитан, есть у вас Илья Курган» могла бы не появиться, говорит, если бы не помог кто-то свыше…
ИЛЬЕ Львовичу жизненной энергии не занимать. Как и завидного чувства юмора. «Ох, уж эти журналисты. Что я вам плохого сделал?» — такими словами встречает он нас в своей уютной квартире. В его рабочей комнатке ощущаешь себя как в библиотеке, в которой собрано все самое ценное. Книг столько, что уже стопками лежат на полу. Снимки в стиле ретро с его знакомыми, книги, подписанные знаменитыми писателями, лучше слов говорят о масштабе его личности и эпохе, в которой жил. Зачитывает автограф, оставленный в одной из книг: «Іллю Львовічу Кургану, беларускай легендзе... Но разве я похож на легенду?»
Илья Львович до сих пор в строю — теперь учит молодежь дикторскому мастерству, правда, уже на дому. Ученики своего учителя обожают. Одна студентка, например, нарисовала портрет. В одной из книг вместо закладки фото — Илья Львович в окружении студентов. Профессор преподавал во многих белорусских вузах, был литературным консультантом в Купаловском театре, Республиканском театре белорусской драматургии. «Обязанностей было, — смеется, — «вагон и тележка». Только в 87 лет ушел на заслуженный отдых».
— Просят, к примеру, провести занятие в одной из минских школ, — говорит мне Илья Львович. — Откажешься, подумают, что Курган зазнался. А я ведь совсем не такой. Как не согласиться? Правда, там я только расстраивался. Формально рассказывать о жизни и творчестве Пушкина — как такое возможно? Я патологически влюблен в этого поэта. У меня хранится книга, где собраны материалы воспоминаний его современников, с которыми Александр Сергеевич общался в последний год жизни…
Знаете, ведь даже из-за своей занятости и за границей не побывал, не считая, конечно, советских республик. Была возможность поехать в Европу, отказался. Не мог бросить дела. В киностудии часто работал по ночам. В шесть утра нужно быть на радио. Редко бывал в отпуске. Глупо, наверное, так себя тратить…
— Но ведь добились же всеобщего признания… Любви тех же студентов.
— Наверное, и прожил столько благодаря молодежи. Помню, приходят ребята ко мне в больницу. Уселись, кто на скамейке, кто на полу. Подходит завотделением и говорит: «Объясните им, что это не клуб, нельзя такими стаями ходить» (улыбается).
— Вы в 15 лет увидели войну. Что у вас осталось в памяти о тех годах?
— 23 июня 1941 года я сидел на крыльце нашего деревянного домика в Минске. Вдруг вижу: в небе самолеты, один, другой, третий… И не сосчитать. Дурак был, не понимал… Мать в тот момент мыла пол, хотя уже слышала объявление о войне. Нам внушали, что, если что-то такое случится, мы будем бить врага на его же территории. Около входа в парк Горького бомба попала прямо в дуб. Он так трещал и стонал! У меня было такое ощущение, что ему больно. И тут сообразил, что война — это не игрушки.
У меня было три брата. Младший, Даник, отдыхал в Фаниполе. Путевку дали от завода имени Кирова, где работал отец. Родители хотели поехать за ним, но там уже бомбили вовсю. Транспорта не достать. В ночь на 23 июня ушли в лес. Утром вернулись домой. Думали, что домой... На месте нашего дома увидели две горы черного пепла.
Ни документов, ни копейки денег. Железную дорогу разбомбили. Вместе с другими минчанами пошли в Борисов. Картины по дороге страшные открывались. Старики идут еле-еле. Немецкий самолет опускается над потоком людей — и пулеметная очередь. Не попасть было невозможно. Мне думалось: Германия, страна Гёте, Бетховена, как такое может быть? Убивали мирных людей, которые никому плохого не сделали! Мама закрывала младшего брата своим телом. Я говорил ей: «Мам, будет две жертвы. Для пулемета ты не из брони сделана».
Из Борисова в товарных вагонах добрались до Москвы. Оттуда отправились на юг, в древний город Самарканд. Даже жилье какое-то дали, видимо, успели что-то сообразить. Первой моей работой стала чистка уборной…
Через какое-то время поступил в железнодорожный техникум, оттуда нас, нескольких студентов, отправили на паровозоремонтный завод в Ташкент. Дали молот, который я поднять не мог. У меня было такое состояние, когда я гадал, дойду ли до следующего столба, не упав. Работали в ночную смену. И однажды, обессилев, забрался в люк паровозного котла и заснул. Проснулся от невыносимой жары. Рабочие начали ремонтировать котел и резали автогеном решетку. Хорошо, что еще взял с собой молот, стал стучать по трубам. Рабочие услышали, меня вытащили, поставили на ноги, но в секунду потерял сознание.
Потом вернулся в Самарканд к семье. Мой отец, служивший еще в царской армии, попал под Сталинградом в страшную мясорубку. Но каким-то чудом выжил. Затерялись следы младшего брата. Мать все писала в детские дома во все города Советского Союза. Тщетно, а позже мы узнали, что жизнь Даника закончилась в душегубке.
В 1945-м решили возвращаться домой, на «разведку» отправили меня. Как студент железнодорожного техникума я мог ездить бесплатно. Мама дала мне целую сетку южных фруктов, чтобы я продал их на базаре. В Москве отдал все это за копейки. Совершенно ничего не смыслю в торговле. Приехал в Минск, пошел туда, где раньше жил. Пленные немцы разбирали завалы. И счастье — встретил своего отца, он вернулся из Германии! Боже, такие невероятные совпадения бывают только в кино. Он жил в общежитии по улице Красноармейской, работал в столовой ЦК. Поселил меня к себе, спали на одной кровати, но я был счастлив — мои родные со мной. Я воскрес! Потом в Минск перебралась и вся семья.
Еще в Самарканде познакомился с парнем, который учился в театральном училище в Москве. Он рассказал мне о том, что в Минске открывается театральный институт. Вот я туда и направил свои стопы (стихов с детства знал много, выступал на вечерах, а в школе меня называли «наш патефон» — на уроках литературы по заданию учителя вслух читал всему классу текст). Приемная комиссия обосновалась в одном из корпусов политехнического института. Помню, на ногах у меня были какие-то галоши, перевязанные тесемкой, из одежды — немецкие солдатские штаны и югославская куртка. Самый подходящий костюм для поступления. Великие Евстигней Мирович, Дмитрий Орлов все понимали, не обращали на это внимания. Но сразу могли распознать в человеке талант. Педагоги, что и говорить, у меня были фантастические.
— Казалось бы, с нашими технологиями, компьютерами, возможностями в образовании...
— А зачем актеру технологии? Ты сам был компьютером. Как говорил Орлов, Илья без спички загорается… Однажды на консультации перед экзаменом один будущий студент спросил меня, сколько зарабатывают актеры. Ладный, фактурный, но этот его вопрос мне все объяснил про него. Мы не про деньги и зарплаты думали, а искусством грезили…
На четвертом курсе встретил свою будущую жену — тоже судьба. По окончании института мне предложили распределится в Витебский драматический театр. И вдруг услышал по радио, что объявляется конкурс на место диктора-практиканта Белорусского радио. Еще результаты не объявили, как известный белорусский литературный деятель Владимир Юревич мне предложил там поработать. Вскоре я начал выходить в эфир. Меня никто не учил быть диктором, актером — да. И трудно поначалу было привыкнуть, что я не в театре.
— Курьезы из-за этого бывали?
— А как же! «Гаворыць Мінск! 10 гадзін пятнаццаць дзяцей! Хвілін. Пачынаем перадачу для дзяцей!» Сталину исполнялось 70 лет, и мне дали прочитать большой, завизированный всеми, кем только можно, материал. Все тряслись, как бы чего не вышло. От этого еще больше случалось «недарэчнасцей». Вижу «Сталін — прычына бяздольнасці Савецкай Арміі». Вы понимаете, что, озвучив это в эфире, я бы об этом вам не рассказывал, меня бы сгноили. Бога проще оскорбить! Прочитал, конечно: «баяздольнасці». После эфира звоню редактору Н.: «Поднимитесь, пожалуйста». Не волнуйтесь, говорю, все прошло хорошо. Положил перед ней текст. Когда она увидела это, обомлела. Бросилась ко мне и давай обнимать: «Ильюша, спасибо за детей моих! За детей моих…» «Тихо, тихо, — успокаиваю, — не шумите».
— Илья Львович, а как состоялось ваше знакомство с Юрием Левитаном?
— Однажды мы на стадионе «Динамо» вели с ним репортаж. Вот же придумали! Левитан и Курган. Так и познакомились. Как-то в Минск приехал Брежнев. Собирались руководители компартий со всего мира. Именно я должен был наутро вести репортаж о его визите. Левитан был в Минске. Взяли бы и прочитали, предложил ему. Он согласился. Руководство — с удовольствием! Представляете, сам Юрий Борисович Левитан сказал бы: «Говорит Минск!» Тем более что материал прислали из Москвы. Юрбор, как я его называл, сказал мне пойти с ним и сидеть рядом, чтобы помочь разобраться в аппаратуре. Утром мы пошли во Дворец спорта. Все было хорошо, повернули налево около ГУМа, «форсировали» мост. Кругом охрана. Меня пропускают, а Левитана нет. Ему наше руководство дало какую-то бумажку, а напечатать пропуск не успели, поздно было. Я увидел полковника КГБ, рассказал обо всем, и тот дал нам какого-то капитана, который нас проводил. Вошли в фойе, и вдруг к нам бросается какой-то известный политический репортер из Всесоюзного радио: «Юрий Борисович, сам Бог вас послал!» В общем, куда-то отвел его брать интервью.
Мы в студии, вот-вот эфир, а Левитана нет и нет. И завизированный текст у него. Слава Богу, один из редакторов достал из кармана какой-то помятый черновик, но там поди разбери, что написано. Время неумолимо идет к началу эфира, и мне говорят: надо читать. Пока был в эфире, у редактора, что сидел напротив, аж руки посинели. Фамилии, казалось, выговорить невозможно. Но спасала интуиция, ни разу не ошибся. И, наконец, предоставляю слово Петру Машерову. Когда у меня спрашивают, верю ли я в Бога, отвечаю: «Иногда, да». Левитану надо было пройти всего несколько метров, чтобы попасть к нам, но его не пускали. Юрий Борисович потом прорвался, прибежал и спросил: «А как же текст?» Когда ему показали его, он отмахнулся и сказал: «Я серьезно!» Мы еще раз ему дали его. Тогда он произнес знаменитую фразу, которая потом разлетелась повсюду: «Вам не нужен Левитан, есть у вас Илья Курган».
— Вам, наверное, ошибки в речи слух режут. Часто замечаете их у ведущих?
— Это моя больная тема. Нужно что-то делать с белорусским языком. Я в троллейбусе ехал на работу, и два парня «размаўлялі на чысцюткай мове». Я не удержался и сказал им: «Вы, мабыць, іншаземцы. Нейкая мова не наша». Однажды услышал, как чиновник по-русски разговаривает с теми, кто отвечает ему по-белорусски...
— Расскажите о своей семье.
— Жены уже нет на этом свете. Младший сын, Аркадий, уехал в Америку. Он, несмотря на немолодой возраст, до сих пор востребованный тренер по теннису. Старший, Владимир, работает в Национальном академическом драматическом театре имени М. Горького и на радио. Пошел по моим стопам. Единственное, что огорчает, нет у меня внуков.
— Как собираетесь отмечать день рождения?
— В Купаловском театре что-то думают, в институте культуры. В общем, как Бог даст. А он, или судьба, ко мне были благосклонны на протяжении всей жизни. Грех жаловаться…
— Спасибо за интересную беседу!
korshuk@sb.by
