В механических часах много всяких винтиков, пружинок, звездочек и шестеренок. Стоит какому–то одному зубчику обломаться — и часы останавливаются, превращаясь из почти живого и тикающего существа в мертвый, безжизненный механизм. Стрелки замирают. Такие часы можно носить на руке, такие часы могут висеть на стене, стоять на комоде. По привычке хозяин будет бросать на них вопросительный взгляд, а потом чертыхаться.
Игорька и его родителей я знаю давно, лет тридцать. Он из ребенка на моих глазах превратился в подростка, юношу, мужчину. Время ведь не часы, оно не останавливается ни на миг.
Игорьком родители занимались, опекали и беспокоились. Не сложились отношения у сына с одноклассниками, так мама тут же, не выясняя причин, схватила свое чадо за ручку и в другую школу. А вечером жаловалась, что ее умному и воспитанному сыночку нельзя с колхозниками и отморозками учиться.
А в новой школе мальчишка уже с учителями не нашел общего языка. Мама опять побежала в школу, с директором и завучем поспорила, поругалась, да и забрала сына. Перевела в третью школу. Но и там проблемы возникли. Пока восемь классов окончил, так пять столичных школ переменил.
Еще Игорек музыкой занимался, мечтал в ансамбле играть, на сцене выступать. Где музыка, там и язык английский. С иностранным языком у Игорька проблем не было, а вот с белорусским были. Не хотел мальчишка учить белорусский, хотя к языкам способности имел невероятные. Да и бабушка его на классической «трасянке» общалась, из деревни глухой после войны в Минск на стройку приехала. Игорек бабки своей стеснялся и за глаза колхозницей обзывал. Не помню, чтобы мать хоть раз замечание сыну сделала. Кроме английского, еще и немецкий Игорек самостоятельно выучил, и польский, а затем итальянский.
Не могу понять, в какой момент в душе мальчишки слом произошел? Душа человека — не часы, там сломанную шестеренку не увидишь, не обнаружишь. Но что–то разладилось. На все свое, то, что окружало, начал смотреть парнишка свысока, презрительно, как хищная птица. И автобусы здесь плохие, и машины, и пиво невкусное, и сигареты скверные, и погода никуда не годится... Так жить нельзя. Здесь жить нельзя. Надо уехать при первой же возможности.
Америку не открою, что при желании от армии «откосить» в наше время не очень сложно. Так и сделали. Вначале коньяки мама Игорька носила кому надо, а потом и конверт с деньгами занесла.
Игорек решил уехать из страны. Сначала в Польшу, якобы учиться, затем в Германию, а потом почему-то в Израиль и снова в Германию. Там и обосновался. Если думаете, что он где–то работал по–настоящему или учился, то ошибаетесь. Только обещал, что скоро возьмется за ум. Мама его с придыханием рассказывала, как сын экзамены сдавать будет, как на специалиста выучится. А там и ее к себе заберет. Бабушка Игорька заболела сильно и, хоть не старой еще была, умерла. Квартиру отписала любимому внуку. Все увидеть его хотела, а он так и не приехал. А вот деньги за бабушкину квартиру забрал охотно. Сказал, что все до последнего доллара на его образование пойдут.
Недавно он приезжал в Минск. Постарел, полысел, но, как и прежде, на нашу жизнь смотрит презрительно. Не без гордости сообщил, что с бывшими соотечественниками совсем не общается. Что его знакомые и приятели — коренные немцы. А занимается Игорек работой интересной, но опасной, полулегальной, с актерством связанной. Я уже было подумал, что он в политический театр пошел или в кино снимается. Но все оказалось прозаичнее — Игорек порнофильмы озвучивает и дублирует. Фильмы те преимущественно на территории Украины и России сняты. Наверное, и такая работа нужна и востребована.
Еще он сказал, что будет учиться на режиссера. Ведь режиссером никогда стать не поздно. А здесь, в Беларуси, ему делать нечего. Здесь он своего будущего никогда не видел. Помолчал и добавил, что теперь он человек мира, а родина у него везде...
Кстати, сочинение Игорька о родине, кажется, за восьмой класс, было признано лучшим на районном конкурсе.
P.S. Даже сломанные механические часы дважды в сутки показывают абсолютно точное время. Но эта странность часов всем и без меня известна.
