Республиканский фонд фундаментальных исследований каждый год открывает 300 новых проектов и поддерживает 300 уже идущих

Фундаментальная наука — это дорого, так стоит ли в нее вкладываться? Расхожее мнение академик Сергей Гапоненко, директор Республиканского фонда фундаментальных исследований, опровергает фактами. Во–первых, финансирование таких работ занимает самую малую часть от общих вложений в науку. Во–вторых, отдача несоизмеримо больше. Например, благодаря созданному в начале 1990–х фонду, поддерживающему грантами яркие научные идеи, удалось приостановить утечку мозгов и удержать в стране целое поколение ученых. Они и их ученики сейчас определяют лицо белорусской науки и способствуют появлению тех самых инноваций, которые двигают экономику вперед. Примеров тому нынешний глава фонда может привести множество.
— Одним из первых, кого в свое время поддержал фонд, был Сергей Чижик — ныне академик, первый заместитель председателя президиума Академии наук, а тогда — молодой ученый, который работал в Институте механики металлополимерных систем в Гомеле. Он развивает зондовую сканирующую микроскопию, это очень серьезное направление. Такой микроскоп позволяет получать детальные изображения поверхности и рассматривать гораздо более мелкие подробности, чем оптический. Для производства создано предприятие «Микротестмашины», и микроскопы поставляются на экспорт. Кроме того, совместно с НПО «Планар» сделан прибор, который объединяет зондовый сканирующий микроскоп с очень качественным оптическим — для изучения микро– и наноструктур. Сейчас эта работа выдвинута на Госпремию.

— Вы тоже были среди первых получателей грантов?

— В 1990–е зарплата ученого была эквивалентна 20 долларам. Я занимался оптикой наноструктур. И когда мы с коллегами получили поддержку фонда, у нас выросли крылья. Я смог поехать в Германию, куда был приглашен на два месяца. Обратно специально ехал через Прагу, чтобы участвовать в конференции Физического Европейского общества. Подошел к его главе, рассказал, что в Беларуси тоже есть такая организация, которая могла бы присоединиться к европейской. Оказалось, мы первые из СНГ, кто к ним обратился. Потом отправился в США — там не поверили в наши результаты и пригласили меня проверять их на месте. По своей теме в 38 лет я защитил докторскую, сейчас пишу уже третью книгу. А мои коллеги тогда съездили в Триест. Мы получили ряд предложений о сотрудничестве, результаты работы были опубликованы, в том числе в американском журнале Physical Review. Похожие истории могли бы рассказать и академик Сергей Килин, заместитель председателя президиума Академии наук, и ее главный ученый секретарь, член–корреспондент Александр Кильчевский, который в 1990–е работал завкафедрой в Белорусской государственной сельскохозяйственной академии в Горках. Его проект позволил усовершенствовать методы клеточной инженерии растений. Благодаря идеям, получившим тогда финансовую поддержку, у нас сейчас есть производство полимерных клапанов сердца, новые технологии обработки металлов, линзы для объектива рентгеновского микроскопа и многое другое. Заключены зарубежные контракты, которые приносят сотни тысяч долларов.

— Но ведь принято считать, что фундаментальная наука не ориентирована на практический результат?

— Современные фундаментальные исследования не являются отвлеченным процессом познания. Когда наука зарождалась, основной ее целью было построение научной картины мира. Сейчас ситуация изменилась. Как минимум век наука признается компонентом технического прогресса и движущей силой экономики. К фундаментальным мы относим работы, направленные на получение новых знаний, которые могут потом найти практическое применение, пусть это сразу и не просматривается. Такие изыскания сегодня идут в области медицины, фармацевтики, технических, аграрных наук, информатики — прикладных направлений. Например, у нас есть проект, где изучается возможная корреляция между курсом лечения, который проходят онкологические больные, и заболеваниями сердца. Заранее нельзя сказать, будет тут польза или нет. Но если такая связь обнаружится, польза появится. Или у нас был проект по прогнозированию развития остеопороза. Благодаря ему появилась ДНК–диагностика заболевания, доступная любому желающему. Это поисковые работы, тут нельзя гарантировать успех. И поэтому их сложно продвигать в больших госпрограммах. Там свои задачи. Если при институте есть пару человек с новой идеей, которую они хотят проверить, — это к нам. Миссия фонда — создание условий ярким ученым, у которых неожиданные и многообещающие задумки, и воспитание научных лидеров.

— Кстати, о лидерстве. Правда ли, что там, где наш ученый поскромничает, американский скажет: «Я открыл» и привлечет спонсоров? Нам не хватает самопиара?

— В русскоязычной научной литературе было запрещено использовать слово «я» в отличие от англоязычной. Белорусский, русский, украинский ученый напишет безлично: «В этой работе предлагается новый метод синтеза» или «Нам представляется», даже если автор — один. Иначе будет выглядеть нескромно. Это такой стиль, и я не уверен, что от него надо избавляться. Я ведь тоже плод нашего социально–культурного наследия. И мне режет ухо, когда в аннотациях американских статей эгоцентрично написано: «Я сделал открытие». Но, к сожалению, такие люди оказываются быстрее замеченными. Истина где–то посередине. Когда человек приносит к нам проект — это уже личность. Серая мышка не подаст заявку на конкурс, не возглавит работу коллектива, пусть и небольшого.

— Как отбираются лучшие?

— Есть целая система. Все проекты проходят предварительную экспертизу в фонде. Должна быть доказана актуальность идеи, наличие научного задела, готовность команды к выполнению работы. На этом этапе отбрасываются 10 — 15% заявок. Потом идет государственная научно–техническая экспертиза, где отсеиваются еще 10%. Ведь, например, идея может быть хорошей, но крайне дорогой в реализации, возможной только в международной кооперации. Как, например, строительство Большого адронного коллайдера и поиск бозона Хиггса — в открытии которого, кстати, участвовали 16 белорусских ученых. Мы не можем дать все средства одному, погубив других молодых лидеров на взлете. Из оставшихся претендентов научные советы фонда, разделенные на секции, отбирают лучших. Это конкурс. Даже академики и профессора не всегда получают грант.

— На какой размер финансирования может рассчитывать исследователь?

— Емкость нашего фонда составляет несколько процентов от всех средств, которые страна выделяет на исследования и разработки, — это сумма, эквивалентная нескольким миллионам евро ежегодно. Мы за эти деньги открываем каждый год 300 новых проектов и поддерживаем 300 уже идущих. Разделите на всех — и получится, что мы можем поддерживать одну–две ставки ученого в течение двух лет. Средства покрывают также расходные материалы: реактивы, ремонт оборудования и недлительные командировки, в том числе для участия в конференциях. Они обязательны, если работа совместная. Мы финансируем много международных проектов — более половины выполняются с участием зарубежных партнеров. Например, в начале марта объявили конкурсы вместе с национальным научным фондом Южной Кореи и Вьетнамской академией наук и технологий. Впервые в этом году будет конкурс с Китайским фондом естественных наук.

— Какие регионы наиболее активно проявляют себя?

— 80% проектов — из Минска. Это наследие СССР, когда все крупные предприятия и вузы намеренно концентрировались в столице. Не считаю, что это правильно. Должна быть децентрализация. Из областей лидирует Гомельская область — там несколько академических институтов и вузов. За ней идут Витебская и Гродненская. Мы ведем совместные полуприкладные конкурсы с Брестским и Витебским исполкомами, по тематике, интересной региону. Есть мнение, что региональная наука должна обслуживать местную промышленность. И там, где развита химическая, физикам нечего делать. Из–за этого многие уходят в другие сферы. Поэтому научные центры надо размещать равномерно. Таланты рождаются везде.

Одна десятая фундамента

В мире более половины вложений в фундаментальную науку идет от частных компаний, которые ставят конечной целью создание разработок. Для сравнения: строительство Большого адронного коллайдера стоило 11 млрд евро. Такую же сумму фирма Intel каждый год вкладывает в свои исследования и разработки. А ученые американской телекоммуникационной фирмы ATT получили 10 Нобелевских премий: за создание транзистора, за теорию сверхпроводимости и так далее... Считается, что на этап исследований тратятся 10% средств, а 90% идут на создание прототипа, опытной модели какого–либо устройства, и его испытания.

КСТАТИ
Среди ученых, чьи идеи неоднократно получали поддержку Республиканского фонда фундаментальных исследований, — Григорий Прокопович, благодаря энтузиазму которого в Объединенном институте проблем информатики появилась лаборатория «Робототехнические системы». А также Илья Азаров, один из самых молодых докторов наук в Беларуси, преподаватель БГУИР, занятый цифровой обработкой звука и изображения: созданным им слуховым аппаратом Petralex на базе смартфона пользуются уже более 300 тысяч человек.

vasilishina@sb.by