И останется память... Специальные корреспонденты «Р» Михаил КУЧКО и Александр КУШНЕР передают из Полоцкого района

Это уже не было похоже на увеселительную прогулку по европейским странам, которую они совершили несколькими годами раньше, но немецкая солдатня, вторгшаяся в нашу страну 22 июня сорок первого на рассвете, по зубам еще не получила, кровавой юшкой не умылась: Москва, Сталинград, Курск, Бобруйский котел и прочие поражения были еще впереди. Это я к тому, что не было еще у уверенных в себе вояк повода вымещать злобу за неудачи и поражения в боях на мирном населении, огульно и без разбора, старых и малых, зачисляя их в пособники партизан. Шли ведь первые дни войны, но и их хватило, чтобы понять: к нам пришли нелюди. Шестого июля 1941 года жители небольшой деревушки Латышки, что притулилась прямо на берегу живописной речки Ушачи, убедились в этом воочию. Те, кому этот день посчастливилось пережить. Полоцкий укрепрайон, строительство и оснащение которого началось еще задолго до войны, оказался для гитлеровцев весьма крепким орешком. Укрепрайон – это, если очень коротко, местность, заранее подготовленная в инженерном отношении для долгой и упорной обороны. Он состоит из долговременных железобетонных огневых точек (дотов), системы заграждений, траншей, укрытий, сооружений для пунктов управления, складов боеприпасов, укрытий для воинских подразделений и так далее. Да, в связи с событиями 1939 года, когда граница отодвинулась далеко на запад, работы были приостановлены, многие доты не были оснащены оружием, но тем не менее 174-я стрелковая дивизия — одна из лучших в тогдашнем Уральском военном округе, которая заняла укрепрайон буквально за несколько дней до начала войны, — успешно обороняла его, весь полоцкий боевой участок, а значит, и сам Полоцк с 27 июня по 15 июля. Мощные доты, которые в предвоенные годы стали почти привычной частью пейзажа в окрестностях деревень Латышки, Казюки и других здешних деревушек, стали и центрами ожесточенных схваток с фашистами. В один из таких июльских дней жители деревни Казюки, возле которой как раз и разгорелся очередной ожесточенный бой, перебрались в соседнюю деревушку Латышки, схоронились там в большом колхозном погребе. А потом в деревню ворвались фашисты. Самая правдоподобная и наиболее вероятная версия того, что произошло здесь шестьдесят с лишним лет назад, звучит сегодня так: над одним из дотов, который немцы осаждали долго и безуспешно, вдруг поднялся белый флаг. Обрадованные капитуляцией, солдаты рванули к нему и попали под шквальный пулеметный огонь. Потери они понесли ужасающие, а рядом – вот она, под рукой, мирная деревня, у жителей которой, конечно же, нет не только пулеметов, но и охотничьих ружей. Зинаида Дмитриевна Тябут (в 1941-м ей было одиннадцать лет) вспоминает: — Утром, на рассвете, когда над рекой еще стлался туман, в Латышки ворвались озверевшие фашисты. Они набросали в подвал соломы и зажгли. Мы, а нас там было шесть семей из Казюков, выскочили оттуда раздетые и босые. Немцы посадили нас на берегу речки Ушачи, окружили со всех сторон часовыми. Если кто шевелился, пускали над головами автоматную очередь. Потом фашисты стали сгонять под речку и жителей деревни, а дома жечь: подносили факел под каждый дом и поджигали. Наталью Хвеженко, которая с мужем Прохором и пятью детьми сидела с нами и потом, когда их дом загорелся, бросилась спасать малютку, спавшего в люльке, расстреляли из автомата, а потом на глазах мужа и детей швырнули в огонь. Нас же всех подняли, построили на дороге. Отобрали мужчин и подростков. Заперли их сначала в бане, а потом вывели на берег Ушачи и расстреляли. Двадцать восемь человек. Моего старшего брата Семена, здешнего учителя, тоже. Отец мой Дмитрий Петрович — председатель местного колхоза «Ленинский луч» — был ранен осколком в живот и умер в военном госпитале. Я и сегодня не знаю, где его могилка. Мама Софья Федоровна, потеряв мужа и сына, угасла в конце сорок первого, и я в этом мире осталась одна. Чудом уцелел в тот день Леонид Владимирович Хвеженко: — Когда дядю Михаила Лукьяновича и отца Владимира Лукьяновича погнали немцы, я бросился за отцом, но тот крикнул: «Сынок, беги к маме, нас, может быть, на окопы погонят…» А их поставили у воды и сверху в упор разрывными… Раненых, которые речку переплывали, добивали на том берегу. Николай Харитонович Савицкий: — Среди убитых — мой родной брат Лукаш, двоюродный Петро, дядя Пахом Николаевич. По всему выходило, что и мне с ними лежать. Ведь после того, как убили мужиков, нас, женщин и детей, погнали к колхозному свинарнику, поставили к стенке. Немец уже лег за пулемет, но тут (есть все-таки Бог на свете) то ли из дота, то ли еще откуда прилетел один-единственный снаряд и разорвался прямо у фрица между ног. Паника, крик, гвалт, а мы рванули через речку в Сергеевку — и дальше в лес. Потом деревню отбили наши, солдаты и женщины выкопали яму, и мы схоронили своих. После этого я многое пережил: партизанил, обмораживался до полусмерти, но, поверьте, ничего страшнее, чем тот проклятый день накануне Ивана Купалы, в моей жизни не было. Зинаида Дмитриевна, Николай Харитонович, Леонид Владимирович – единственные оставшиеся в живых очевидцы зверской расправы над беззащитными людьми. И мы стоим на кладбище в Латышках у скромного обелиска на братской могиле их односельчан и родных. Пожилая женщина ничего почти не видит от слез, но безошибочно и ласково проводит рукой по табличке с дорогими именами. — Филипп Васильевич Зеньков — папин заместитель, его брат Федор Васильевич – бригадир наш… Счетовод Степан Гатих, ветврач Александр Гатих… Коля Устинов – учитель, как и наш Семен. Твои, Коля, Лукашик, Петрок. Какие они красивые люди… Леонид Владимирович тянет меня за рукав, отводит на берег речки, которая в нескольких метрах от кладбища: — Здесь они в реке и лежали, и вода от крови была красная-красная. На этом неприметном речном берегу, на котором шестьдесят четыре раза поднималась, росла и опадала трава, а вода, когда-то красная от людской крови, давным-давно поднялась, как и невинно убиенные души, в небо и вновь упала на землю, не осталось никаких следов той давней трагедии. Осталась лишь память. Вот она, в отличие от нас, смертных, вечна. Уйдем мы, придут другие, которые тоже будут помнить. Латышки были первой, но, увы, не последней в скорбном списке сожженных и расстрелянных деревень. За время оккупации на территории тогдашних Полоцкого и Ветринского районов вместе со всеми жителями уничтожено и после войны не восстановлено 11 населенных пунктов, уничтожено с частью населения и не восстановлено – 41. Всего же по состоянию на первое января 1945 года в Полоцком районе оставалось 23300 человек из 55082, которые проживали здесь до войны, в Ветринском – 18941 из 34564 человек.