Господин исполнитель Олег Оловников.

Штрихи к портрету

Мы встретились с Олегом на премьере фильма, который, по правде сказать, нас не очень вдохновил. Однако отдать должное режиссеру, нашему общему знакомому, следовало. И сказав ему все добрые слова, которые полагается говорить в подобных случаях, решили тихонько улизнуть, унося в душе некую червоточину, которая всегда остается, когда говорил слова правильные, нужные, но не совсем искренние. Шли не спеша. На площади Якуба Коласа остановились напротив филармонии, поглядели друг на друга и...

...И вспомнили одновременно третьего Олега, старинного и верного друга Олега Оловникова, хорошего моего приятеля, не вовремя и трагично ушедшего, - Олега Янченко. Блестящего органиста, замечательного композитора. Здесь, в филармонии, он блистал, исполняя органные концерты, как написанные для этого инструмента исполинами прошлого, так и вещи собственного сочинения. Весельчак, жуир, с длинными до плеч волосами, с черными, огненными очами, он был любимцем публики, предметом обожания дам и гениальным музыкантом, словно специально созданным Творцом для божественного инструмента - органа.

Олег Янченко и Олег Оловников в пору нашей общей юности составляли удивительную пару, вернее, пользуясь музыкальной терминологией, дуэт, которому в музыке, да и не только в ней, казалось, подвластно все. Молодые, красивые, стильные, когда случалось им вместе выходить на сцену, вместе играть - это было что-то... Орган и виолончель - по энергетике, по возвышенности звучания - эти два инструмента представлялись созданными друг для друга. Или мне это только казалось?.. Не знаю!.. Я ведь не музыкальный критик. Музыку я чувствую шкурой - когда она настоящая, мороз подирает по коже.

Ощущение это - мороза по коже - однажды возникло у меня, помню, в замызганном, нетопленом сельском клубе, когда на стареньком фортепьяно Олег Янченко играл свои импровизации на тему Баха и зал, в котором были простые крестьяне в сапогах и ватниках, ошеломленно молчал, внимая Музыке. Еще раз довелось пережить это чувство, когда свои произведения в обстоятельствах не менее странных и необычных играл Олег Оловников. Мы - Оловников, я и художник Сергей Кузьмичев - совершенно случайно встретились на берегу Азовского моря, в Казантипе. Кому пришла в голову замечательная мысль отправиться в шторм на моторке в Разбойничью бухту - не припомню. Но так уж случается с замечательными мыслями, которые приходят в голову на берегу штормящего моря, - они должны быть воплощены незамедлительно. Поэтому и погрузились в лодку - как стояли. Олег Оловников стоял с виолончелью. Футляр с инструментом бережно укрыли от морских брызг брезентом. В бухте, среди диких скал, маэстро инструмент расчехлил и под рев штормового моря, под ослепительным, безжалостным солнцем - каковы декорации?! - вновь зазвучала Музыка, от которой сразу озябла кожа.

Музыка, записанная нотными знаками на нотном стане, для непосвященного мертва. Оживляет ее исполнитель. Мое ощущение, что виолончель и орган - инструменты, словно бы созданные друг для друга, подозреваю, родилось оттого, что несколько раз приходилось слушать концерты, в которых выступали Олег Янченко и Олег Оловников. Слитность, слаженность, взаимопонимание, некая джентльменская галантность, были неотъемлемой частью этих концертов, когда ни один из исполнителей не выпячивал себя, а как бы демонстрировал мастерство своего коллеги, восхищаясь и любуясь этим мастерством и подчеркивая это мастерство; когда мощное звучание органа, само по себе способное перекрыть целый оркестр, как бы отступало в сторону, позволяя услыхать тревожный и мятущийся голос виолончели, подхватывая, развивая, расцвечивая ее тему своими невероятными, божественными возможностями, а виолончель вносила живую суть в несколько механическое, луженое звучание органных труб.

Не сочтите за наивность, признаю, что в этом моем видении есть известная доля дилетантского простодушия, но звучание виолончели Оловникова и органа Янченко представлялось мне тогда и осталось в памяти доныне как некий диспут двух античных философов. Когда изящная мысль, облеченная в изысканные гекзаметры, дробясь и сверкая, захватывает вас сутью своей, единым движением логики и чувства, когда они - логика и чувство, - сплавленные в одно целое, обнаруживают неизведанные, не подтвержденные никакими опытами откровения, предвидения, предчувствия, знания.

...Мы сидели на кухне в маленькой однокомнатной квартире Олега Оловникова. Он задумчиво двигал по столу чашку с дымящимся кофе...

- Играть с Янченко было одновременно и чрезвычайно легко, и неимоверно трудно. Легко потому, что мы были настроены с ним совершенно в одной тональности. Одинаково относились к музыке, одинаково понимали ее, одинаково ставили перед собой чрезвычайно сложные задачи. Практически все свои вещи Олег Янченко написал для меня. "Музыкальное приношение" в четырех частях для солирующей виолончели, органа, детского хора и ударных мы исполняли в Питере, в зале имени Чайковского в Москве, в Софийском соборе в Полоцке, в Германии, в Казани, в Волгограде, ну и конечно - в Минске. Это чрезвычайно сложное произведение, но играть его с Олегом было легко. Я все время знал - он слушает и слышит и меня, и хор, он поддержит, поможет и в то же время прикроет, поднимет общее звучание до глубины, о которой, может быть, сам я даже не задумывался. Трудно было потому, что к музыке Янченко относился как к смыслу жизни. В его музыке напрочь отсутствовала сентиментальность. Почти у любого композитора можно найти сентиментальные темы. Отсутствуют они, пожалуй, только у Брамса, Прокофьева и Янченко - у этих композиторов все точно, глубоко, ничего лишнего. Если хочешь, даже в чем-то аскетично. И это при том, что у Янченко была ярко выражена "моцартовская составляющая" - умение быть легким, отчаянным, озорным... Он умел шалить и делал это с блеском. Однажды на концерте в какой-то южно-виноградной республике мы позволили себе сорок минут феерической импровизации... Ты можешь себе представить импровизацию органа и виолончели?..

Я честно признался, что не могу!

- Олег, - спросил я, - из чего складывается мастерство исполнителя?

Мой собеседник на секунду задумался...

- Мой учитель, Мстислав Ростропович, как-то сказал: "Когда я поставил перед собой задачу стать лучшим виолончелистом в мире, понял, что прежде всего нужно научиться играть быстрее всех - и научился; потом научился играть громче всех; потом поставил себе задачу научиться играть точнее, чище всех... И тоже научился! Обычно те, кто участвует и побеждает на международных конкурсах, на этом и останавливаются, но, достигнув этих трех уровней, я понял, что далее следует научиться играть мудрее всех..."

- Однако в одном из интервью Владимира Спивакова я прочитал, что даже великий Ростропович стеснялся играть на виолончели в присутствии Жаклин дю Пре...

- Вот здесь начинается мистика. Жаклин была лучшей виолончелисткой ХХ века. Когда она брала уроки у Ростроповича, он - виртуоз и мудрец, - недоуменно пожимая плечами, говорил: "Не знаю, кто у кого учится, - она у меня или я у нее". Значит, есть в музыке, в исполнительском мастерстве еще нечто, что стоит выше мудрости!

- Поясните, пожалуйста, маэстро, чего-то я "не догоняю"...

- Ты помнишь, конечно, концерт для виолончели и большого симфонического оркестра си-минор Антонина Дворжака?..

Я не расценил реплику моего приятеля как насмешку. Я понял, что такой вопрос для него естествен - он просто не может себе представить человека, который незнаком с этим сложнейшим и, пожалуй, трагичнейшим виолончельным произведением великого чеха. Поэтому, делая вид, что помню, кивнул головой, стараясь не прервать нити повествования.

- Работая над этим концертом, пришлось перевернуть кучу литературы. Вникая в музыкальную ткань, увязывая ее с фактами биографии Дворжака, понял, что трагические темы второй части концерта являются отражением его собственной личной драмы - именно в то время, когда он писал этот концерт, умирают вначале его отец, потом сын... Но тогда совершенно непонятными становятся светлые легкие темы финала. Чтобы понять автора этой глубоко автобиографичной музыки, пришлось продолжить изыскания его личной жизни. И вот что выяснилось: Дворжак всю жизнь был влюблен в родную сестру своей жены Анну Чермакову, и легкие напевные темы финала - парафраз народной чешской песни, которую напевала ему в юности его возлюбленная. Только узнав, прочувствовав все это, понял, что смогу сыграть концерт так, как задумал и написал его автор, смогу быть созвучным с его переживаниями. Потому что говорил он о любви и смерти, о том, что даже смерть не может превозмочь всепобеждающее чувство любви.

Ведь как ни крути, исполнитель - это прежде всего соавтор композитора, его живое сердце, живой мозг, живые руки, которые доносят до нас через годы, иногда через века то, о чем думал автор, то, что мучило его душу, его мятущийся дух, доносят его переживания и страсти. Вот почему, достигнув мастерства и мудрости, музыкант-исполнитель, если он настоящий художник, вступает в область непознанного, невысказанного, интуитивного, которое и является сутью Искусства.