— Анатолий Александрович, насколько 91-й год повлиял на современный мир?
— Мир стал однополярным. Одна страна взяла на себя право решать судьбы всех. И это страшно. Но это реальность. Из нее нужно сегодня исходить. Однако при этом не надо топтать ту историю, которая у нас была. Историю огромного государства. А ГКЧП — это всплеск умонастроений небольшой группы людей, которые лучше других знали, что уже наступают печальные, драматические времена, которые будут иметь тяжелейшие последствия для всего мирового порядка. Так, увы, и произошло.
— Какова роль Горбачева в произошедшем 15 лет назад?
— На нем лежит величайшая вина и величайшая ответственность.
— Мог ли сохраниться СССР?
— Конечно, мог. Большая страна нуждалась в перестройке. И я был ее сторонником. Речь — о процессах обновления. Англия, к примеру, консервативная, но это не значит, что она стоит на месте. Это стабильное государство, которое многое меняет по ходу движения. Но основой для динамики развития должна быть взвешенная политика. И СССР нуждался в переменах. Когда пришел 1985 год, большинство людей восприняло курс на совершенствование строя положительно. И если бы так пошло и дальше, то постепенные преобразования привели бы к такой структуре общества, к таким взаимосвязям, которые создавали бы нормальные условия для жизни. Ведь вначале действительно были предприняты попытки реформирования, однако затем процесс пошел на разрушение. Не без помощи извне. Мы повернули на путь компрометации всего и вся... Да, я не исключаю, что ушла бы Прибалтика, но костяк бы остался. Возможно, было бы новое государственное устройство, однако тесный союз сохранился бы.
— В 1991 году такой шанс оставался.
— Уже практически нет. Все очень далеко зашло. И у Горбачева никакой позиции не было. Он — политический игрок, который шатался из одной стороны в другую и четко не представлял ни настоящего, ни будущего. Была только философская риторика и ничего более. Поверьте: так я считаю не только сейчас, так я думал и в тот советский период. На этой почве, мягко говоря, у нас с ним сложились достаточно неприязненные отношения. Преобразования и развал страны — это разные вещи, которые ни в коем случае смешивать нельзя.
— Кого вы лично знали из ГКЧП?
— Многих. Это порядочные люди. Янаева хорошо знал. Но по такому качеству как решительность он вряд ли соответствовал доставшейся ему роли. Совесть у него была, стремление было, но это ничего не решало. Они ни с кем в республиках ничего не состыковывали, они не имели связи на местах. Но это не значит, что они были во всем не правы. Другое дело, что их действия не привели к конкретному результату. Они думали, что их выступление что-то даст. Однако повернуть маховик истории уже не представлялось возможным. ГКЧП — это эпизод на фоне тяжелейших событий, переживавшихся советским государством.
— Но если у тех, кто стоял у истоков августовских событий, не было поддержки на республиканском уровне, то их действия — это абсурд и безумие.
— Да, это был абсурд и безумие. Надо было идти путем реформирования, тогда все было бы иначе. Но политическая карта планеты нередко меняется. Когда-то Древний Рим тоже был великим и правил значительной частью мира. И в будущем будут происходить перемены, которые сегодня кажутся невозможными.
— После 91-го года была приостановлена деятельность КПБ. Какие для этого существовали основания?
— Никаких. Это был произвол. Партию обвинили во всех грехах и выставили как преступную организацию. Либерально-радикальным силам в республике нужна была власть. А на пути к ней стояла коммунистическая партия. Вот ее и пытались скомпрометировать. Было возбуждено уголовное дело. Я вызывался в прокуратуру в качестве свидетеля. О себе же могу сказать, что я горжусь своим прошлым. И у меня нет оснований говорить по-другому. Мы жили в достойной стране, которая заботилась о своих гражданах. Но было, конечно, много сложностей и того, что нуждалось в преобразованиях.
— Как изменилась ваша жизнь после событий 1991 года?
— Какое-то время я был по политическим мотивам безработным. Затем победил на парламентских выборах. Причем конкуренция была сильнейшая — 13 кандидатов боролись за предпочтения избирателей. Потом был выбран председателем Палаты представителей. С тех пор моя жизнь связана с работой в парламенте. Всегда говорю себе: когда бывают сложные ситуации — будь человеком. И уважение к людям — это основа основ. Если бы я придерживался иных жизненных позиций, то потерялся бы, что называется, размазался. Политические убеждения тоже достаточно стабильны. Но жизнь меняется. И я иду вместе с жизнью. Не все хватаю, что попадется, а отбираю то, что может быть нужным, достойным и полезным для себя и для людей, то, что справедливо и человечно.
Дмитрий ЯЗОВ, бывший министр обороны СССР, участник ГКЧП:
“Уже после нашего ареста стало известно, что США выделили несколько триллионов долларов на развал СССР, — об этом рассказал Александр Яковлев в своих книгах”.
“Политика Горбачева привела Советский Союз к рубежу катастрофы, и было правильно, что руководство страны выступило против этой политики. Другого пути не было”. Николай ДЕМЕНТЕЙ: “Если бы путч удался, Горбачев вернулся бы к руководству страной”
— Николай Иванович, некоторые участники путча заявляют, что обо всем произошедшем Михаил Горбачев знал. И никакого заточения в Форосе не было. Как вы считаете, имеет ли такая версия право на существование?
— Подготовка к созданию Государственного комитета по чрезвычайному положению, конечно, велась скрытно и не подлежала огласке. Не то преступление, о котором все заранее знают. А здесь речь о преступлении государственной важности. Но сегодня многие наблюдения, сохранившиеся в памяти с той поры, могут позволить понять причины произошедшего.
— И в чем они?
— В борьбе за лидерство между Горбачевым и Ельциным. Это две ключевые фигуры. Михаил Горбачев был Генеральным секретарем ЦК КПСС, а затем на сессии Верховного Совета СССР был избран и первым президентом. Борис Ельцин с должности первого секретаря Свердловского обкома партии был приглашен на работу в московскую городскую партийную организацию. Вскоре Горбачев утвердился в мысли, что Борис Николаевич ведет себя чересчур самостоятельно относительно решений, которые принимаются на вышестоящем уровне. И был памятный Октябрьский пленум ЦК КПСС, на котором Ельцин очень критически выступил в адрес Генсека, который, мол, неэффективно руководит. И с тех пор отношения между Горбачевым и Ельциным окончательно испортились.
Этот период остался для каждого из них очень памятным. Многое было замешано на личной неприязни и споре: кто должен быть лидером? Борис Николаевич неоднократно говорил в моем присутствии (у нас были с ним нормальные отношения), что Горбачев, будучи главой Ставрополья, неоднократно приезжал к нему учиться. Что такое Свердловская область? Это кузница машиностроения, оборонной промышленности всего Советского Союза. Говорил Ельцин и о Председателе союзного Совмина Николае Ивановиче Рыжкове. Он был директором “Уралмаша” и часто обращался за помощью к первому секретарю Свердловского обкома партии.
Конфликт углублялся. И у каждого из противоборствующих центров формировалась своя группа сторонников. И чем хуже шли дела у лидера СССР, тем больше приверженцев собиралось у его главного оппонента. И настал момент, когда Горбачев увидел, что он не справляется с управлением страной. Машина государственности работает, структуры функционируют, но уже от первого лица не многое зависит.
— В чем это конкретно проявлялось?
— Помню, в мае 1991 года Горбачев позвонил мне (у него комсомольский лексикон был и комсомольское обращение, он редко кого называл по имени-отчеству): “Коля, — говорит он, — Может ли так быть, чтобы первый секретарь Украины ставил вопрос отдать под суд Генерального секретаря ЦК КПСС, президента СССР? У вас же такое невозможно?”. Я говорю: “Михаил Сергеевич, если бы вы сегодня приехали к нам, вам бы тоже вряд ли понравилась атмосфера в Беларуси, потому что нарастают общественные настроения неудовлетворения вашей политикой. Обстановка меняется”.
И еще. На одном из заседаний Верховного Совета СССР Сажи Умалатова внесла предложение о недоверии президенту. И Лукьянов, как председатель Верховного Совета, не хотел ставить этот вопрос на голосование. Но пришлось. Так вот четверть депутатов высказались за недоверие. И когда я затем посмотрел электронную распечатку, то оказалось, что за недоверие проголосовали первые секретари обкомов. Я некоторых из них спросил: “Почему?” — и услышал: “Вы не чувствуете всего. А мы с ним работали давно. Это человек, который много говорит, но мало делает. И страну он заведет в тупик”. Это говорили первые секретари. Какой они брали на себя риск! Но можно представить, о чем тогда говорили работники более низких партийных звеньев.
То есть я хочу сказать, что ситуация шла к тому, что только чрезвычайные меры могли вернуть президенту ускользающую из рук власть. И ГКЧП — продукт этого размышления. В то же время нет никаких задокументированных свидетельств о том, что Горбачев сказал: мол, я поеду отдыхать в Форос, а вы объявите о чрезвычайном положении. Но Михаил Сергеевич искал путь введения ЧП.
— Искать законные пути и стать участником незаконных действий — это далеко не одно и то же.
— И еще один нюанс. Связь, которой обеспечивался Генеральный секретарь, президент — это связь мирового значения. СССР — ядерная держава. И по логике — всегда должна быть возможность связаться с любой точкой мира, а не только Советского Союза. И мне не верится, что у Горбачева не было ни единого шанса ни с кем связаться. Позже люди, его охранявшие, не раз заявляли: “Если бы глава государства нам приказал: открывай ворота, едем на аэродром и летим в Москву — то никто не мог бы его ослушаться. Но все дело в том, что такой команды не было”.
Что касается группы переговорщиков, которая, прилетев в Форос, якобы и организовала заточение Генсека, то ведь Михаил Сергеевич не предпринял никаких мер в отношении, по сути, преступников. Ему достаточно было отдать приказ их задержать. Кто из охраны мог бы не подчиниться лидеру супердержавы? Поэтому я и делаю предположение: если бы ГКЧП удалось ввести чрезвычайное положение, Горбачев бы вернулся и был бы первым лицом в государстве. Янаев тогда говорил: Михаил Сергеевич заболел, плохо себя чувствует, но он вернется, и мы будем вместе работать. И я уверен, что так и было бы. Но инициатива перешла к Ельцину, который организовал, особенно в Москве, массовое противостояние ГКЧП. Ельцин на все сто процентов использовал первый и самый решающий день. А дальше уже все пошло как по нотам. Затем даже была организована команда, чтобы лететь спасать Горбачева из заключения. Михаил Сергеевич вернулся. И все телеканалы мира показывали, как он спускается по трапу. А на следующий день встал вопрос: всех гэкачепистов исключить из партии и отдать под суд...
— Что в эти дни происходило в Беларуси?
— 18 августа после обеда мне из Фороса звонил Горбачев. Телефонистка спецсвязи говорит: “Николай Иванович, вы будете разговаривать с Михаилом Сергеевичем”. Я говорю: “Хорошо”. Держу трубку. Тишина. Потом опять голос телефонистки: “Николай Иванович, где вы будете до конца дня?” Я сказал, где. “Хорошо, как только будет возможность соединиться с Михаилом Сергеевичем, я вам позвоню”. Но никто так и не позвонил. А 19-го в понедельник по радио утром я услышал шокирующую новость. Прихожу на работу, и у меня первый вопрос: “На вторник назначено подписание уточнений к договору 1922 года о Союзе Советских Социалистических Республик. Так будет оно или нет?” Раздается звонок Анатолия Ивановича Лукьянова. Он рассказал о последних новостях. Я спросил его о договоре и услышал, что, конечно, подписание будет перенесено на более поздние сроки.
— То есть никаких команд из Москвы не поступало.
— Беларуси московские коллизии практически не коснулись.
— Что было после?
— На открывшейся 22 августа внеочередной сессии Верховного Совета я выступил с анализом сложившейся ситуации. Затем началось обсуждение. Естественно, во всем случившемся обвиняли коммунистов, органы МВД, государственной безопасности, командование Вооруженных сил страны. Я был не согласен. Ни я, ни другие руководители Белорусской ССР к событиям в Белокаменной не имели ни малейшего отношения. Но атмосфера в Овальном зале накалялась с каждым часом. Я заявил, что готов уйти в отставку. После ухода с поста Председателя Верховного Совета гонения против меня не прекратились. В чем только ни обвиняли. Притом принародно. На волне этой травли даже сожгли мой дачный дом. Но еще более драматичной оказалась судьба страны. Уже очень скоро стало понятно: все идет к развалу Советского Союза. Подписание вискулевских соглашений было уже делом второстепенным.
P.S. Николай Иванович Дементей живет теперь в основном на даче. Домик после пожара пришлось строить заново. Жена умерла, когда им совсем мало оставалось до золотой свадьбы. Николай Иванович написал книгу мемуаров “Уроки жизни”. “Это маленький конспект моей судьбы”, — говорит он.
Сергей КОСТЯН, заместитель председателя Постоянной комиссии Палаты представителей Национального собрания Беларуси по международным делам и связям с СНГ:
“У организаторов ГКЧП не было никакого конкретного плана, они не смогли объяснить народу свои цели, все происходило стихийно. И с позиции сегодняшнего дня это превратилось в чистейшей воды провокацию, хотя организаторы ГКЧП, безусловно, не ставили цель способствовать развалу СССР”.
Ольга АБРАМОВА, депутат Палаты представителей Национального собрания Беларуси:
“Не думаю, что в то время Советский Союз можно было спасти. Если бы не произошел августовский путч, то процесс ликвидации СССР был бы более медленным”.
