Боюсь, слово «богема» некоторым все еще кажется вызывающим, а то и нелестным. Зря. Люди с непостоянными доходами (богема) — это всего лишь «чистые» художники, живущие на гонорар от своего творчества. Их, по–моему, еще можно сравнить с певчими птицами. А вы представляете мир без певчих птиц?! Ну вот... Настоящий, старый город без богемы тоже трудно представить. Ее представители — завсегдатаи кафе, вернисажей, закрытых вечеринок, пишут картины и музыку, а также определяют моду на одежду, мысли, чувства. Своего рода элитные камертоны. Сначала богема появилась, конечно, в Париже — в середине XIX века. Она ютилась в мансардах Монмартра, грела руки горячими каштанами в карманах пальто, носила артистичные длинные шарфы, пила ведрами черный кофе и абсент и... создавала шедевры на манжетах или ресторанных салфетках. Шучу, хотя бывало всякое. В начале XX века богемной атмосферой начал пропитываться и наш Минск. Сегодня богемные персонажи тоже есть, но мы их чаще называем тусовщиками, хотя это слово, по–моему, куда как проще. Впрочем, и сами персонажи пожиже будут. Для настоящей богемы нужен хороший душок буржуазности... То есть общество должно быть достаточно богато, чтобы содержать свою богему, — покупать картины, заказывать гимны... Впрочем, когда–нибудь и наше время станет историей и будет изучаться в архивах, тогда и расставятся точки над «i». Пока же искусствоведы скрупулезно собирают материалы о минской богеме 1900–х годов. Именно к тому времени наш город достаточно нагулял «жирок», чтобы обзавестись артистическими кафе и их посетителями. Искусствовед Надежда Михайловна Усова, утонченная женщина и крепкий профессионал, заместитель директора Национального художественного музея, уже много лет собирает материалы на эту нетривиальную, прямо скажем, тему.
— Надежда Михайловна, я узнала, что вы как профессиональный искусствовед изучаете минскую богему и даже подготовили к изданию книгу «Художественная жизнь Минска начала XX века». Верно? И какие выводы? Богема в Минске действительно существовала?
— Как ни странно, богема была: скульптора Тышинского как подозрительного типа задерживала минская полиция — он ходил по городу в голубом бархатном костюме вместо скучного сюртука. Хотя о художественной жизни Минска сто лет назад известно очень немного. Я — не минчанка, училась в Питере, родилась в Гомеле. Помню, когда я после академии художеств приехала в Минск в 1980–х работать, у меня было странное ощущение, особенно после скромного, интеллигентного Петербурга: чрезвычайно хорошо одетые женщины, чопорный и очень чистый город — и в то же время непонятно, что здесь показывать гостям, куда водить и что говорить? И я стала изучать богему, всегда ведь хочется иметь свой взгляд на город. Вообще говоря, наша богема 100 лет назад была многонациональна: во–первых, поляки–художники — целый пласт, от которого, к сожалению, мало что осталось. Во–вторых, еврейский круг художников, и потом, в–третьих, это художники–эмигранты, впоследствии ядро «парижской школы». Получился такой многоконфессиональный сплав, слоеный пирог художественной жизни Минска. Моя работа практически закончена. И когда я доработаю вступительную статью и сделаю все сноски, что самое трудное, то книга будет готова.
— Интересно... Дело в том, что нам действительно не хватает ощущения, что перед нами в городе была плотная культурная среда.
— 100 тысяч жителей, крошечный город, но тем не менее за первые 20 лет XX века — 80 выставок. Это много для тех времен. Были маленькие музеи при различных училищах, были купеческие клубы — художники выставлялись! В артистическом кафе «Селект» на улице Захарьевской собиралась горстка рафинированной интеллигенции. А кафе было оформлено первым минским дизайнером Ярославом Тышинским. Там играла музыка, ставились живые картины, можно было выпить кофе, обменяться мнениями... На выставки специально рисовались пригласительные билеты. Что меня поразило: когда начинаешь изучать архивы, видишь, как хорошо жили художники в то время! Многокомнатные квартиры, прислуга, ватерклозет, телефонный аппарат: нет этого штампа — бедный, загнанный художник. Конечно, они не могли прожить на творчество, преподавали в 2 — 3 учебных заведениях, работали где–то еще... Но зато как быстро и резко ухудшилось их положение после революции! Ну это понятно... Любопытно, что существовал круг почитателей, круг любителей — совершенно непознанный пласт наших горожан. К сожалению, две мировые войны, прошедшие через город, разрушили эту культуросферу, которая с трудом возникала в губернском провинциальном Минске. А из–за Великой Отечественной мы вообще фактически потеряли целую картинную галерею, которая к 1939 году уже была собрана первым директором Михолапом.
— А какие конкретные фамилии вам удалось раскопать? Город хочется населить лицами, судьбами, биографиями...
— Вообще, хотелось бы, чтобы современные горожане знали свои истоки: кто где жил. Как жил. Например, дом напротив завода Леккерта (пивзавода) на бывшей Александровской (Богдановича) облюбовали художники еще с начала XX века.
— Сейчас там тоже мастерские — художников Песина и Щукина.
— А в 1900–х там жил ученик Репина художник Альперович, а также директор гимназии Зубакин. Дом, традиционно населенный интеллигенцией! Он артистичен: зайдите в подъезд, там интересные деревянные лестницы, модерн во внешнем оформлении. Минск начала XX века — это Игнатий Яременко, Эраст Суковский, Николай Бонч–Осмоловский, Дмитрий Полозов, Янкель Кругер, Лев Альперович, Ярослав Тышинский, Пальмира Кручковская, Оттон Краснопольский. Увы, эти имена сейчас никому ничего не говорят. Ну кто знает Кикоина? А Михаил Кикоин — известный художник родом из Гомеля, один из корифеев «парижской школы». Мы нашли имя еще одного художника из Смиловичей, кроме знаменитого Хаима Сутина, — это Сэм Зарфин. Хотелось бы завязать какие–то отношения, в том числе и с французскими музеями, хотя бы сделать выставку совершенно неизвестных художников–минчан начала века. Я даже писала наследнику Кикоина, но он сказал, что еще совсем недавно работы Кикоина были у него, и он бы раньше нам обязательно что–то подарил, а теперь все они переданы в еврейский музей в Париже.
— Знаете, о чем я думаю с печалью? Какие обнадеживающие ростки и какая в дальнейшем непростая у города судьба! Культурная среда в результате была утоптана до камня! После войны практически все зарождалось заново.
— В начале века зарождались белорусский символизм, белорусский модерн — если бы это развилось и не было утрачено, наше сегодняшнее искусство могло бы выглядеть несколько иначе. Но есть еще надежда. Ярослав Тышинский, который был выслан как австрийский подданный из Минска в течение 3 дней в 1914 году, по легенде, зарыл свои скульптуры, свои мраморы, в Слепянке в усадьбе своего друга Петра Ваньковича. Возможно, мы найдем когда–нибудь его бюсты — портреты женщин и мужчин из Минска начала XX столетия. Его дочь из Варшавы искала скульптуры, даже к нам приезжала, чтобы посмотреть запасник, — ну не могли они так бесследно исчезнуть! Вообще, здесь были большие богатства, но, к сожалению, польские дворяне, которые собирали свои собственные коллекции, все свои собрания в 1919 году вывезли из Минска в Польшу. А ведь каждая шляхетская усадьба в силу консерватизма
и традиций обладала собственным маленьким родовым музеем, поскольку в приданое невесты обязательно входили эксклюзивная мебель, желательно из Варшавы или Парижа, а также художественное убранство: канделябры, картины и непременно живописный или скульптурный портрет. Те, кто не имел средств на поездки в Париж (хотя поездки за границу считались обязательным пунктом образования для детей), поступали так: приглашали художника на лето в поместье — на свой хлеб. Художник давал уроки детям и писал портреты хозяев. Немного зарабатывал, жил сытно и работал на пленэре. Замечательная практика. Был свой уклад. И об этом в книге тоже подробно описано. Я даже нашла такие факты, что на Полесье шляхтичи, когда кто–то серьезно заболевал в семье, по телефону вызывали докторов из Варшавы — и через сутки врач прибывал в имение!
— Вот так. Усадебная культура — это, наверное, весьма любопытная часть вашего исследования.
— В музее скоро откроются новые залы, в которых мы хотим показать белорусский усадебный портрет XIX столетия. Белорусы наконец удостоверятся в том, что в нашем национальном искусстве существовал свой XIX век!
— Когда откроются эти залы?
— Очень скоро, осенью. Все наконец увидят нашу прекрасную коллекцию Хруцкого, Жуковского...
— Сколько лет вы работаете в музее?
— 27 лет.
— А что такое вообще старый музейный работник?
— Это каста. Это особый тип городского интеллигента. Поскольку именно на этих людей — а их горстка, их очень немного — пала миссия сохранения культурного наследия всей нации. Задача музея — это вечность: хранить сокровища для будущих поколений. Пускай сейчас кто–то не очень этим интересуется: признаться, нас это не волнует. Музейный работник — это особый тип защитника культуры, воителя за культуру.
— А говорят, музейная тишина, серые музейные мыши...
— У нас такие баталии! Например, по поводу реставрации Мирского замка. Наступает пора его музеефикации — наполнение замка экспонатами. Это чисто научная работа и... весьма дискуссионная, так как у многих ученых разные подходы (классификации), каждый отстаивает свое мнение. У нас оружие — документ. Словом, жизнь кипит, и я замечаю, когда ухожу с работы, что так поздно, как в музее, окна горят еще только в Министерстве иностранных дел.
— Жаль, что мы не так богаты, как хотелось бы: искусству все–таки нужны большие деньги.
— Да, музей — это духовное гурманство нации. Когда музей в хорошем состоянии, то может даже поменяться отношение к стране. Однажды я водила по нашему музею мэра Милана — она настолько была впечатлена художественным стеклом! Причем у нас выставлена только небольшая историческая часть. Она сказала: «Непременно привезите нам это стекло на Дни культуры Беларуси, потому что я такой красоты не видела давно!» В Европе стекло очень дорого и считается изысканным интерьерным украшением. Вообще, музей — это осмысление нации, гость после музея смотрит на город другими глазами. Ведь в Минске мало архитектурных шедевров древности, которые бы рассказали о стилистике духа нации. Но ее можно почувствовать в музее!
На снимке: Надежда Усова.
Фото Александра РУЖЕЧКА, "СБ".
