— Игорь Дмитриевич, мы с вами встречаемся в преддверии Дня освобождения Минска. Что этот праздник значит для вас?
Я родился в конце 1939 года. Следовательно, когда началась война, мне было примерно года полтора. Отец сразу же ушел на призывной пункт и уехал на фронт. Старший брат Владимир в это время был в пионерском лагере и их эвакуировали в глубь страны. В Минске остались мы втроем — бабушка, мама и я. Уже тогда начались бомбардировки города, а когда немцы подходили к столице, была объявлена эвакуация детских садов — увозили организованно, на машинах, вместе с воспитателями. Наступление было стремительным (Минск оказался в оккупационной зоне уже 28 июня), поэтому новость многих застала врасплох. Мама была на работе, а бабушка бросилась к детсаду и выхватила меня буквально в последний момент — не дала увезти. В семье существует легенда, что тогда она спасла мне жизнь, потому что машина с детьми в этот же день попала под бомбежку недалеко от Минска.
Возможно, я не помню период оккупации так, как это мог бы зафиксировать в памяти взрослый человек, но тем не менее многое не забыть. Это было трудное и страшное время. Семья волновалась за отца и брата. Из дома на улице Энгельса, 44 (он сохранился до сих пор за ТЮЗом) нас выселили — там разместилось какое-то немецкое учреждение. Мы долго скитались по углам, потом жили у знакомых в частном секторе по улице Красивой. Уже в первые месяцы педантичные немцы всех оставшихся минчан тщательно переписали и под страхом расстрела обязали трудоустроиться. Так мама попала рабочей на молочный завод — туда, где до войны занимала должность главного инженера. А вскоре вышла на подполье. Вот в такой обстановке я рос и взрослел. К тому моменту, когда в Минск пришла Красная Армия, мне было уже пять — вполне сознательный возраст. Первое, что помню про этот день, как мы с ребятами играем во дворе и вдруг заходит наш солдат и просит пить. Мы поняли, что Минск освобожден. Конечно, это была сумасшедшая радость.
— А каким образом ваша мама оказалась одним из персонажей знаменитой картины Валентина Волкова “Минск 3 июля 1944 года”?
— Это одновременно и интересная, и житейская история. С Волковыми мы познакомились во время оккупации. Они, как и все творческие люди, были совершенно неприспособлены к экстремальным условиям. Особенно это касалось Валентина Викторовича. Поэтому мама помогала чем могла. Так
родилась дружба, которая продлилась долгие годы. В благодарность Волков и запечатлел маму на своей картине — между горожанкой в красном платье и солдатом. Насколько я знаю, он работал над произведением очень долго (на дружеских посиделках у нас дома об этом часто заходила речь). Но мне кажется, что он и не предполагал, что полотно станет настолько знаменитым. Долгое время оно находилось в запасниках Национального музея. Не знаю, видела ли себя на нем моя мама, но я сам впервые оказался перед “Минском 3 июля 1944 года” в 2005 году, когда картина ненадолго выставлялась. Она произвела на меня ошеломляющее впечатление. Не только потому, что я увидел свою молодую и красивую маму. Я как будто вернулся в детство, — настолько реалистично полотно отразило атмосферу того времени. Думаю, это связано с тем, что Валентин Викторович сам был свидетелем и непосредственным участником событий.
Кстати, в 1942 году Волков написал и мой портрет. Принес его в подарок маме и, хитро щурясь, спросил: “Ну, Игорек, узнаешь, кто?”. Я присмотрелся и вынес вердикт: “Девка!” Взрослые долго смеялись.
— Послевоенное детство — какое оно было?
— Бедное, голодное, зато интересное. К тому времени вернулся отец, стал работать заведующим лабораторией Минского сыродельного завода. Сначала нам выделили комнату в здании маслобазы на Студенческой улице, а затем отец решился и написал письмо лично Климу Ворошилову. Почему именно ему — не знаю. Но это неожиданно дало эффект — нам выделили квартиру на Карла Маркса, 17. Фактически все грандиозные стройки и перестройки города разворачивались у меня на глазах. Для любопытных мальчишек каждый день становился событием. В возрасте
пяти-шести лет, мы лазили по подвалам разрушенных домов — играли, естественно, в войну. Когда пустили первый трамвай, — с восторгом катались на подножках. Это было фактически целое путешествие, поскольку маршрут был достаточно длинным — от вокзала, через центр, улицу Володарского и вниз до нынешней Немиги.
Став постарше, бегали в кино. За гостиницей “Минск” в то время был деревянный кинотеатр под названием “Первый”, который построили немцы во время оккупации для своих солдат. После войны появилось много трофейных фильмов, которые шли, естественно, на немецком с субтитрами. Но кого это смущало? Например, “Девушку моей мечты” с Марикой Рек мой старший брат смотрел раз 15, не меньше. Потом появились “Кубанские казаки” и другие фильмы.
— В юности вы всерьез увлекались спортом и даже думали связать свою жизнь с плаванием. Как в итоге оказались в мединституте?
— В то время к занятиям спортом относились очень серьезно. Я был перспективным пловцом, получил приглашение учиться сразу от Физкультурного и Московского энергетического институтов. Но родители (особенно мама) мечтали, чтобы дети выучились на врачей, — им казалось, что именно эта профессия дает максимальную защищенность в жизни. И я поступил в медицинский институт. Одновременно продолжал заниматься плаванием, пока не перетренировался. О серьезных соревнованиях пришлось забыть. Меня очень заинтересовало движение молодых ученых и я записался в кружок при кафедре неврологии. Так попал в науку. Кстати, о том, что послушался родителей ни разу не пожалел. Теперь у нас в семье сложилась самая настоящая научно-врачебная династия — мой сын, невестка, внук и внучка работают в медицине. Медиком была и моя жена.
— Как вы оцениваете нынешнюю молодежь? Говорят, что их сложно увлечь наукой, а на первое место они ставят материальную составляющую.
— Есть реальная проблема — сейчас каждого перспективного выпускника со студенческой скамьи буквально караулят американские и немецкие вербовщики. Предлагают работу и даже помогают выплатить стоимость обучения бюджетникам. Если так можно выразиться, бьют прицельно, переманивая наиболее перспективных. Радует то, что на самом деле талантливых ребят у нас достаточно. Из тех, кто все же приходит к нам работать, получаются отличные специалисты.
Что касается амбиций, то, если человек стремится хорошо зарабатывать, — это нормально. Другое дело, что неразумно требовать зарплату профессора, только выйдя из стен института. Тем не менее я не равнял бы всех под одну гребенку. Есть совершенно адекватные талантливые молодые люди, которые ценят то, что делает для них государство и Академия наук в частности. Что касается распределения, то я считаю, что работа в провинции — это такая профессиональная школа, которую и за деньги не купишь. Например, я отработал два года заведующим сельской больницей в Островецком районе. В то время там не было даже электричества. Читал “Записки юного врача” Булгакова — впечатление такое, что писано с меня тогдашнего. Экзотика в чистом виде. Но с точки зрения медицинской практики, это было самое продуктивное и интересное время. Поэтому нынешней молодежи я посоветовал бы не бояться трудностей. С ними приходит опыт, а он дорогого стоит.
bebenina@sb.by
