Сегодня, в 67-ю годовщину освобождения концлагеря «Озаричи», о тех страшных днях свидетельствуют бывшие узники из Октябрьского района.
19 МАРТА у супругов ФЕСЬКО из деревни Заболотье Октябрьского района — второй день рождения. Именно тогда одиннадцатилетние Борис и Антонина покидали зловещие ограждения «Озаричей». Обреченные на гибель дети были спасены. Каждый из них шел своей дорогой: от родного дома через лагерь смерти и обратно. Их жизненные пути соединило горе — одно на двоих.
Заболотская трагедия
Борису Федоровичу было девять, когда началась война. Родную деревню немецкие солдаты оккупировали через две недели после вторжения. Первое время в Заболотье было спокойно, хотя партизанские отряды Бумажкова и Павловского уже досаждали захватчикам. Немцы приезжали в деревню, забирали скот, продукты — все, что квалифицировалось, как «помощь вермахту». А многодетной семье крестьян и без того было несладко: отец Федор Андреевич помогал партизанам, снабжал их махоркой, шил рукавицы, был связным.
В феврале 1942 года гитлеровцы казнили молодых людей — партизан и отказавшихся пойти служить в полицию: пятерых парней повесили и шесть девушек расстреляли.
— Я стоял у окна, — вспоминает Борис Федорович, — видел и слышал, как мать партизана Виктора Лобаха, рыдая, ползала в ногах фашистов с просьбой о помиловании сына. Она рвала на себе волосы, целовала ноги их старшему. Он пнул ее ногой в ответ и что-то резко скомандовал. Из-под ног приговоренных выбили табуретки…
В конце декабря 1943 года семья Фесько — мать и шестеро малолетних детей, — как и большинство жителей Заболотья, выехали в лес. Жили в очень трудных условиях. Там умерла сестра Бориса Федоровича Ольга, восьми месяцев от роду.
Тем временем оккупанты зверствовали. 5 февраля 1944 года они ворвались в деревню, где на тот момент оставались престарелые люди и дети-сироты. Под дулами автоматов и лай собак фашисты согнали мирных жителей в здание напротив сельской школы. Они забили окна и двери, облили стены бензином и бросили пылающий факел… В тот день в Заболотье заживо сгорели 87 человек. Среди них две бабушки Бориса Федоровича, Фекла и Ходосья, а также дед Андрей.
Хлеб-эрзац как маленькое счастье
— Мы жили в голоде, холоде и страхе, — говорит Борис Федорович. — Партизанское движение ширилось, немцы зверели, начали блокировать леса, вылавливать мирных жителей. Так нас пригнали в опустевшее Заболотье, куда «собирали» людей из других лесов. Были жители даже из Брянской области. Однажды на рассвете каратели погнали нас за тридцать километров под Октябрьский — в пересыльный лагерь «Рудобелка».
Туда людей привозили товарными эшелонами, а потом сортировали. Кого-то вывезли на работу в Германию, а большинство «командировали» в лагерь смерти «Озаричи».
— Был март. Когда нас пригнали в лагерь, там уже были люди. Мама несла самого младшего брата Леню на руках: ему было три годика. Мы шли пешком. Самотканая одежда — грязная и порванная, на ногах у кого лапти, у кого чуни. Мама наломала еловых лапок, постелила — так и «поселились» мы возле самой колючей проволоки на кочках у маленькой сосны. По периметру лагеря стояли наблюдательные вышки, а гитлеровцы денно и нощно патрулировали территорию. Мы жили под открытым небом, прямо на земле. Очень мерзли: гитлеровцы не разрешали жечь костры. Голодали, ели сосновую кору, снег вместо воды. Помню черные трупы детей и стариков. Было страшно.
Борис Федорович также вспоминает, как однажды привезли хлеб-эрзац. Его полицаи бросали с машины, стоящей на краю болота.
ИСТОРИЧЕСКАЯ СПРАВКА
В конце февраля — начале марта 1944 года гитлеровцы согнали в «Озаричи» более 50 тысяч детей, женщин, стариков Гомельской, Могилевской, Полесской, а также Смоленской и Орловской областей. Это был живой щит из людей на линии фронта. Захватчики умышленно заразили узников брюшным и сыпным тифом, рассчитывая на возникновение эпидемии. Это, по их расчету, должно было сдерживать наступление Советской армии.
Живыми из лагеря смерти «Озаричи» вернулись около 33 тысяч человек.
— У того, кто хватал хлеб и падал, добычу отбирали свои же. Когда люди давили друг друга, начиналась стрельба из винтовок. Свистели пули и над моей головой. Нам хлеб принесла наша тетя: успела схватить две буханки. Каждому перепало по малюсенькому ломтику. Это было мое маленькое счастье.
Освобождение «Озаричей» развернулось на рассвете 19 марта 1944 года. Борис Федорович помнит, как мужчины разрывали проволоку, выходили — и подрывались. Гитлеровцы перед отступлением заминировали прилегающую к лагерю территорию. Люди выходили из смертельного логова след в след. Неверный шаг — и прощайся с жизнью.
«Враги сожгли родную хату»
— К вечеру мы добрались до местечка Озаричи. Там несколько месяцев стоял фронт. Повсюду валялись тела убитых немцев, советских солдат — все вперемешку. Мы, мальчишки, искали в карманах убитых махорку, что-нибудь съедобное. Сухарик, например. С трупов снимали валенки, сапоги, одежду, забирали документы. А потом свозили лошадьми тела в общую яму, хоронили. Помню, как ели сладковатую перезимовавшую картошку. До родной деревни шли по лесам и «гребле» целый месяц. А от отцовского дома осталась только одна печная труба…
Мы потихоньку обживались, с нетерпением ждали возвращения отца. Но не суждено было его увидеть. С войны он так и не вернулся. Пять лет назад я стал разыскивать. Выяснилось, что в конце марта 1944 года отец из-за болезни отстал от партизан и попал в лапы врага. После долгих допросов был отправлен в Германию, где и умер в полицейской тюрьме в городе Герне
9 августа 1944 года.
— На могиле отца удалось побывать?
— Какое там: нет у нас средств таких. Да и здоровье не то уже. Как-никак нам с супругой уже по семьдесят восемь лет, — кивает Борис Федорович на свою жену Антонину Ефимовну. Она, пока мы беседовали с хозяином, собрала на стол, а после включилась в разговор.
— Вы, небось, уже золотую свадьбу отметили? — любопытствую я.
— Не, деточка. Нас горе соединило. Я ехала в Октябрьский хоронить двоюродную сестру. В деревне Хоромцы опоздала на автобус. Там меня Борис и «подобрал». Я его в лицо знала, изредка видела: всю жизнь же в райпо водителем проработал. Села к нему в машину. Стали говорить. У меня муж умер, у него жена, да и я тоже «Озаричи» прошла. Так и сошлись. Почти двадцать лет вместе.
Дети «резервации»
История Антонины Ефимовны не менее драматична. Оккупанты ворвались в ее родную деревню Холопиничи Глусского района в первые дни войны. Они установили жесточайший режим, заставляли крестьян работать, чтобы оказывать помощь вражеской армии. Сразу же появились и полицаи — холуи Гитлера, которые предавали односельчан, поддерживали действующий режим. Семья Антонины отправилась с партизанами в лес. Жили в шалашах, землянках. Голодали, мерзли, боялись. Мать Антонины пекла партизанам хлеб, чинила одежду. Брат Александр пас лошадей.
— В конце февраля 1944-го немцы начали блокировать леса, — свидетельствует Антонина Ефимовна. — Нашу семью выловили, загнали в деревню Поречье Октябрьского района. Там рассортировали: маму — на передовую, рыть окопы; меня, брата и двоюродных — в лагеря. Меньшую сестру Лилию вместе с бабушкой и еще пятьюстами мирными жителями загнали в колхозную баню и заживо сожгли.
Антонина Ефимовна попала в «Озаричи» одна из первых. И утверждает, что с самого начала там были только дети. Уже потом смертельная «резервация» пополнилась женщинами и стариками.
— За колючей проволокой мы прожили две недели. Все ждали, когда мама придет к нам. Помню, что моя двоюродная сестра бурки потеряла, пока в лагерь шли. Пришлось снимать потом с умершего. А они повсюду лежали. Хоронить не было где: кругом болото. Я и сама, когда тифом заболела, лежала на теле мертвого человека.
Когда лагерь освободили, Антонина Ефимовна была без сознания. Шесть месяцев провела в госпитале. Брату Александру грозила ампутация ног, но все обошлось. Больше всего Антонина Ефимовна боялась расстаться с братом и попасть в разные детские дома. Сначала они побывали в Мозыре, потом Бабичах Речицкого района. Там детей нашла мать…
Судьбы, опаленные войной, тяжелые воспоминания и глаза, налитые слезами, скорбью, тоской… Говорить о лагере для малолетних узников очень сложно. Но, как считает Борис Федорович, нужно. Он постоянно выступает перед школьниками, общественностью. Тридцать лет — депутат Лясковичского сельского Совета, более двадцати — глава первичной ветеранской организации. Сочиняет стихи и песни, участвуют с женой в самодеятельности, занимаются цветоводством.
— Узников становится с каждым годом все меньше, — констатирует Борис Федорович. — Если в 2008-м по сельсовету нас было 58 человек, то сегодня уже 36. Мы последние свидетели тех страшных событий.
Болотная вода с привкусом смерти
Давно заросли следы гусениц вражеских танков, разровнялись воронки от бомб и снарядов, заросли партизанские тропы. Кроме людей, те события помнят только сосны, которые растут и сегодня на том болоте. Они вымахали уже метров тридцать в высоту.
На месте событий шестидесятисемилетней давности побывала и я. Оно располагается метрах в ста от автодороги Октябрьский — Озаричи. Моим гидом была Татьяна Ивановна Синькевич, председатель районной организации «Белорусская ассоциация бывших несовершеннолетних узников фашизма», которая тоже выдержала испытание «Озаричами».
Мы проходим сквозь мемориал, углубляемся в лес. На дворе еще легкий мартовский мороз, под ногами поскрипывает снег. Дойдя но низины, останавливаемся. Вот оно, то самое болотце. Диаметр — где-то с километр, если не больше. И везде по периметру — венки, цветы, траурные ленты…
— Сюда приходить нам всем очень тяжело: в голове крутятся воспоминания, — вздыхает Татьяна Ивановна. — Я и сейчас вижу, как труп на трупе лежит, как мать умерла, а маленькие детки по ней ползают. Постоянно хотелось пить. Да куда там: вода не болотом, смертью пахла!
В лесу тишина. Мы молчим. Солнце заходит за горизонт, мороз усиливается. Я с ужасом представляю себе те события, возвращаюсь к воспоминаниям узников и восхищаюсь этими людьми. Им удалось выжить в таких нечеловеческих условиях! Они победили. По-своему.
Татьяна УСКОВА, «БН»
Фото автора
