В мае прошлое часто сходится с будущим. Первые ростки наших главных «опен–эйров» проклюнулись еще в 1968–м, в дни Всесоюзного фестиваля мастеров оперного и балетного искусства, проходившего в Минске. Сокровища мировой живописи стали доступны зембинским школьникам задолго до появления интернета, когда в том же мае Надежда Ходасевич–Леже, часто навещавшая сестру на родине, подарила Зембину несколько десятков точных копий великих картин. 20 лет спустя Лошицкую усадьбу наконец признали памятником, и произошло это опять же в мае. А еще ровно через 10 лет классическую монументальность минских изваяний нарушила «Незнакомка», с которой началась фактически вся наша современная жанровая скульптура, спустившись с постаментов к публике.
Как Лошица стала памятником
За несколько десятилетий до своего нового статуса Лошица была местом малоинтересным. Заброшенный парк с выкрашенным в казенный цвет домом, где прозябали полузабытые лаборатории НИИ почвоведения, овощеводства и картофелеводства, давно покинутые учеными. Массовый интерес к этому месту начался со скандала — накануне сотрудники «Минскзеленстроя», которым городские власти не один год пеняли на захламленность парка, попытались решить проблему одним махом. Точнее, несколькими взмахами топора, отрапортовав об «очистке 1,5 га площади и заготовке 6 кубометров дров». Тогда–то и вспомнили, что Лошица была не только резиденцией оккупантов в годы Великой Отечественной войны, а еще уникальным питомником экзотических деревьев, местом многолетних селекционерских экспериментов, первые из которых проводил еще в XIX веке Евстафий Любанский, а продолжил академик Николай Вавилов. Резонанс был большой, в том числе в прессе. Весной 1988–го Мингорисполком принял решение о сохранении и реконструкции Лошицкого парка и усадебного дома, определив срок начала реставрационных работ, — планировалось, что польские специалисты начнут восстанавливать бывшее имение через год. Немногих лаборантов и работников совхоза «Лошица», занимавших здания, оперативно переселили. Польские реставраторы приехали, оценили фронт работ, уехали и не вернулись. В 1989–м впервые в истории СССР было официально объявлено о начале экономического кризиса, а вскоре и сам СССР стал историей.
К слову, если бы все осуществилось так, как задумывалось в 1988–м, скорее всего, легенда о «Белой панне» не оказалась бы такой живучей (усадьбу тогда планировали переделать не в музей, а в Дом ремесел). К Ночи музеев это место станет еще более атмосферным — с выставкой реконструкции исторической одежды, в которой могли бы прогуливаться по старой Лошице гости Прушинских и Любанских. Под музыку «Майских музыкальных вечеров» — субботние концерты запланированы до лета.
Театр одного скульптора
В 1998–м Владимир Жбанов оставил место преподавателя в Минском художественном училище имени Глебова. Был вынужден, получив вторую группу инвалидности. Напомнил о себе Афганистан, где он служил в молодости. Врачи пугали скульптора инвалидным креслом, настаивая на срочном протезировании. И вдруг одна из его работ побеждает в городском конкурсе на городскую скульптуру... Гонорар предложили символический. С деньгами тогда было туго у всех, его первый протез был оплачен деньгами жены, продавшей наследство — отцовский дом. Но Жбанов согласился бы на отливку своей «Незнакомки» для Михайловского сквера даже даром — ему было уже за 40, в мастерской накопилось много невостребованных работ, недостаточно пафосных для традиционной советской скульптуры. И вот теперь пафос уходил в прошлое — городу захотелось легкости, радости, театра. Фантазии Жбанова отвечали этим желаниям на все сто. На открытии «Незнакомки» он появился с тростью, только что после операции, и с массой новых идей.
Он мог бы установить даже не сто, гораздо больше скульптур — работал быстро, самозабвенно, игнорируя запреты врачей. Второй протез оплатил гонорарами. И до отливки своей «Золушки» у крыльца одного из минских ЗАГСов не дожил, оставив семье в наследство лишь бесчисленные эскизы, работы в пластилине и несколько неизданных рассказов.
Владимир Жбанов
Запах старых фолиантов
Вскоре аромат цветущих каштанов смешался с характерным запахом старинных фолиантов — скупка–продажа антикварной литературы была организована на всех минских площадях, возле дворцов культуры и у крыльца Белгосфилармонии.
Кстати, в те годы антикварными считались книги, изданные до 1850 года, все остальные — букинистикой (сейчас антиквариат — от 50 лет и старше). Цена определялась прейскурантом, утвержденным в 1979 году, а продавцов книжных магазинов готовили вместе с будущими полиграфистами, нагружая фактически университетскими списками литературы, обязательной к прочтению.
Фото Владимира Шлапака
— В 1978 году, когда я пришла работать в книжную торговлю, вполне можно было купить издание даже XVII века, даже с автографом, — вспоминает старейший продавец Дома книги «Знание» Галина Кондратович. — Сейчас такие книги если и встречаются, сразу попадают в государственные библиотеки.
Тогда редкая советская семья не стремилась обзавестись домашней библиотекой — книги были самым доступным предметом роскоши, несмотря на то, что достойную литературу приходилось доставать. Галина Семеновна не забыла внушительные скопления народа, собиравшиеся накануне открытия у букинистических магазинов — из желающих продать, купить и дилеров, которых тогда называли спекулянтами. Сегодня количество таких магазинов уменьшилось в разы, однако в последнее время, подтверждают продавцы, мода на домашние библиотеки возвращается. Несмотря на электронные книги, современное стремление не привязываться к вещам и прочее в том же духе. Самые желанные издания — 50 — 70–х годов, в добротных обложках, с безупречными переводами и редактурой. На сегодняшних полках с букинистикой они еще есть.
cultura@sb.by