Каждая эпоха диктует свой стиль, выбирает свой эстетический идеал. Но какие бы кризисы ни переживал театр, зрители всегда любят актеров. Порой беззаветно, до обожания, превращая в небожителей... Большинство текстов в советской прессе, посвященных Лидии Ржецкой, начинаются одинаково — с описания восторженного шепота публики, сопровождавшего каждое ее появление на сцене. «Ржецкая, Ржецкая!» — восклицают в тишине зрительного зала поклонники Купаловского театра, перемещенные моими коллегами в тесное газетное пространство 50–х, 60–х, 70–х годов прошлого века. От столь частого повторения их дружный шепот превращается в бледный штамп, едва ли способный вызвать какие–либо эмоции у юного читателя, скорее всего, не знакомого с Ржецкой даже понаслышке. Но слишком уж он настойчив, этот шепот из прошлого, чтобы усомниться в искренности советских критиков и репортеров, сыгравших, кстати, не последнюю роль в создании монументального образа орденоносной актрисы. И все более редкие (увы, время!) партнеры и обожатели Лидии Ивановны подтверждают: было, все было. И благоговейный шепот в театре, и торжественные речи с высоких трибун, и заслуженные звания, и многое другое, заставлявшее публику любить ее на расстоянии, как любят звезду, раз и навсегда уверовав в ее недосягаемость. Даже не подозревая, сколько мягкости и даже сентиментальности скрывалось за внешней строгостью их кумира...
Народная этуаль
«Первая народная этуаль СССР» — так говорят о Ржецкой сегодня. Звание народной артистки СССР она действительно получила одной из первых в Беларуси, но дело не в этом. И даже не в тех бесчисленных женских образах из самой гущи народной жизни, как любили говорить полвека назад. Она ведь — вот парадокс! — практически не играла главных ролей, тем не менее на протяжении десятилетий оставалась главной и на подмостках, и за кулисами, и в сердцах.
Самое трудное для человека и актера — совпасть со временем. Еще труднее — удержаться в разных временах. Ржецкой и совпасть, и удержаться удавалось одинаково запросто всегда — ее улыбка на старых фотографиях будто подтверждает это, недаром ведь говорят, что щербинка между зубами — верный признак везунчика. К слову, певица Мадонна когда–то специально (и не без помощи стоматолога) сделала себе такую. Ржецкая была отмечена этим «знаком фортуны» от рождения. И везло ей на удивление часто.
Ну сами посудите, какой удачливостью должна обладать вчерашняя выпускница Минской Мариинской гимназии (мечтавшая, между прочим, о медицинской профессии), чтобы в один прекрасный вечер из страстной поклонницы театра вдруг превратиться в звезду подмостков? Впрочем, в 1916 году было возможно и не такое...
Лидии Ржецкой было всего 17, когда молодой телеграфист Владимир Крылович, живший с ней по соседству и не пропускавший ни одного спектакля заезжих трупп, заразил ее своей страстью к Мельпомене. К слову, впоследствии Крыловича назовут одним из основоположников белорусского театра, и через каких–то 5 лет они будут вместе выходить на сцену будущего Купаловского театра, но тогда, разучивая реплики из любимых пьес и до полуночи обсуждая с приезжими артистами суть искусства, эти молодые люди едва ли предполагали, какие виражи готовит им судьба... Конечно, на первый взгляд история о том, как за несколько часов до начала аншлагового спектакля «Несчастная любовь» выяснилось, что исполнительница главной роли катастрофически занемогла и ее блистательно заменила Лидия Ржецкая, выглядит невероятной. Обычно подобное случается в кино, в реальной жизни — едва ли. Но украинский театр, где все и произошло, гастролировал в Минске не впервые, с юной Ржецкой артисты были хорошо знакомы, очевидно, знали, чего от нее ожидать... Словом, ее дебют получился настолько успешным, что сразу после спектакля труппа увеличилась на одну актрису. И весь следующий год, почти до самой революции, будущая звезда белорусской сцены путешествовала с украинским театром, успев сыграть больше десятка ролей.
«В конце 1917–го стал собираться белорусский коллектив из любителей, причем частью из молодых украинских и русских актеров, — писала она впоследствии. — Мы обрели площадку для работы на Конном рынке, получившую название «Белорусская хатка»... Работала я там до польской оккупации, до июня 1919 года. А в июне 1919–го уехала в Москву и, желая учиться, поступила в вечернюю студию Пролеткульта под руководством Смышляева, где занималась 6 месяцев, т. к. по семейным обстоятельствам должна была уехать в Башкирию, в г. Стерлитамак, где прожила до конца 1920 года. Работала на советской работе, т. к. театра там в то время не было»...
По семейным обстоятельствам
«Семейными обстоятельствами» она называет неожиданно вспыхнувшую любовь, которая, впрочем, быстро угасла, — любовь к театру пересилила. В начале 1921 года Лидия Ивановна вернулась в Минск и поступила на службу в Первый белорусский государственный театр, где ей суждено было проработать больше 50 лет. Там же она встретила Леонида Рахленко, будущего худрука БГТ–1, любимого актера Кондрата Крапивы, человека, равного ей и по таланту, и по темпераменту, и осталась с ним на всю жизнь. Кстати, в знаменитом фильме Николая Фигуровского «Часы остановились в полночь» (о котором наши телеканалы до сих пор дружно вспоминают в связи с памятными датами военной истории) они снялись вместе. Она — в роли работницы на кухне гауляйтера Кубе, он — в образе немецкого генерала.
И все–таки одна из самых запоминающихся ролей в этом фильме, признанном в 1959 году лидером проката (почти 40 миллионов зрителей!), — у нее, Лидии Ржецкой. Уверена, вы и сейчас без труда вспомните ее Варвару, суровую, грубую, немногословную, способную и выпить, и крепким словцом в сердцах одарить. Варвару, мать погибших сыновей, зарубившую топором немецкого офицера, в одночасье превратившись из замкнутой тетки в народную героиню... А ведь и правда, мало найдется таких актрис, которые смогли бы перевоплотиться в эту Варвару правдоподобно, без пафоса, так свойственного советскому искусству. К слову, по признанию не одних лишь белорусских театроведов Ржецкая была единственной, кому удалось без фальши сыграть Соколову в пьесе Горького «Последние». Актеры вообще считают, что сыграть хорошо эту героиню невозможно: слишком уж прямолинейный образ. Но Ржецкая — Соколова всегда срывала овации... И ее Альжбета в «Павлинке» до сих пор считается недосягаемой.
Коллеги и критики отмечали профессиональную интуицию, наблюдательность Лидии Ивановны. Но дневники актрисы скупы на эмоции. Даже первая заграничная поездка в ГДР в 1958 году в составе делегации от советского профсоюза работников культуры, если судить по записям, ее будто особенно не впечатлила. Впрочем, тогда везде — и в Минске, и в Берлине, и в Лейпциге — было почти одно и то же: полуразрушенные города, с трудом восстанавливавшиеся после войны, а в театрах — Горький, Толстой, «Любовь Яровая», «Кремлевские куранты»... «Что здесь в Лейпциге особенно — так это театральный комбинат. Огромное 5–этажное здание, обслуживающее все театры Лейпцига и Лейпцигского района, — вот о нем Ржецкая пишет много, подробно и с явной завистью. — На этом комбинате делается все для спектаклей... Есть сцена, оборудованная по последнему слову техники, где собирается спектакль, освещается и потом в готовом виде перевозится в театр. Создаются декорации, мебель, реквизит, парики, обувь... Если спектакль уже сходит со сцены, оформление возвращается обратно в комбинат и используется как материал для новых спектаклей... Вот чему нам следовало б поучиться!!!»
Эти восклицательные знаки — единственный прорыв эмоций в записках. Но контролирует она себя там немилосердно, например, когда пишет о немецкой переводчице, прикрепленной к советской делегации: «По специальности она актриса, но 3 года назад по семейным обстоятельствам оставила сцену, работает в ЦК»... Первоначально Ржецкая чисто по–женски и без лишних мудрствований написала о своей гэдээровской коллеге «родила ребенка», но после тщательно, как школьница, замарала эту запись, исправив на смутные «семейные обстоятельства».
Строгая муза
Ну а чего еще ждать от члена КПСС, многолетнего председателя месткома театра, члена президиума Белорусского республиканского комитета профсоюзов и президиума Белорусского театрального общества? Конечно, как и все актрисы, она была тщеславной — но умела это скрывать. Была чувствительной — и старалась прятать эмоции, хотя расплакаться могла от чего угодно... Купаловцы называли Ржецкую совестью своего театра, вспоминали, как она блюла их нравственную чистоту, лично проверяя у служебного входа на запах алкоголя, — похоже, страсть и авантюризм, свойственные ей в молодости, преобразовались в не меньшую строгость и бескомпромиссность. Да уж, совпасть и удержаться... Она никогда не знала профессиональной невостребованности, этого главного актерского испытания. И многие бури времени обошли стороной ее семью. «С короткой стрижкой и всегдашней папиросой в руке» — такой ее описывали коллеги. И в то же самое время называли ее не иначе как «мамой Лидой», запомнив честной, прямой, душевной... Леонид Григорьевич Рахленко до конца жизни так и не избавился от тоски по преждевременно покинувшей его жене, словно утратив после смерти Лидии Ивановны весь свой творческий азарт. И в театре она была и осталась — единственной.
Материалы для публикации предоставлены Белорусским государственным архивом–музеем литературы и искусства.