— Геннадий Иванович, как вы считаете, “массовое кино” — это положительная характеристика работы режиссера?
— Есть великий кинематограф, ярким представителем которого является Чарли Чаплин. Чарли Чаплин исповедовал многослойное кино: первый слой привлекает самого примитивного зрителя, следующий — более подготовленного, третий — уже для людей, которые глубоко разбираются в кинематографе, следующий — для профессионалов и так далее. Смотрит простой зритель “Новые времена”, где сошедший с ума рабочий, целый день проработавший на конвейере, выйдя с завода, увидел у женщины на платье — сзади, на ягодицах, — пуговицы и стал завинчивать их гаечным ключом. Простой зритель хохочет и не отдает себе отчета в том, что у этого эпизода есть еще и другой смысл, социальный подтекст. Однако подсознательно он этот подтекст все же воспринимает. Великое кино дает духовную пищу для всех, для любого зрителя. Яркий пример — искусство Феллини, чьи фильмы при всей своей сложности неизменно имели коммерческий успех. Может быть, далеко не каждый зритель понял, о чем фильм “8 1/2”. Но даже не понимая потаенных мыслей этого великого художника, он раскрыл глаза и смотрел, не отрываясь ни на секунду, на это мощное, яркое зрелище. Когда в фильме есть загадка — занимательная, привлекательная, когда режиссер сумел завладеть зрительским вниманием, завоевать доверие, расположение аудитории, у человека, который не сразу понял, о чем же хотели ему сказать создатели фильма, появляется желание, во-первых, размышлять над картиной, а во-вторых, посмотреть ее еще раз. Я — за такое кино.
— С одной стороны, вы говорите о том, что кино должно быть востребованным, иметь успех у массового зрителя. С другой — что поток жестокости на киноэкранах сгущается сверх всякой меры. Между тем именно такие эпизоды, неотъемлемая часть коммерческих фильмов, как принято считать, делают кинотеатрам кассу...
— Те, кто говорит, что зритель любит жестокость, не правы. У зрителя нет потребности в жестокости — поверьте, я коммерчески отлично чувствую аудиторию. Но зрителя можно зомбировать, приучить к чему-то, и потом возникает потребность, привыкание. Навязывая подобное кино, мы воспитываем у зрителя вкус к жестокости, а потом она становится главным элементом коммерческого кино. И боюсь, что привыкание в некоторой степени уже произошло. Ведь молодые ребята, которые смотрят такое кино, других фильмов не видят. Хотя у этой медали существует и оборотная сторона. Есть порнографический канал. И вот подростки смотрят его, смотрят... Потом у них соловеют глаза, им перестает быть интересно то, что происходит на экране. И в конце концов они переключают телевизор на ту программу, где показывают футбол... Поймите меня правильно, я не против эротического кино. Но считаю, что эротика имеет право быть на экране, если она психологически обоснована, вызывает духовное сочувствие, сопереживание,
а не только какие-то половые реакции.
— Как вы оцениваете работу ваших белорусских коллег, белорусские фильмы последних лет?
— Беларусь сохранила традиции качественного кино и обладает высоким потенциалом в киноискусстве. На Смоленском кинофестивале Александр Ефремов получил приз за лучший актерский ансамбль. Это очень редкое качество — суметь собрать актерскую команду, которая бы настолько совпадала по своим творческим приемам, словно они много лет играли в одном театре... И белорусский кинорежиссер Ефремов в полной мере обладает этим замечательным качеством, которому можно лишь по-доброму позавидовать. Невосполнимой утратой для кинематографа стала смерть Михаила Пташука. Он был очень одаренным человеком, правда, с достаточно сложным, очень стихийным характером... Мне очень нравилось творчество Валерия Рубинчика, картины Леонида Нечаева. Очень жаль, что оба они сегодня не работают в Беларуси. В России, я считаю, Рубинчик делает картины хуже, чем создавал здесь. Даже лучшая его картина — “Кино о кино” — все-таки не может сравниться с тем, что он делал в Беларуси. Казалось бы, в России у него были большие материальные возможности. Но в Беларуси он был окружен аурой сотрудничества, он был кумиром, а это всегда придает режиссеру силы, в картинах появляется какой-то полет. В Москве он стал одним из многих, там полно крепких режиссеров. Прекрасные вещи в Беларуси снимал и Нечаев. В Москве он снял “Сверчок на печи”. Хорошая картина, но ни в какое сравнение с “Буратино” не идет... Они, уехав, утратили многое. Многое потеряли. И когда они приезжают на “Лiстапад”, я смотрю на них и невольно думаю: может быть, если бы они сейчас снимали в Беларуси, это был бы новый этап в их творчестве?.. Я говорю не о национальности, национальность не имеет значения. Но я, к примеру, вырос на русской культуре, я русский художник. А они выросли на ауре белорусского искусства, белорусского языка, и неважно, что они снимают кино на русском. У каждой речи существует своя мелодика. Мелодика белорусского языка не похожа на мелодику русского. Это как украинское кино — даже если актеры говорят по-русски, своеобразная украинская мелодика, интонация сохраняется. Так вот, во всем их творчестве была белорусская интонация. Сейчас ее нет. Жалко...
— Говорят, всю жизнь режиссер снимает одно кино, устремленное к какому-то одному моральному итогу... О чем ваш фильм?
— О чем я снимаю кино?.. У меня все картины с печальными финалами. Это не пессимизм. Просто, мне кажется, человек, который идет определенным путем, последовательно совершает путь в определенном направлении, несет свой крест. И веселого в этом мало. Вообще у меня картины знаете про что? Человеческое счастье — это когда человеку кажется, что он всех любит. И когда ему кажется, что его все любят. Это состояние — чрезвычайно редкое и кратковременное. И надо им дорожить, потому что прекраснее момента этой иллюзии в жизни ничего нет. Отсюда и мое отношение к смерти — в кино и в жизни. В бессмертие я не верю, как бы ни развивалась наука. Но в смерти нет трагедии, если человек умирает приятно уставшим, в момент ощущения себя счастливым. Трагедия — если он умер, не устав. Если он не состоялся.
— Ваше творчество во многом связано с Беларусью. Вы не раз снимали в Минске и как-то назвали белорусскую столицу “городом-загадкой”. За что вы любите наш город?
— В Минске я снял сериал “Наше призвание”, который семь лет пролежал на полке. Сериал мне очень нравится, и я надеюсь, что белорусское телевидение покажет его зрителю. В Минске я снимал и продолжение этого сериала — “Я вожатый форпоста”. Потом, уже в перестройку, снимал здесь картину “А был ли Каротин?”. Там я специально создал киноновеллу про Минск, снял старый вокзал, Немигу и монастырь капуцинов рядом с собором, тогда еще не восстановленные куски старого города на откосе Свислочи. Работая над картиной “Возвращение Броненосца”, в Минске, на Немиге, я снял одесскую “Молдаванку”. В съемках первомайской демонстрации двадцатых годов участвовало 6 тысяч белорусских солдат, переодетых в одесситов. Замечательно поработала и массовка, и вся студия. В Беларуси второй технический состав — вторые режиссеры, операторы, художники-декораторы — лучший в странах бывшего СССР. Сейчас работаю над совместной российско-белорусской картиной “Око за око” — о революции.
Я очень люблю Минск. Бытует такая легенда: Минск — город безликий, город погибший, он был разрушен в войну и заново смоделирован сталинскими архитекторами. Город без лица... Это ложь! Так говорят люди бездарные. Ведь талант заключается не только в создании, но и в восприятии. Я считаю себя талантливым прежде всего в восприятии. Я вижу Минск бесконечно своеобразным и разнообразным. Здесь сохранился старый город — 30-х, 20-х даже годов. Во дворах вдоль главного проспекта — куски довоенных улиц с очень своеобразными мостовыми, подъездами. Немига сохранилась, слава Богу, ее никто не ломает. Сохранилась набережная Свислочи около монастыря. А позади Дворца Республики, во дворах, я снял не только Одессу, но и старый Тбилиси: там дворы — и вдруг — такие необычные балконы вокруг здания идут! Зайдите, посмотрите... В Минске много мест интересных, рельеф города интересен сам по себе. Столкновение эстетики православия, католичества, кое-где — еврейской архитектуры. Я хотел бы когда-нибудь вместе с историками, архитекторами походить по его улицам, снять и показать минчанам, в каком городе они живут. Я заметил, что минчане сами не очень-то знают свой город и не очень чувствуют его неповторимую ауру...
