Геннадий Овсянников: «От хорошей игры — комок в горле»

О театре и любви сквозь призму юбилея

В разговоре с народным артистом Беларуси и СССР Геннадием Степановичем Овсянниковым была великая вероятность впасть в эдакое уничижительное самобичевание: мол, да, Геннадий Степанович, были люди в ваше время, был театр, было искусство. Не то что ныне. Однако ничего этого делать не потребовалось. Театр — живой организм, и во все времена он был разным, а в том, что все–таки в нашем разговоре проскользнули горькие нотки, умысла нет. Потому что, как ни крути, а его диагноз театрального процесса сквозь призму юбилея оказался точным и объемным. Прибавить нечего...

Последний из СССР

— Геннадий Степанович, какой вопрос вам чаще всего задавали журналисты в эти юбилейные дни?

— Ну, чаще всего о том, как я, собственно...

— Дошли до такой жизни?

— Да. Хотя кому это интересно, не знаю... Но я всегда отвечаю просто и обыденно. Все у меня произошло случайно. После 7–го класса поступил в машиностроительный техникум, потом в мореходное училище в Риге, откуда переехал в Белыничи, где сразу пошел в 9–й класс. В 1953 году окончил школу и поступил в театрально–художественный институт.

— А это правда, что вы — последний белорусский актер, которому было присуждено звание народного артиста СССР?

— Да, правда.

— Еще меня удивил один факт в вашей биографии: после института вы 10 лет играли в массовке, в то время как вашего однокурсника Тарасова пригласили на главную роль. В массовке было тяжело?

— Я как–то особо не задумывался. Конечно, все время была какая–то мысль: ну что же это я в самом деле все время в сторонке? Неужели ни на что не способен?

— Завидовали кому–нибудь?

— Нет, это была не то чтобы зависть. Так, мечталось порой, глядя на актера на первом плане: эх, а вот бы я рядом с ним. Я бы тогда показал.

Прыгать можно в 90... Но зачем?

— Не хотите сегодня последовать примеру Марии Захаревич — самому найти пьесу, поставить и сыграть одну из главных ролей?

— Как бы я ни ответил, в этом будет присутствовать элемент лукавства. Получится, мол, сплю и вижу, как бы найти подходящую пьесу и сидеть в театре день и ночь репетировать. Но в поддержку коллег скажу, что найти что–нибудь для себя было бы и неплохо. Хотя, если говорить о женщинах, им всегда чего–то, как бы это сказать, маловато. Касается ли дело любви или творчества. Им хочется чего–то еще, кроме того, что уже есть. К тому же мне уже все–таки не 50, а 70. Это не самый подходящий возраст для творческого поиска. Хотя мне, конечно, могут возразить, что Зельдин и в свои 90 рвется в бой — танцует и прыгает. Но попрыгать, если уж так хочется, на мой взгляд, можно и дома. Ну это так, шутка. Никого не хочу обидеть.

О пользе творческих заноз

— А ваш моноспектакль «Беларусь в фантастических рассказах» отнимает у вас много сил?

— Во–первых, это непривычно. Это первая подобная проба с моей стороны. Во–вторых, в моноспектакле никто особенно не поможет: если что–то случится, выпутываться я должен буду сам и что–то там сочинять в русле, так сказать, спектакля. Партнеров у меня нет. Поэтому каждый раз надо мобилизоваться, как на хорошую центральную роль.

— А вам приходилось выходить на сцену с партнером, с которым вы только что поругались за кулисами или с которым в не очень хороших отношениях?

— Нет, по большому счету, у меня таких случаев не было. Так, бывало, просто повздорим по пустякам. Но на сцене все равно партнера надо любить.

— Режиссерам вы всегда доверяете?

— Я же, как и любой актер, вижу все со своей колокольни. Предположим, вот сейчас Раевский ставит «Мертвые души». Он назначил меня на роль Собакевича. А в моем возрасте можно было бы попробовать и Плюшкина, и Манилова. Но вот он увидел во мне именно этого героя. Я сам видел многих Собакевичей — и Вячеслава Невинного в кино, и Юрия Толубеева в Петербурге, и Грибова во МХАТе. И, конечно, у меня после всего увиденного и после того, как я перечитал поэму Гоголя, есть какое–то свое внутреннее видение этой роли. Но я же вижу все только со своей позиции, а режиссер видит всю картинку целиком. Если он убедит меня в своей трактовке, я соглашусь. Пока убеждает.

С любым режиссером можно поконфликтовать творчески, но увлекаться не стоит. Если увлечься, он может напрочь «не увидеть» меня в своих спектаклях лет на 10 вперед...

— А молодые актеры обращаются к вам за советом?

— Нет. Это бывает редко. Если обращаются, то не за советом, а с вопросом: вот что бы тут можно было бы сделать? Могу подсказать какую–нибудь деталь, ход — с позиции своей индивидуальности и если я знаю пьесу. Ведь молодого актера можно и совсем выбить из колеи. Прийти и сказать ему, что он делает все не так, — этим можно на всю жизнь засадить занозу.

— А у вас такие занозы были?

— Да, конечно. Но в них всегда была своя польза.

Не говорите актеру под руку

— Вам наверняка приходилось слышать, как околотеатральные снобы называли Минск театральной провинцией. Вы спорили с ними?

— Никогда не спорю. В принципе, может, они в чем–то и правы, но только не надо говорить об этом так демонстративно. Конечно, если человек побывал на спектаклях Петра Фоменко в Москве, в «Современнике», посмотрел в Питере постановки Льва Додина, то, оказавшись на самом рядовом и обыкновенном белорусском спектакле, который идет уже многие годы, он может сказать именно так. Хотя все это дело вкусовое. Я — актер, и вроде как обязан выслушивать все мнения. Хотя зубной врач на моем месте никого бы слушать не стал. Обычно говорят: «Тут трошкi чагосьцi не хапае». Сразу вопрос: «Трошкi» — это сколько, а «чагосьцi» — это чего?»

— А вас не раздражает, что о театре у нас могут рассуждать все?

— Именно! Об этом я и говорю. Я оставляю за собой право не согласиться с самым популярным и авторитетным критиком. Критики вообще любят одним росчерком пера если не уничтожить, то сделать неприятное замечание...

Теперь стоящей критики мало. Прочитав того же Белинского, где он разбирает Мочалова в роли Гамлета, я могу даже для своей сегодняшней работы многое почерпнуть. А сейчас у критиков половину статьи занимает пересказ содержания пьесы, а во второй говорится классическое: «Трошкi чагосьцi не хапае...» Мне такая критика не нужна.

«Чем больше штампов, тем лучше актер...»

— Геннадий Степанович, вы наверняка задумывались, почему у многих актеров трагические судьбы?

— Актер — это зависимая профессия. Он зависит от обстоятельств, от режиссера, от роли. Хорошо, если кому–то выпадает такая творческая удача, как мне: сыграть во всех пьесах Андрея Макаенка. А чаще ведь бывает как? Хочу эту роль, но мне ее не предложили почему–то. И в этой пьесе хотел бы сыграть, да опять не взяли. А с годами все это накапливается. Из года в год человек где–то затерт. А потом лет через 10 про него вспоминают: ой, а что это мы про него забыли? Происходит это не в последнюю очередь из–за того, что у каждого режиссера свой круг близких актерских индивидуальностей, который ему нравится.

— Вы сейчас снимаетесь где–то?

— Да, снимаюсь в российском сериале «Частный детектив» на нашей киностудии «Беларусьфильм».

— В силу профессии вы, наверное, терпимо относитесь к сериалам? Это какой–то новый опыт...

— Да нет... Вот в «Каменской» главная задача — разгадать преступление. Сидят за столом. Никоненко спрашивает: ну, что думаешь, Каменская, а ты Гармаш?.. Примитив. Может быть, первые две «Каменские» были интересными. В сериале «Закон» был другой перекос... Сериалы, может быть, конечно, и спасли российское кино, но ребята просто зарабатывают деньги. Актеров ругать за это не надо.

— Говорят, что в сериале актер прежде всего использует наработанные штампы. А вы вообще замечали их за собой в работе?

— Конечно! Раньше была такая театральная шутка: чем больше штампов, тем лучше актер. Дмитрий Алексеевич Орлов говорил: «Деточка, нельзя одним ключом открыть все двери». Часто бывает, если актер по амплуа — герой–любовник и его приглашают, например, в пьесу Лопе де Вега, — он с полочки берет шляпу, сразу появляется прежняя пластика и знакомые жесты. Иногда говорят: ну, потом доделаем, ничего. А потом, как правило, ничего не доделывается. Или обещают: вот после Нового года сошьем новый костюм. Но ничего не сшивается. Хотя я не знаю, если бы сшили — выросло бы у артиста исполнение или нет. Иногда оно само вырастает, а иногда — поливай не поливай, если корни гнилые, ничего не вырастет.

Белорус — это не плутоватый мужичок

— Геннадий Степанович, за эти годы вы разгадали белорусский национальный характер?

— Национальный характер, на мой взгляд, понятие больше литературное. Он всегда индивидуален. Ни Машеров, ни Макаенок, ни, я думаю, Скорина не были плутоватыми мужичками с Полесья, как обычно карикатурно представляют белорусов. Вообще, главные национальные черты нашей нации, на мой взгляд, — это терпение и мудрость.

— В одном столичном театре после долгого перерыва поставили «Зацюканага апостала». На ваш взгляд, драматургия Макаенка может сегодня вернуться в современный театр?

— «Зацюканы апостал» — это философская мировоззренческая пьеса. Это всегда актуально. Еще я слышал, что где–то ставится «Трибунал». По–моему, у Анисенко. Это пьеса о маленьком человеке на войне. Остальное наследие Андрея Егоровича, к сожалению, современным театром будет вряд ли востребовано. Все его пьесы были написаны на злобу дня, для своего времени. Хотя...

— А новая белорусская драматургия вам нравится?

— Она кажется мне какой–то странной. В основу берется легенда, вокруг этого что–то накручивается. Идут рассуждения с позиций современности. Бесконечное многословие... Мне это неинтересно, если я сижу с холодным носом в зрительном зале и у меня ни разу комок в горле не встал. Для чего это все? Из театра уходит трепет, как говорила Раневская.