— В начале 2000–х стала актуальной новая тематика — изучение непрямых эффектов ионизирующего излучения, — рассказывает ученый. — До этого считалось, что все радиационные эффекты вызываются прямым облучением ДНК. Однако ученые заметили, что при облучении одних клеток повреждения могут возникать в других, соседних. Этот феномен передачи информации от облученных клеток необлученным, в результате которого последние также повреждаются («байстэндер» эффект), очень важен не только с фундаментальной, но и с практической точки зрения, поскольку при оценке радиационных рисков, при радиотерапии онкологических заболеваний допустимая нагрузка на организм оценивается исходя только из прямого облучения. На тот момент не было даже предположений о механизмах «байстэндер» эффекта. И тогда на конференции в Москве профессор Ирма Моссэ договорилась с профессором Кармел Мазерсил из Научного центра изучения радиации Дублинского технологического института о проведении совместных исследований.
Павел Морозик с коллегами Екатериной Кобец и Кристиной Бакунович.— В итоге ваша диссертация как раз и посвящена этой теме?
— Да. Исследования я проводил одновременно в Беларуси и Ирландии. Чтобы иметь возможность проводить исследования в Дублинском технологическом институте, нужно было подготовить большой пакет документов; собеседование на английском со мной проводили по телефону. Дважды в год я летал в Дублин для проведения экспериментов с культурой клеток человека, по полгода работал там и здесь. У меня было два научных руководителя — с ирландской стороны и с нашей. Мы первыми в мире сделали предположение о свободнорадикальной природе «байстэндер» эффекта, показали, что с помощью антиоксидантов можно модифицировать этот эффект, защищать необлученные клетки от повреждений. Потом наши результаты подтвердили и другие исследователи в Европе. Но приоритет был за нами. Проведение исследований, опубликование результатов, оформление диссертации и защита заняли 3,5 года. Затем в Беларуси еще необходимо было пройти переаттестацию, чтобы признали диплом из Ирландии.
— Разница в том, как организован рабочий процесс, ощущалась?
— Когда я приехал туда в первый раз, в 2003 году, там работали с клеточными культурами. В Беларуси с этим было сложно. Каждый раз в Минск я привозил и клеточные культуры, и целый чемодан реагентов. Ну и, конечно, условия отличались.
— С тех пор прошло более 10 лет... Что изменилось?
— Сейчас условия для работы в нашем институте практически не отличаются от того, что я видел в Дублине. Центральная научная библиотека НАН Беларуси имеет подписку на все необходимые научные журналы, причем я могу получить доступ к библиотечным ресурсам со своего рабочего места. У нас кабинеты с хорошим ремонтом и лаборатории обустроены по самым современным требованиям.
— После защиты диссертации была возможность продолжить работу в Дублине?
— Предлагали остаться. Коллектив был дружелюбный, но разница менталитетов сказывалась. У каждого свой проект и рассчитывать можно только на себя. Чувства локтя нет. У нас, конечно, все по–другому. Дома и стены помогают. Я вернулся в 2007–м, а в следующем году грянул мировой финансовый кризис и многие из нашей международной лаборатории в Дублине — там были китайцы, итальянцы, немцы, румыны, канадцы — отправились по домам. У нас же работать стало проще, лучше идет финансирование науки, появилось больше программ, грантов для исследований. Сейчас мы работаем по программе Союзного государства «ДНК–идентификация» и обновили парк оборудования в институте и лаборатории. Благодаря недавнему указу Президента увеличилась зарплата научных сотрудников. Есть арендное жилье для ученых. А в Ирландии жилье безумно дорогое, и каждый раз была проблема найти что–то поближе к институту. Там нам обеспечивали медицинское страхование, но система очень сложная. Здесь же все вопросы можно решить в поликлинике НАН.
— В каждом потоке можно выделить несколько талантливых студентов, которые интересуются наукой. Статус ученого в Беларуси постепенно растет. Отчасти этому поспособствовало то, что в свое время случился отток кадров и появился пробел в средней возрастной группе. Те, кто уехал, освободили место для молодежи, она быстро продвигается, растет, занимает в том числе руководящие должности. Но, думаю, наука у нас пока недооценена бизнесом и промышленностью. Мировая практика: часть работ финансируется научными фондами, а часть — бизнесом. Нам надо стремиться к этому. Например, мы со своими возможностями можем сотрудничать с любым медцентром. Ведь наша лаборатория в основном занимается прикладной тематикой — генетической предрасположенностью к заболеваниям, генетикой спорта.
— При этом результаты, которые вы представляете на конференциях, имеют большой резонанс...
— Например, в прошлом году я выступал во Флоренции на конгрессе Всемирной ассоциации остеопороза с устным докладом, касающимся генетической предрасположенности к переломам. Существует алгоритм оценки их риска, включающий около 20 клинических показателей. Им пользуются врачи во всем мире. А мы провели анализ ассоциации этого риска с генетическими показателями, чего раньше никто не делал. Председатель сессии даже официально рекомендовал внедрить наши предложения в мировую практику. А в Варшаве на Международной конференции Европейской ассоциации по витамину Д EVIDAS2017 мой доклад о результатах совместных белорусско–литовских исследований был признан лучшим. Cначала мы изучали генетическую предрасположенность к остеопорозу на двух популяциях, сейчас же приступили к фармакогенетике остеопороза — определяем индивидуальную чувствительность пациентов к препаратам. Ведь терапия остеопороза занимает 2 — 3 года, и только после этого можно оценить результаты — лекарство эффективно или нет. Мы же с помощью генетического тестирования хотим заранее определять, какое средство наилучшим образом подойдет для конкретного пациента.
— Успехов в работе вам и вашим коллегам!
— Спасибо!
vasilishina@sb.by
