Где я, где я? На острове Аннея

Что братков-белорусов за тридевять земель погнало и при чем здесь Чарльз Дарвин?

Что братков-белорусов за тридевять земель погнало и при чем здесь Чарльз Дарвин?

(Окончание. Начало в номере от 8 сентября 2012 года)

Тот, кто не струсил и спиннинг не бросил…

Какая все-таки прелесть эти норвежские фьорды! Мы на полном ходу несемся по гребням частых коротких волн и только восхищенно ахаем открывающимся видам. Слева по борту — огромная, приземистая какая-то скала, за вершину которой зацепилась и отдыхает явно беременная дождем черная туча. Справа по борту протыкают бледное северное небо три высоких черных пика, возле вершин которых четко видны белые снежные пятна. Прямо по курсу — идеально плоская скала, оба края которой теряются в дымке. Само небо, кажется, нависает прямо над нами, изредка через разрывы облаков пробивается неяркое солнце. И если именно в этот момент случится так, что ветер вдруг уляжется, волна станет пониже, ты вдруг увидишь, что вода здесь совсем даже не мрачно-свинцовая, как кажется, а цвета, совсем как на морях курортных, веселенькой бирюзы и довольно прозрачная.

— Прибыли на точку. Глубина сто двадцать. Начинаем, — беспощадный Дарюс моментально сбивает мой лирический настрой.

Пятисотграммовый пилькер идет ко дну, я спокойно смотрю, как стремительно, с присвистом сбегает с катушки плетенка, и пока ни о чем грустном не думаю. Саня возится с электрокатушкой, которую арендовал у ребят на базе, Дарюс, а у него мультипликатор, уже «поймал» дно и начинает играть снастью. Первая поклевка, однако, за мной. Практика первого дня не пропала даром, и я прекрасно понимаю, что подсек отнюдь не сайду и даже не пару скумбрий, а что-то куда более тяжелое и очень уж резвое: спиннинг буквально бьется в руках. А потом я на собственных мышцах убеждаюсь и в том, что разница между тридцатью и сто двадцатью метрами куда больше, чем математические четыре раза. Я мотаю и мотаю, руки уже буквально отламываются, дыхание (срочно завязываю с курением) сбилось безнадежно, конца и края этой каторге не видно. Страшной завистью завидую Сане: у него тоже клюнуло, но всю работу за него делает моторчик, а ты сиди, кури бамбук. Правда, все это становится абсолютно несущественным, когда на поверхности появляется бешено бьющаяся крупная рыба глубокого коричневого цвета.

— Дарюс, подсоби, — хриплю на последнем издыхании.

Дарюс ловко перехватывает леску, высоко поднимает мой улов на вытянутой руке, почему-то, брезгливо морщась, выдирает из пасти крючок и… швыряет таким трудом добытый улов за борт.

— Дарюс, якорь тебе в одно место, ты что творишь, это же не сайда! — в крайнем возмущении ору я.

— Это хуже, чем сайда, это морской налим. В нем червей больше, чем у тебя волос на голове, — отвечает тот, между делом вытаскивая из запредельной глубины пару вездесущих и таких же мелких сайд.

Такую точно добычу, тут же летящую за борт, демонстрирует и Саня. Когда такой афронт повторяется еще раза три, когда рук уже нет, а окуня еще нет, Дарюс заводит двигатель и трогается с места, пристально что-то высматривая на навигаторе.

— О, вот хорошая точка. Двести метров глубина, тут мелочи не будет.

— А окунь? — интересуемся мы с Саней в один голос.

Шкипер пожимает плечами, всем своим невозмутимо-прибалтийским видом показывая полную неуместность такого глупого вопроса, и забрасывает снасть. Мы присоединяемся.

Первый тычок получился довольно мощным: кончик спиннинга резко рванулся к воде, и резкую подсечку вверх я сделал на чистом автомате. Спиннинг заплясал в руке так, что рукоятку катушки поймал с большим трудом. С еще большим усилием на нее стал наматываться шнур, и я опять подумал, что двести метров — это почти два раза по сто двадцать (все, больше не жалуюсь, но, поверьте, это и в самом деле очень тяжело), но что делать, если такова рыбацкая доля. Зато когда на поверхности показался первый ярко-красный красавец, а за ним нестройной цепочкой из глубины всплыли еще три, я забыл все беды и так заорал от восторга, что чайки, мирно колыхавшиеся возле катера в ожидании возможной поживы, улетели прочь с заполошным криком.

— Так, ничего окуни, по килограмму будут. Но бывает и крупнее, по два-три, — легкой каплей дегтя отравил мой триумф друг прибалт и тут же достал из воды парочку именно таких особей.

Слов, что называется, нет, одни буквы: в такой ситуации свое мастерство и истинно рыбацкую закалку доказывают не словами, а делами. Конкретными окунями. И мы дали класс! Ах, как мы рыбачили, какие великолепные экземпляры садились на крючки и извлекались (какая там к черту усталость, какие метры — боже, какие глупости) со дна фьорда.

— Гриша, что у вас? — берется за рацию, прерывая очарование момента и упоение процессом, неугомонный Дарюс.

— Рука бойцов таскать устала! — удачно перефразирует классика кэп-2.

— «Бурановские», как вы? — не унимается Дарюс.

— Классно, — хрипит в микрофон простуженный кэп-3 Вова и спохватывается: — Дарюс, а что это за «бурановские»?

Наш кэп-1 выключает во избежание, как говорится, рацию, а мы с Саней злорадно хохочем. Дело в том, что, как ни объясняли «бобруины» Дарюсу, что их родной город называется Бобруйском, тот никак это запомнить не может и постоянно придумывает им новое место жительства. Сначала Вова, Коля и Паша были у него «бурятскими», а теперь вот стали «бурановскими». Дарюс малость сконфужен, поглядывает на нас с некоторой настороженностью. Но мы рыбаки, мы своих не сдаем, а потом и сами между собой называем «бобруинов» «бурановскими».

Мы вновь на пирсе, вновь ступаем на твердую землю. Да, отловились все знатно — с каждого катера извлекается минимум по три ящика отборного окуня. Эмоций, восторженных охов и ахов (хотя как не восторгаться стаей дельфинов, например, которая догнала наш катер на обратном пути и продемонстрировала целый каскад великолепных акробатических номеров, я не знаю) уже меньше. Оно и понятно: не новички, а суровые мужики, вернувшиеся с суровой морской работы в суровом северном море.

Вечером, отведав вкуснейшей скумбрии копченой, скумбрии малосольной и строганины из скумбрии, сидим у базы, чутко ловим божественный запах коптящегося свежевыловленного окуня. Всем лениво, благостно, но я стряхиваю с себя эту истому и поднимаюсь.

— Куда? — лениво спрашивает Игорь.

— Пойду электрокатушку в аренду брать.

— А смысл? — спрашивает Дарюс. — Завтра треску ловить идем. А там глубины максимум тридцать метров.

…Тот рыбу свою найдет

В Норвежском море рыбы — море. Но если вы думаете, что она просто горит желанием оказаться у вас на крючке, глубоко ошибаетесь. Вот и мы уже добрых три часа бороздим морские просторы, и ничего. Кроме мощных водяных валов (ветер уже привычный, 6—7 метров в секунду), которые качают наш катер на гигантских качелях. Впечатления фантастические: ты смотришь на кончик удилища, ждешь поклевки, потом поднимаешь глаза и видишь прямо над собой огромную стену воды, которая, вместо того чтобы захлестнуть наше утлое суденышко, мягко стелется под него и возносит тебя на самый гребень. И все это под непрекращающуюся истерику эхолота, который утверждает, что под нами, на всех горизонтах, огромное количество рыбы. Но она не берет. Уж мы к ней и так, и этак, со словами и без слов — не берет. Пробуем разные снасти, меняем пилькеры на резиновых больших рыб, мониторим все глубины — не берет. Дарюс и Саша этим несколько обескуражены, но я, например, точно знаю, что надо делать. Ждать, просто ждать какого-то незаметного сдвига в природе, который переведет вялую и полусонную рыбу в активный режим. Только начинаю озвучивать эту проверенную практикой истину, как Саша делает подсечку, вскакивает и застывает в явной растерянности — шнур на его катушке живет своей жизнью, со свистом уходит в глубину.

— Палтус! — благоговейно выдыхает Дарюс и бросается к Саше.

У меня екает сердце: палтус! Голубая мечта всех нас вместе и по отдельности. Положа руку на сердце, каждый из нас ехал в далекую Норвегию поймать именно палтуса. Почти легендарную рыбу, которая может и весить больше сотни килограммов, и бороться с тобой несколько часов, — тот же Дарюс, который здесь не новичок, рассказывал, как три мужика, сменяя друг друга, так и не смогли вытащить эту рыбину и вынуждены были обрезать снасть.

Сейчас, похоже, происходит что-то подобное. Уже Дарюс сменил Сашу, вот уже спиннинг снова в руках у Саши, а рыба и не думает сдаваться: несколько метров шнура, неимоверными усилиями намотанного на катушку, через мгновение оборачиваются десятками метров, вновь ушедших в воду. Десять минут… двадцать пять, три... Пошел. Медленно, нехотя, с натугой, но пошел. Оборот, еще оборот, еще несколько десятков — и из-под катера боком вываливается… треска килограммов на десять, а за ней еще три особи размером поменьше. Такой, понимаешь, палтус.

Рыбин с крючка сняли, переживаем, опустошенные, разочарованные, крушение всех надежд. И тут я вижу, как у Дарюса буквально округляются глаза и перехватывает дыхание. Ловлю направление его взгляда и вижу, как из глубины всплывает и колышется прямо у катера широкое черное пятно.

— Палтус! — задушенно хрипит наш капитан. — Багор! Быстро!

Багор, по закону подлости, лежит в рундуке, мы с Саней в шоке, Дарюс инструмент достать не успевает, и палтус, а это был именно он, и размеров, скажу я вам, внушительных, еще минуту дал нам собой полюбоваться и лениво ушел в воду.

К чести нашего интернационального экипажа, разборок по поводу того, чью совесть отяготить непойманным палтусом, мы не устраивали. Повздыхали, поохали и вновь двинули по морским просторам в поисках заветной точки, где клюет.

Нашли. Треска стала активно брать с 27 метров. Да какая! Мало того, что крупная, так красивющая до невозможности. Особенно аборигенная, живущая именно в Норвежском море, — в отличие от пришедшей из Баренцева, она имеет насыщенный, будто только из коптилки, бронзовый цвет, вся просто светится, блестит и переливается.

Мы полностью ушли в процесс, а клев, как и все остальное, был фантастическим, и до того наблатыкались, что уже по характеру поклевки четко определяли, что тащим — треску (она шла довольно спокойно), пикшу (беспокойная рыба), сайду (эта и снасти могла запутать) или, тьфу-тьфу, налима (его поднимаешь, как бревно с необрубленными сучьями). Поэтому не сразу среагировали на хрип рации.

—…батка… пог… сила, — что-то пытается передать в эфир кэп-2 Гриша.

После серии запросов и уточнений выяснилось, что Андрей поймал зубатку, а та, оправдывая свое название, прокусила Грише сапог. Не успели мы дружески позлословить по этому поводу, как эфир пронзил возмущенный вопль Андрея:

— Гриша, убей эту тварь, она сейчас провод электрокатушки перегрызет!

— Сам поймал, сам и разбирайся, откуда я знаю, как ее убивать, — парирует Гриша.

— Андрей, слушай сюда, — включается в перепалку «бобруин» Коля. — Зажимаешь бошку зубатки между колен, разжимаешь ей пасть, вставляешь два провода, «плюс» на верхнюю челюсть, «минус» — на нижнюю, и все. Только не перепутай, Кутузов.

Что «Кутузов» ответил «бобруину», пускай останется нашей маленькой тайной, но я воочию убедился, что великий и могучий русский язык банкир и финансист Андрей знает во всех его проявлениях: слыша некоторые его особо цветистые фразы, литовец Дарюс лишь восхищенно цокал.

В этот вечер на пирсе было шумно, как никогда. Оказалось, что в довершение к первой Андрей поймал еще одну зубатку. Брр, до чего же страшное это божье создание. Но настоящий хоррор начался после того, как Гриша извлек из недр катера морского черта. Вот уж, действительно, ужас, плывущий на крыльях ночи, именно тот случай, когда название стопроцентно себя оправдывает.

В этот же вечер пал, к жесточайшему его разочарованию, и рекорд Игоря. Крупной трески все мы наловили немало, были экземпляры по десять, тринадцать килограммов, но в безусловные лидеры вышел «бобруин» Вова со своей шестнадцатикилограммовой треской. И если с вечера все мы еще лелеяли надежду взять реванш, потому как назавтра решили идти на палтуса, то утро эти надежды разбило, как морские волны разбиваются о каменистые утесы, вдребезги: штормило так, что попытка выйти в море однозначно приравнивалась бы к попытке самоубийства. И, что самое обидное, день этот у нас был последний.

Домой, пора домой

Остров, ставший нам на эти несколько дней родным, растаял в туманной дымке, микроавтобус начинает обратный отсчет на долгом, через пять стран и тысячи километров, пути домой. Короткая остановка у местного паба, где в торжественной обстановке, под бурные аплодисменты команды и присоединившихся к нам местных завсегдатаев «бобруин» Вова официально, с вручением призовых признается победителем рыболовного соревнования. В ответном слове… Впрочем, стоп, не в ту степь, в какую-то официальщину меня несет. Хотя слов, и в пабе, и в пути, было сказано немало. И все мы, такие разные, по жизни веселые и не очень, шебутные и погруженные в себя, белорусы Игорь, Андрей, Вова, Коля, Паша и я, русский Саша, литовец Дарюс, украинец Гриша, сошлись на том, что стали единой командой, единым дышащим и мыслящим в унисон организмом, когда «друг всегда уступить готов место в шлюпке и круг». Суровое северное море, экстремальная рыбалка попробовали нас на излом, но, поверьте, все это такая ерунда в сравнении с тем адреналином, что бурлил в крови, со шквалом тех положительных эмоций, которые мы получили. Впрочем, это меня опять на патетику пробивает, а зачем она, когда и так все ясно. Норвегия — это то место, куда стоит вернуться. Хотя бы для того, чтобы посмотреть в глаза тому нахальному палтусу, который… Ну вы помните…

Фото автора.

Заметили ошибку? Пожалуйста, выделите её и нажмите Ctrl+Enter