бесспорное и спорное
Прежде всего, само слово «соотечественники» применительно к белорусскому и восточнославянскому первопечатнику многим читателям может показаться спорным: как же так, Скорина — и вдруг причисляется к нашим зарубежным сородичам... Да так уж получилось: родился и детство провел он действительно на белорусской земле, в Полоцке, да еще как свою территорию воспринимал Вильно, общую столицу Великого Княжества Литовского, где издал две свои книги. Но Краков, где учился в университете, был для него и его земляков уже заграницей, а тем более чешская Прага, где Скорина положил начало нашему книгопечатанию, а потом работал королевским садовником–ботаником. Там и умер. И где–то в Чехии похоронен.
Итак, посмотрим на нашего первопечатника, как говорится, крупным планом. Не на все его переводческое и печатное наследие, не на его ренессансные философские взгляды, ярко выразившиеся в предисловиях и послесловиях к книгам Библии, ибо все это уже достаточно глубоко проанализировано в десятках монографий и сотнях статей отечественных и зарубежных исследователей, в специальных энциклопедических справочниках на белорусском и русском языках. Сосредоточим внимание на жизненном пути, полном загадок и противоречивых суждений о нем на самых разных уровнях. В живучести таких суждений я еще раз убедился в начале нынешнего года.
Часть 1
Георгий Скорина из... Мексики
В середине января ко мне заехал житель Воложина, инженер–мелиоратор по профессии, краевед–искатель по призванию Г.Корженевский. Теперь Георгий Николаевич активно занимается получением права установить в Кракове (за свой счет!) мемориальную доску великому поэту–латинисту Николаю Гуссовскому, современнику Франциска Скорины. Переписка с властями древней польской столицы ведется о том, где именно: ибо на старых университетских стенах Collegium maius, помнящих Гуссовского и Скорину, нельзя, а кладбища тех времен не сохранились... Обсуждая проблему, пришли с гостем к выводу, что это наиболее реально сделать на здании ректората (Collegium novum), где уже имеются аналогичные памятные знаки. И уже прощаясь, Георгий Николаевич спросил у меня:
— А слышали ли вы, что 28 декабря прошлого года в Мексике умер писатель и деятель польской диаспоры Георгий Скорина, прямой наследник, как он сам, гордясь, признавался, белорусского первопечатника?
— Про смерть не слышал. А самого Георгия Скорину заочно знаю: мы переписывались. Вот его адрес в мексиканском городке Ломос де Сотело. Он присылал вырезки своих статей, посвященных Беларуси, документы об отце, Яне (Иване), служившем в годы Первой мировой войны комендантом Бобруйской крепости. Так где же вы встречались с этим наследником? В Мексике?
— Нет, в Торуни и других городах Польши — на съездах общества «Полония». У меня сохранились фотографии.
Взаимоисключения
Чуть позже один из привезенных Георгием Николаевичем снимков показываю коллеге, имеющему прямое отношение к белорусской истории XVI века. Его реакция оказалась неожиданной:
— Какие наследники? Скорина же был черным монахом! Таким его и изобразили, кажется, для Падуанского университета. На том портрете он в монашеском облачении, с вырезанной тонзурой на голове... О каких потомках, каких сыновьях тут можно говорить? Разве что о внебрачных!
— Нет, о законных. У него была жена Маргарита, вдова его виленского друга Одверника. Были два сына. Что же касается монашеского одеяния и лысины, которой нет на скорининском портрете... Да, я видел в Падуанском университете, в «Зале сорока» (выдающихся выпускников), портрет нашего Скорины. Там он действительно не только напоминает затворника–аскета, но и совсем не похож на автопортрет первопечатника. Все дело, однако, в том, что над «Залом сорока» художник работал в 1942 году, при фашистском режиме, и, в отличие от других, портрет знаменитого полочанина писал абстрактно, не пользуясь, естественно, никакими белорусскими источниками. Получился исторический казус, его признают и падуанские ученые, я говорил с ними, однако переделывать «Зал сорока» они не собираются: это уже часть их истории.
— Но в Мексике, что, живут православные? Ведь Скорина был православным по крещению, Георгием его назвали, а не Франциском. Франциском он «притворился», чтобы поступить в Краковский университет.
— Почему притворился? Среди выпускников Краковского университета значатся немало Георгиев, в том числе и православных. Ренессансная эпоха требовала толерантности. Что же касается имени Георгий, то после первого, православного, крещения оно действительно могло быть у нашего первопечатника, но эту догадку еще требуется подтвердить. После же другого крещения, в полоцком католическом костеле бернардинцев, во имя, обрати внимание, святого Франциска, он принял это имя, пользовался им в своих изданиях, изредка называя себя Франтишком.
— Католический храм в Полоцке в XV веке? Нигде он не упоминается!
— Такое упоминание, подтвержденное документально, есть, например, в первом томе фундаментального исследования К.Кантака Bernardyni Polscy («Польские бернардинцы»), изданном во Львове в 1933 году. Этот серьезный исследователь работал с архивом бернардинцев, сегодня для нас недоступным.
Заинтригованный изложенным выше разговором, я решил провести среди десяти своих коллег краткое «анкетирование». И девять из них сказали, что существование у Скорины потомков — нечто мифическое. А в определении конфессиональной принадлежности первопечатника выявился полный разнобой. Одни считали его безусловно православным, ибо весь Полоцк тогда был православным, да и изданные кириллицей скорининские переводы Библии, несомненно, адресовались православному «люду посполитому». Другие с таким же рвением доказывали, что он был католик, о чем, мол, свидетельствуют его имя, служба у виленского католического епископа Яна, супружество с Маргаритой Одверник, садовничество при пражском дворе и так далее. Нашелся один исследователь, отнесший Скорину к протестантам, — ведь он ездил к самому Лютеру, да и собирался верой и правдой служить прусскому владетелю Альбрехту, принявшему лютеранство и стремившемуся распространить эту веру на восток, на земли Великого Княжества Литовского. Наконец, еще один эрудированный белорус ответил, что Скорина — идейный зачинатель униатства, ибо стремился сблизить православие с католицизмом, использовал в своих предисловиях к переводам тексты как восточных, так и западных патристов (отцов церкви).
И только Вячеслав Чемерицкий, получивший в 1994 году Государственную премию Беларуси как один из участников цикла работ «Скорина и белорусская культура», вспомнил, что у белорусского первопечатника действительно были два сына — Франтишек и Симеон, а также, что в 1990 году на торжества в Минске и Полоцке по случаю 500–летия со времени рождения великого гуманиста приезжал его потомок из Канады — профессор Станислав Стенли Скорина. К этому я добавил, что мексиканский Скорина приходился двоюродным братом канадскому.
Но о потомках позже. Теперь же несколько рассуждений о наиболее существенных и одновременно спорных моментах жизни белорусского первопечатника.
Рождение
К бесспорным фактам биографии Франциска Скорины (от старославянского «скора», т.е. скура, кожа) относится то, что он родился в Полоцке, в семье довольно богатого купца, торговца шкурами, Луки (Лукаша, Лукиана). Последний успешно, хотя порой и конфликтно торговал с Московией, поставлял товары по Двине–Даугаве в Ригу, имел свои склады в Вильно и Познани, где ему помогал старший сын Иван.
А вот с датой рождения будущего первопечатника получился разнобой. В последнем, 18–томном издании «Беларускай Энцыклапедыi» сказано, что родился он около 1490 года. И далее: «Точная дата рождения неизвестна. Сопоставление сведений о поступлении в Краковский университет (1504) и защите докторской диссертации в Падуанском университете (1512), где он назван «молодым человеком», дает основания принять 1490 как приблизительный год его рождения (можно допустить и вторую половину 1480–х гг.)». Справочник «Беларускiя пiсьменнiкi» осторожно сдвигает вероятную дату рождения еще дальше, основываясь прежде всего на внешнем виде полочанина на автопортрете. Эту дату я сопоставлял с годами рождения однокурсников Франциска Скорины и нашел ее более подходящей, чем предыдущая, ибо он вряд ли был таким вундеркиндом, чтобы, родившись в Полоцке, где не было приметной латиноязычной среды, изучить латынь досконально (на ней тогда преподавались все предметы, требовалось разговаривать даже дома) и закончить Краковский университет за два года.
А дальше, не называя источник, еще более осторожно, в словаре «Беларускiя пiсьменнiкi» говорится: «В печати называлась также дата 18.3.1470». Это значит, что Скорина в таком случае делался бы на 15 лет старше. Но тогда вряд ли его в 1512 году назвали бы в Падуе молодым. Да и такие переростки не встречались мне в списках краковских студиозусов.
Но вот в авторитетном источнике, журнале «Весцi Нацыянальнай акадэмii навук Беларусi. Серыя гуманiтарных навук» (2008. № 3), в обещающе озаглавленной статье сотрудника Института философии Владимира Агиевича «Стан сучаснага скарыназнаўства i актуальныя праблемы засваення спадчыны асветнiка» я читаю первую фразу: «Iмя Георгiя Лукiча Скарыны (23 красавiка 1476, Полацк — 21 чэрвеня 1551, Падуя), вядомага ў карпаратыўна–кнiжных або акадэмiчных колах як доктар Францыск з Полацка або з Вiльнi, з’яўляецца сiмвалам беларускай нацыянальнай iдэi, бо ён быў не проста хрысцiянскiм асветнiкам–гуманiстам, першадрукаром усходняга славянства, але i генiяльным вучоным, якi, дарэчы, сваiмi працамi ўсталёўваў новую карцiну свету, а дзейнасцю сцвердзiў незваротнасць працэсаў нацыяўтварэння, будучы базавым элементам нацыянальнай еднасцi». И сразу же споткнулся на части, заключенной в скобки, где могу безоговорочно согласиться только с местом рождения просветителя. Особенно шокировало место смерти: как и ради чего мог Скорина снова оказаться в Падуе, если в Чехии, где он только что работал, остался его сын Симеон? Более подходят даты рождения и смерти (аргументацию сокращаю). Однако и они установлены не на основании документов, а опираясь на астрологические заключения, на небесные знаки. Умело ли, убедительно ли, а не только ли декларативно мы начали пользоваться утерянными ключами, пробуя восстановить истину?
И все же меня смутила скорее не сама статья В.Агиевича, сколько почти трехлетнее молчание после ее появления. Это что — знак полного приятия? Между тем в статье мне видятся и позитивные моменты. Все же знаковость господствовала в умах и в средние века, и в эпоху Возрождения. Опираясь на нее, В.Агиевич делает немало интересных наблюдений. Остановлюсь на одном из них в дальнейшем.
