бесспорное и спорное
Доктор филологических наук, профессор Адам Мальдис анализирует полный загадок и до сих пор противоречивых суждений жизненный путь легендарной личности в белорусской национальной истории — первопечатника и просветителя XVI века Франциска Скорины.
Часть 2*
Второе имя
Рассматривая канонический автопортрет Франциска Скорины 1517 года, белорусский исследователь Владимир Агиевич, автор статьи «Стан сучаснага скарыназнаўства i актуальныя праблемы засваення спадчыны асветнiка» («Весцi Нацыянальнай акадэмii навук Беларусi. Серыя гуманiтарных навук» (2008. № 3), приходит к выводу, что первопечатник символически зашифровал для потомков свое имя двояко: «и в виде славянской вязи букв, и в форме астронимов «Пчела» и «Лампа» на гравюрном портрете». Расшифровка сложной славянской вязи на нижней плакетке дала вот такой результат (написание некоторых букв поневоле упрощаю): «(Георги ў Франциск ў Скоринаў)». Появление слова «Франциск» в данном контексте явно смутило автора статьи: признав, что в первом слове гравер закономерно «зафиксировал крестное имя Георгий как автограф», вторым словом почему–то отдал дань необязательной здесь (ведь портрет — не текст) условности — употребил не крестное, а «принятое в корпорации имя Франциск». То есть наш первопечатник опять изображается этаким «приспособленцем», который капитулировал перед чуждой ему католической «корпоративностью».
Такую «тень» Скорина не заслужил. Но, сам того не желая, Владимир Агиевич увеличил (по крайней мере, для меня) вероятность первого имени и вслед за Кантаком подтвердил законность второго.
Значит, в спорном словосочетании из грамоты короля Сигизмунда в защиту Скорины Georgii Franciscii Skorinae ни первое, ни второе слово не являются описками? Значит, у Скорины действительно два имени? И православное, и католическое? Как же такое стало возможным?
К.Кантак объяснил все еще в 1933 году. Оказывается, в отличие от других католических орденов, бернардинцы, патроном которых являлся святой Франциск, не отрицали первый крест, а признавали его действительным, что делало их весьма популярными на православно–католическом пограничье. Откуда в Полоцке взялись бернардинцы? Первые следы их миссии здесь восходят, как свидетельствует варшавская Encyklopedya Koscielna (1913), еще ко временам Витовта. А в 1490 году великий князь ВКЛ Александр дал этому ордену привилегию (цитирую по краковскому изданию 1939 года) «на место под своим замком в Полоцке, нахождение и продолжительность которого точно определяется: по реке Полоте в сторону церкви св. Духа — ради возведения костела в честь Бога–Избавителя и святой Девы Марии, а под именем святых Франтишка и Бернардина, монастыря и его строений». В том же году из Вильно пешком в Полоцк направились четыре монаха во главе с гвардианом Львом из Ланьцута, человеком образованным и известным, возможным опекуном Скорины во время его учебы в Кракове. В 1498 году деревянный монастырь (конвент) был уже возведен, а его гвардиан получил права плебана, это значит — мог крестить прихожан, что весьма встревожило самого московского царя Ивана III.
И вот, как утверждает К.Кантак, который смог воспользоваться рукописными книгами Литовской провинции бернардинцев, вывезенными во время Первой мировой войны из Ковно в Галицию, полоцкие бернардинцы «окрестили множество людей, других вернули из схизмы. Вокруг конвента выросло нечто вроде католической общины в несколько тысяч человек. Среди «возвращенных» оказалась также семья Скорины, как об этом свидетельствует имя знаменитого издателя — Франтишек. Просветитель широко пользовался этим именем в своих предисловиях и послесловиях к переводам Библии, правда, чаще в версии Франциск. И с его авторской волей мы должны считаться.
Тот факт, что Скорина принял католическое крещение от бернардинцев, многое проясняет и в его биографии, и в его изданиях, объясняет его веротерпимость, «надконфессиональность». Все дело заключается в том, что бернардинцы, в отличие от других католических орденов, особенно иезуитов, в отличие от виленской епископской курии, с которой они вели постоянную борьбу, находились, по–современному говоря, на левом крае идейно–конфессиональной борьбы того времени, весьма толерантно, даже с симпатией относились к православию. Они признавали важными и правильными все православные таинства, в том числе и крещение, более того — не требовали при ребаптизации (повторном крещении) «принятия латинского обряда» (цитирую вслед за Кантаком). К примеру, бернардинцы одни защищали княгиню Елену, дочь московского царя Ивана III, которая, став женой литовского князя Александра, сохранила веру православную. Виленское духовенство во главе с епископом Табором считало ее «язычницей», заставляло стать католичкой. Бернардинцы же доказывали, что Елена имеет все права делить с мужем литовский престол. И потому княгиня доверила им сохранение «семейных драгоценностей».
Христианин
Сказанное выше объясняет, почему Скорина с такой легкостью «приплюсовал» к своему православному имени Георгий католическое Франтишек. Сказанное выше прекращает все прежние споры, все ненужные дележи первопечатника в соответствии с конфессиональными приметами.
И действительно, если исходить только из конфессиональных отличий, Скорина был «плохим» православным, ибо, в отличие от «схизматиков», называл Богоматерь «дзевiцай Марыей», летоисчисление вел не от Сотворения мира, а — вслед за Римом — от Рождества Христова, по западным канонам размещал заповеди в Моисеевом декалоге, изображения — на гравюрах. И — о ужас! — осмелился поместить в Священном Писании свой светский автопортрет. Естественно, все это существенно отличало издания Скорины от канонических православных текстов, тем более что они все еще переписывались с благоговением от руки. Поэтому привезенные в Москву для продажи книги первопечатника не могли не вызвать недоверия у православного духовенства. Я верю, что их могли жечь в Москве, как об этом говорится в реляции, направленной в Рим.
Однако парадокс заключается в том, что одновременно Скорина был и «плохим» католиком, как его называл историк религии А.Ясинский. Несмотря на свою формальную подчиненность римской церкви, он мало «латинизировался», недалеко отошел от православия. Свое великое печатное дело он начал с православного праздника Преображения, ассоциировавшегося с обновлением. Идя на уступки православному заказчику, календарь в «Шестодневце», входящем в состав «Малой подорожной книжки», составил по «обычаю всех восточных церквей». В книжке названы имена святых, не признанных в католическом мире, нет обязательного в этом мире Папы Римского, а само слово «православный» употребляется довольно часто. В целом содержание скорининских изданий соответствовало православной — славянской и византийской — традиции. В противном случае старопольский писатель Шимон Старовольский не увидел бы их «в Москве и везде на Руси».
Таким образом, поскольку для Скорины было важно и первое крещение, и второе, он осознавал себя одновременно и православным, и католиком, стремился к сближению и взаимопониманию обеих конфессий. Он ориентировался на традиции раннего христианства, разделенного потом из–за политических разногласий Рима и Византии. Как пророк он предвидел, какие сложности возникнут в развитии родного ему «люда посполитого» из–за религиозных отличий, и поэтому стремился подняться над ними до общехристианских идеалов. Поэтому его при жизни во многом не понимали, чиня препятствия. Это недопонимание отчасти проявляется и сегодня.
Я глубоко уверен, что Георгий Франциск Скорина, великий христианин и творец, великомученик за Слово Божие, мог бы быть канонизирован одновременно и православной, и католической церковью — как поборник их взаимопонимания и сближения.
Полиглот
О широких общехристианских воззрениях Франциска Скорины свидетельствует и такой факт. До сих пор продолжаются баталии вокруг того, с какого языка делал он свой исторический перевод Священного Писания. Одни исследователи доказывают, что с латинской вульгаты, другие — что с греческой септуагинты, третьи — с древнееврейского языка, четвертые — что, конечно же, с церковнославянского, с текстов святых Кирилла и Мефодия. И притом каждый, в зависимости от того, каким языком сам владеет, приводит красноречивые примеры–доказательства.
А ларчик, оказывается, открывается просто. И помог мне его открыть шотландский библеист Э.Гендерсон, знавший все перечисленные выше языки. В ХIХ веке он посетил Россию, заинтересовался Скориной и, посмотрев его Книгу Бытия в петербургской библиотеке, пришел к важному для нас заключению: Скорина использовал все (!) тексты, выбирая из каждого то, что ему больше всего подходило. В итоге его издания приобрели «оригинальность и самостоятельность». Значит, он был тем, кого мы сегодня называем полиглотом. И языки, прежде всего латынь, он, несомненно, усвоил еще в Полоцке, у бернардинцев, отличающихся ученостью. В противном случае не смог бы поступить в Краковский университет. А за перевод Библии принялся по совету (тут я опять сошлюсь на Гендерсона) польского монарха Сигизмунда, которого сопровождал в 1515 году в Вену, где можно было запастись кириллическими шрифтами. Ясно, что такой совет соответствовал давнишним чаяниям (а, возможно, и заделу) самого Скорины.
Титан
Однако Скорина был больше чем полиглотом. Разносторонность его дарования и деятельности просто феноменальна. Конечно, прежде всего нас поражает его переводческий подвиг. Примерно за три года, прошедших c поездки в Вену до издания первых книг Библии в Праге, он совершил то, на что у других переводчиков уходила вся долгая жизнь, — перевел весь Ветхий Завет: это не только 23 напечатанные книги, но и те, что остались в рукописях, найденных позже в разных странах. Более того, снабдил эти переводы предисловиями и послесловиями, глубокими по своему философскому и богословскому содержанию, образному, поэтическому языку (цитат здесь можно привести множество). А кроме того, он стал еще издателем своих книг, их оформителем, а значит, и художником, и гравером, достигшим совершенства в своем автопортрете. Наконец, он славился как медик, ботаник, проявил недюжинные знания по астрономии, о чем свидетельствует составленный им календарь, выявленный не так давно в Копенгагене в редком экземпляре его «Малой подорожной книжки». Воистину можно ставить знак равенства между Франциском Скориной и Леонардо да Винчи, другими европейскими титанами эпохи Возрождения, о которых писал Фридрих Энгельс.
Кончина
Поневоле думаешь, сколько всего хорошего смог бы еще сделать Скорина, если бы он действовал в более благоприятных условиях, если бы окружение лучше понимало его и помогало ему, опережавшему свое время по меньшей мере на полстолетия — до Федорова, Мстиславца и Будного. И если бы не беды, которые стали подстерегать великого гуманиста после издания в Вильно «Апостола» (1525). Это и смерть жены Маргариты, и тяжбы с ее родственниками, и пожар, в котором, вероятно, сгорела и его типография, перевезенная из Праги, и смерть брата Ивана, и тюрьма, в которой очутился в Познани Франциск за долги последнего (это свидетельствует, что наш первопечатник, продолжая семейные традиции, принимал участие также и в торговых делах), и вынужденный переезд с детьми в Прагу, и козни недоброжелателей при дворе чешского короля Фердинанда. В итоге он, садовник–ботаник–медик, вынужден был покинуть столицу и переехать со старшим сыном Симеоном в замок Крумлов на юге страны. Младший же сын, Франтишек, остался в Праге, в доме друга, где о мальчике заботилась повариха Магдалена.
И вот Скорину постигло новое несчастье. 2 июня 1541 года хронист В.Гаек записал: при пожаре в пражском кремле в дружеском доме ксендза Яна из Пухова погиб «Франтишек, сын бывшего когда–то доктора Руса». Некоторые исследователи, исходя из последней части фразы, склонны считать, что она свидетельствует, будто Скорина умер до этой даты. Но чешская белорусистка, почетный доктор Полоцкого университета Франтишка Соколова убедительно возразила, что здесь зафиксировано лишь отсутствие нашего соотечественника на тот момент в Праге. Скончался он на десятилетие позже. Ибо тогда почему Симеон Скорина обратился к королю Фердинанду с просьбой вернуть ему наследие отца (значит, оно было!) только в 1552 году? Как видно из документов, в 1577 году старший сын просветителя, перенявший работу у отца, все еще работал в Крумлове садовником.
Из сказанного вытекает, что могилу Франциска Скорины также следует искать не в Праге, как это считалось раньше, а в Крумлове, южной столице Чехии. В 1989 году в составе группы белорусских исследователей и скульпторов, выезжавших по инициативе Министерства иностранных дел Беларуси в Прагу, чтобы определить место для памятника нашему первопечатнику, это пытался сделать и я лично. Но встречи с чешскими историками убедили: поездке в Крумлов должны предшествовать сложные архивные поиски, для чего понадобятся совместные усилия белорусских и чешских специалистов.
Наследники
Итак, единственным человеком, который мог продолжить славный род, был Симеон Скорина. Мы пока не можем точно доказать, имел ли он детей и сколько. Но, очевидно, имел, если и профессор Монреальского университета Станислав Стенли Скорина, и его мексиканский двоюродный брат Георгий Скорина считали себя прямыми потомками выходца из Полоцка, переведшего Библию «на русинский язык».
Несколько слов о каждом. Станислав Стенли Скорина, как и его предок, всесторонне одаренный человек. В нем удивительно сочетались медик и философ. А еще композитор. Когда мы вторично встретились с ним в 1990 году — на этот раз в Нью–Йорке, в клубе ООН на торжественном вечере, посвященном 500–летию со дня рождения Франциска Скорины, — он подарил мне грампластинку с музыкой одного из своих балетов, а также свою книжку о том, как сохранить здоровым желудок.
Георгий Скорина, родившийся в Кракове в 1926 году, участвовал в антифашистском восстании в Варшаве, попал в концентрационный лагерь. Добравшись через Канаду в Мексику, занимался литературным творчеством, переводил на испанский язык исторические исследования и мемуары, получил высокие правительственные награды Польши, Англии и Мексики. В своих письмах ко мне высказывал надежду, что когда–нибудь вместе с женой Дельей Мартинес, сыновьями Михалом, Георгием, Франтишком, Станиславом и дочерью Эльжбетой посетит родину своих предков, побывает в Полоцке и Бобруйске.
И мне кажется символическим, что в то время, когда наши ученые до хрипоты спорят, как называть первопечатника, Георгием или Франциском, в далекой Мексике живут в одной семье как продолжатели традиции два брата, которые носят те же имена. Надеюсь, во исполнение мечты отца они побывают на родине своих предков в дни, когда мы будем праздновать 500–летие своего книгопечатания.
Компетентно
Вячаслаў ЧАМЯРЫЦКI, супрацоўнiк Iнстытута мовы i лiтаратуры iмя Якуба Коласа i Янкi Купалы НАНБ, лаўрэат Дзяржаўнай прэмii Беларусi:
— Паколькi гаворка iдзе пра пачынальнiка беларускага i ўсходнеславянскага кнiгадрукавання Францыска Скарыну, то найперш трэба прыгадаць, што неўзабаве, у 2017 годзе, гэтаму кнiгадрукаванню споўнiцца 500 год. Па сутнасцi, гэта адзiная значная дата ў жыццi Вялiкага Палачанiна, якую мы дакладна ведаем. Да такога значнага юбiлею пара пачынаць падрыхтоўку ўжо ў наступным годзе: стварыць мiжiнстытуцкую, мiждысцыплiнарную, а можа, i мiжнародную рабочую групу, якая падрыхтавала б новае выданне твораў Скарыны, дакументаў пра яго жыццё i дзейнасць, у тым лiку, i новазнойдзеных, манаграфiю, у якой былi б зняты спрэчныя моманты, лiквiдаваны белыя плямы ў яго бiяграфii, урэшце, мiжнародную юбiлейную канферэнцыю, для чаго патрэбны аргкамiтэт.
Не сумняваюся, што юбiлей стымулюе з’яўленне новых фiльмаў, тэатральных пастановак, мастацкiх твораў, прысвечаных першадрукару. У гэтым кантэксце мяне ўзрадавала, што вядомы драматург Андрэй Курэйчык напiсаў сцэнарый фiльма «Скарына». Хацелася б, вядома, каб твор быў рэалiзаваны ў адпаведнасцi з гiстарычнай праўдай, нацыянальнай i дзяржаўнай iдэяй.
