«Наша жизнь — это игра, правила которой нам неизвестны». О наследии автора этого изречения спорят уже полтора века. Он называл себя Виктором Эремитом (что с датского можно перевести как Одинокий Победитель), Вигилием Хауфниенсием (или Копенгагенским Стражем), Йоханнесом де Силенцио, Константином Констанцием, Йоханнесом Климакусом, а также Анти–Климакусом. Его называют философом, теологом и писателем, но современники и исследователи находили и продолжают находить у него бесчисленное количество отклонений — шизофрению, эпилепсию, эдипов комплекс, мазохизм, нарциссизм, маниакально–депрессивный психоз и даже бессознательный гомосексуализм. Таков он, Серен Кьеркегор — датчанин, бросивший вызов обществу, а заодно и самому себе.
«Лучшим доказательством ничтожества жизни являются примеры, приводимые в доказательство ее величия» — сегодня нам доведется почитать Кьеркегора одновременно с вырезками из старой «СБ».
«Дело жизни — судить великих людей по результатам. Результат, так уж повелось, приходит последним, и если действительно хочешь чему–нибудь поучиться у великого, то надо обратить внимание на начало». Быть может, разговор о Кьеркегоре и стоило бы начать с того момента, как, поступив в 1830 году в Копенгагенский университет, 17–летний Серен вырвался из–под влияния отца и начал вести крайне разгульную студенческую жизнь, как серьезному изучению богословских трактатов предпочитал застольные беседы в трактирах, однако точкой отсчета в исследованиях его философии большинство знатоков называют знакомство Кьеркегора с 14–летней Региной Ольсен. Произошло оно в 1837 году, и к тому моменту Серен уже успел загнать себя пьянками в депрессию. Любовь нагрянула, молодые встречались, через три года обручились, но на следующий день после помолвки жених уже жалел о своем поступке.
«Рождаемость в столице Белоруссии за последнее время, как и во всей стране, неизмеримо выросла. Характерные цифры: только в одном центральном родильном доме Минска за 15 дней февраля этого года родилось 206 детей, в то время как за такой же период февраля 1936 года в этом родильном доме было 89 родов. Ясно, что здесь сказалось вступление в силу декрета правительства о запрещении абортов. В этом же правительственном декрете имеется специальное указание о строительстве новых родильных домов. Однако руководители Минского горсовета так безобразно запоздали с выполнением планов расширения сети родильных домов, что количество коек в родильных домах по сравнению с прошлым годом даже уменьшилось... В центральном родильном доме, рассчитанном на 60 мест, ежедневно бывает больше ста женщин. Роженицы лежат в операционной комнате, в изоляторе, в коридорах» («Родильные дома и Минский горсовет», 26.02.1937 г.).
Через год после помолвки Кьеркегор отошлет обратно полученное от девушки кольцо, еще спустя шесть лет Регина Ольсен выйдет замуж за будущего губернатора Антильских островов, однако Серен будет по–прежнему любить ее. Он напишет письмо мужу Регины, где прямо так и скажет: «Она принадлежит вам, но в историю войдет рядом со мной». Так и случится...
«Мы недоумеваем: откуда в наш просвещенный век берутся вандалы, которые разрывают рвы, могилы в поисках золота или редких знаков, медалей для своих коллекций? А ведь старые кладбища, где чаще всего творятся подобные безобразия, не охраняются законом. Выходит, то ли сознательно, то ли просто в беспамятстве отдаем мы на поругание прах наших предков. Когда сносилось старинное кладбище возле строящейся гостиницы «Беларусь», милиция частенько отгоняла энтузиастов–гробокопателей. Не думаю, что этим людям–кротам было хотя бы стыдно. А вот тем, кто запроектировал через кладбище магистраль?.. Мы, конечно, материалисты и страшного суда за неуважение к праху праотца не боимся. Вот только чем заплатят за нынешние деяния живых их правнуки? Неужели дадут попирать наши могилы? Возможно, кому–то покажется, что журналист взял слишком грустную ноту. Но трудно, поверьте, пребывать в мажорном настроении, зная хотя бы то, что 35 мест захоронений Героев Советского Союза в республике потеряны. Их снесли в угоду красивости? Матушка–зима отчасти сдержала ретивых «лесорубов» и землекопов от скорейшего освоения кладбищенских «делянок» военного кладбища? Проект реконструкции кладбища было решено не осуществлять и начать все работы заново. Теперь военное кладбище ждет людей, которые исполнят наш общий долг перед павшими, но не потеряв при этом чувство такта и меры, чтобы все было как у людей. Пни, которые остались торчать после спиленных деревьев, решили аккуратно подрезать, и все следы поспешного вторжения прикрыть. Вторжение это вместе с проектом обошлось государству в 16 тысяч рублей» («И все мы, ныне здравствующие», 28.02.1988 г.).
Кьеркегора, ставшего признанным отцом «экзистенциализма», запомнят прежде всего по его «Дневнику обольстителя», хотя на самом деле этот «гимн красоте» станет лишь одной из составных частей важнейшего труда философа «Или — или». «Или–или» — будут кричать несколько позже копенгагенские мальчишки, бросаясь камнями в пошатывавшегося философа.
«Одним из величайших изобретений человеческого гения, двигателем всей человеческой цивилизации известнейший ученый назвал (и был, конечно же, прав!) ломоть хорошо пропеченного душистого хлеба. Мы знаем, кто изобрел пароход, паровоз, радио и т.д. Кто первым «изобрел» хлеб, мы не знаем и вряд ли будем знать. Следы хлебного каравая теряются в седой глубокой древности, в предыстории человечества. По–видимому, хлеб появился сразу же после открытия древним человеком огня. Жито... Вслушайтесь в это прекрасное белорусское слово. Оно — от слова «жизнь». Этим все сказано. Хлеб и жизнь — неразделимые понятия? Нет цены хлебу. Он — понятие высшего порядка. Он дает человеку жизнь, но сам требует от человека очень многого. «Хлеб не расце пад гром авацый», — написал белорусский поэт Василь Зуенок. Хлеб растет и добывается в нескончаемом труде. Тысячи мозолистых рук, сотни сильных машин нужны для того, чтобы на нашем столе всегда был хлеб. Запомним это и будем беречь его. Поклонимся хлебу» («Как солнце, как воздух...», 20.02.1983 г.).
Труды Кьеркегора в совокупности составляют около 14 тысяч страниц. 5 тысяч из них были опубликованы еще при его жизни, но сегодня невозможно говорить, что его воззрения были приняты в широких общественных слоях. Скорее, наоборот. Кьеркегора травили. Соседи отворачивались, газетчики изощрялись в остроумии. Серен не скрывал желания стать сельским священником, но так всю жизнь нигде и не работал. Он приходил домой, закуривал любимую сигару, открывал вино и наслаждался собственными умозаключениями. «Смешнее всего суетиться, т.е. принадлежать к числу тех людей на свете, о которых говорится: кто быстро ест, быстро работает. Когда я вижу, что такому деловому господину в самую решительную минуту сядет на нос муха, или у него перед носом разведут мост, или на него свалится с крыши черепица, — я хохочу от души. Да и можно ли удержаться от смеха? И чего ради люди суетятся? Не напоминают ли они женщину, которая, засуетившись во время пожара в доме, спасла щипцы для углей? — точно они спасут больше из великого пожарища жизни!» — утверждал Кьеркегор. Он разругался с датской протестантской церковью и растратил почти все отцовское наследство. В 42 года он упал на улице и вскоре умер. Говорят, что свирепствовала эпидемия гриппа, но толпа увидела в его смерти перст Божий. Кто его знает, как было на самом деле. Задолго до смерти Кьеркегор избрал своей надгробной эпитафией слова «Тот Единичный». И он точно был один такой.
