Когда человек перестает удивляться, внутри у него как будто опускается шторка. И мир становится другим. Солнце светит не так, как прежде. Блекнут краски, уступая место серому цвету. Чувство удивления сродни чувству радости. А лишись способности радоваться — что ж это за жизнь?..
Мой коллега Владимир Величко (лауреат Государственной премии, автор нескольких книг публицистики, был главным редактором лучшего в СНГ по тем временам журнала «Беларуская думка») с радостью рассказывал, как изменились его родные Пружаны. После республиканских «Дажынак» районный центр просто не узнать. Между тем Владимир Павлович весьма лестно отозвался об одном из новшеств в городе — кафе «Африка». «С названием явно переборщили. Ну при чем тут Африка?» — усомнился я. «А при том, — возразил мне коллега, что кафе принадлежит семье африканцев. Под Пружанами они выкупили часть бывшего военного городка. Штабное помещение превратили в жилой дом. Склад, гараж — в овчарню и свиноферму. Взяли в аренду гектаров 70 земли и успешно разводят овец. У Тайса (так зовут главу семьи) и Антонет (его жена) трое детей. Хозяйство фермеры ведут исключительно своими силами. Разве что во время посевной, когда сроки горят, на день–другой приглашают кого–то из местных жителей подсобить. Этих удивительных людей интересно послушать. Да и поучиться у них есть чему. А русским языком они владеют в совершенстве...»
Мой коллега удивил меня своим рассказом о семье африканцев. Каким же ветром занесло Тайса и Антонет из Южной Африки в Беларусь? Чем прельстила их наша земля? И что, наконец, побудило сделать такой выбор в жизни?
...От Пружан до бывшего военного городка езды всего–то ничего. Антонет за рулем. Я слушаю ее чуть напевный голос о житье–бытье не в полупустыне под палящим солнцем Африки, а в зеленом уютном уголке белорусской земли. За 18 лет она стала для них близкой. И любуюсь этой на редкость обаятельной женщиной. Как в ней все просто и органично! Ни ахов, ни вздохов, ни сожалений, но и восторгов тоже. Изредка лицо ее освещает улыбка. Но и она не штрих к ее портрету, а естественное проявление — когда нельзя не улыбнуться. Каждая фраза, произносимая Антонет, безукоризненна. В ней ни одного лишнего или пустотелого слова. Но тем не менее есть и эмоции. Без них, как известно, даже самая умная речь теряет интерес и привлекательность...
Свернули с автострады на дорогу и как будто нырнули под зеленую арку, растянувшуюся вглубь, казалось, до самого горизонта. Деревья по сторонам пути сплелись кронами и сотворили красоту, которую руками человеческими создать невозможно. Правда, асфальт давно просит ремонта, но на это, как всегда, средств не хватает. Но вот из–за могучих деревьев выглянули постройки. Приземистые, неказистые, но добротные, готовые послужить еще не один десяток лет. Во дворе нас встретил хозяин. Крепкое пожатие руки, хорошо знакомой с физическим трудом. Открытое, приветливое лицо. В глазах — живой интерес к гостю вперемежку с удивлением: «А с чего это вдруг к нам пожаловал журналист из Минска?» Заходим в дом. Просторно. Чисто и уютно. Каждая комната отделана со вкусом, но без всяких изысков. «Вы не представляете, каким было это помещение, когда мы его приобрели. Окна, двери, полы выдраны. Горы мусора и зияющие дыры. Ужас!» — разволновалась вдруг Антонет. «Очень даже представляю. И не такое доводилось видеть, когда «наше» становилось «ничьим», — хотелось мне сказать в ответ. Однако продолжать разговор на эту тему у меня желания не было. Тайс словно угадал мои мысли: «Ничье имущество превращает некоторых людей в варваров. Ломать, крушить, уродовать, лишь бы урвать что–то для себя... Когда в человека вселяется сатанинский дух разрушителя — это страшно». И вдруг без всяких переходов: «Колхозы отбили у людей желание заниматься землей. А к фермерству крестьяне шли веками. Его нельзя навязать чьим–то велением. Путь к нему долгий и трудный...» «Ну вот и тема разговора обозначилась», — подумал я. Но тут Антонет стала знакомить меня с детьми. Мацc — первенец. Ему 16 лет. Джон по возрасту средний. А самая юная — Рузана. Ей всего 11. Симпатичные детки. Но что–то не совсем детское, во всяком случае, нетипичное почувствовал я и в том, как они отвечали на мои вопросы. Как вели себя и держались. Тщетно пытаюсь найти объяснение этой «недетскости», и... не получается. «Наши дети не ходят в школу, — Антонет с улыбкой наблюдала за мной. Понимая, что привело меня в замешательство, очевидно, решила подсказать ответы. — Школа для них — дом, семья. Знания, необходимые для их возраста, они получают самостоятельно. Есть для этого специальные разработки. Но это не учебники, а по формату и объему скорее журналы. На год их набирается порядка двенадцати. Дети сами определяют себе уроки на каждый день. И строго, неукоснительно их выполняют. Во всяком случае, мне не приходится напоминать: «Дети, садитесь за уроки!» И уж тем более проверять, как они их сделали. Все в нашей семье построено на полном доверии и уважении друг к другу. Вы можете спросить: а кто же им выдаст документы об образовании? Не родители же? Конечно, нет. Наши дети закреплены за учебным центром в Африке. После сдачи тестов они получат свидетельства о среднем образовании. И смогут с ними поступать в высшие учебные заведения.
Занимаются дети учебой не весь день. В свободное от уроков время помогают отцу на ферме. У каждого свои обязанности, соизмеримые с их физической силой. Напоминать детям о них не приходится. Живем мы, как видите, словно на маленьком островке. Впрочем, для фермерского хозяйства так и должно быть. Со своими сверстниками дети общаются на уроках русского языка. В музыкальной школе и спортивных секциях. А самое главное в их домашнем воспитании — то, что они видят в нас, в родителях...»
Уже выпита не одна чашка кофе. А голос моего собеседника все звучит и звучит. Слушая Тайса, я не раз думал о том, какие неожиданные изломы могут быть у человеческой судьбы...
— Моя родина — Намибия. Отец — богатый фермер. Он владел 15 тысячами гектаров земли и пятью тысячами голов овец каракульской породы. Все на ферме было автономным: и электричество, и вода. До ближайших соседей километров десять. Куда ни кинешь взгляд — повсюду выжженная солнцем полупустыня. Люди изнемогают от жары. Зато овцам хорошо. Их копытцам нужна сухая земля.
В нашей семье — пятеро детей. Будущее нас не волновало: каждого ждало наследство. Но отец хотел, чтобы дети получили высшее образование. В ЮАР я поступил в вуз, по окончании которого стал инженером–химиком. За 5 лет на инженерскую зарплату купил небольшой дом и новую машину. Все, как говорится, шло путем: живи и радуйся. Но однажды какая–то сила привела меня в молельный дом. И на меня нашло озарение: я неправильно живу. Не по–христиански. Перед людьми — правильно, но только не перед Богом. Как и большинство людей, я делал то, что выгодно мне. Для карьеры, для комфортной жизни. Бог для меня был не на первом месте. У многих людей к Богу чисто потребительское отношение. А ведь это большой грех...
Я стал углубленно, усиленно читать Библию и почувствовал, что душа моя впитывает Божии слова, как жаждущая земля долгожданный дождь. В моем сознании произошла перемена образа мысли, настроения. Сердце очистилось от накипи повседневности, чтобы совершать добродетели. Вот тогда и возникла у меня мысль о поездке в социалистическую страну, где атеизм стал частью государственной идеологии. В этом я чувствовал свою миссию. Продал брату долю своего наследства, и в начале девяностых годов, когда на карте мира уже не стало Советского Союза, судьба привела меня в Беларусь. Бог наградил меня прекрасной женой. У нас замечательные дети. А фермерством семья занимается уже больше 10 лет...
Местные власти отнеслись к нам с пониманием. Никто не чинил препятствий ни в оформлении аренды на землю, ни в приобретении части помещений бывшего военного городка. Купил я МТЗ–82. Он в хорошем состоянии. А вот сеялка, плуги, культиватор и другое оборудование, приобретенное мною, скорее годилось в металлолом. Новое стоит очень дорого. Но я своими руками все исправил и отремонтировал. Довел до нужной кондиции. Как у вас говорят: глаза боятся, а руки делают...
У нас 150 овец. Есть вьетнамские свинки. Они, правда, некрупные. Но очень неприхотливые и в еде, и в содержании. Никто не вмешивается в наш бизнес. Никто не пытается навязать свою волю или что–то диктовать. Я сам определяю цену на баранину. Сам стригу овец и сдаю шерсть на Смиловичскую валяльно–войлочную фабрику. Берут охотно: качество–то шерсти высокое. А вот с овчинами — большая проблема. Сдавать их, по сути, некуда. Да и платят гроши... Есть у меня мечта: создать свой цех и по переработке мяса, и по выделке овчин. Но, как говорится, поживем — увидим...
Местные люди нам не завидуют. Зависть, как известно, это печаль о благополучии ближнего. Люди видят, как мы работаем. Какой ценой это благополучие достается. Настоящие трудяги (а белорусы именно такие) не будут делать зла из чувства зависти. Одно нам непонятно: почему на селе так много пьют? Как будто отбывают наказание... Я не против, чтобы выпить бокал красного вина за обедом. Но потреблять в таком количестве — в моем сознании это не укладывается...
В нашем кафе «Африка», которым целиком занимается Антонет (в ее подчинении — 12 человек), спиртное не продается вообще. И так было задумано изначально. Да, оно не приносит дохода. Наш доход — получить радость от того, что людям в «Африке» хорошо и без спиртного...
Вот такую своеобразную исповедь услышал я от Тайса. Откровенным, искренним был разговор и с Антонет. И я подумал: а ведь и правда есть у них чему поучиться. И прежде всего — мужеству, терпению, их вере и надежде, чистым и добрым помыслам. А без этого, как известно, не совершить ни одной добродетели.
Фото автора.
