Фанатизм и экстремизм

25.07.2007

Недавние события в Исламабаде, где засевшие в Красной мечети приверженцы идей шариата отстаивали свое право именно на такое видение будущего страны с оружием в руках и заложниками в подвалах, вновь заставили вспомнить такие расхожие понятия современной жизни, как «фанатизм» и «экстремизм».

Дело в том, что эти слова ныне в ряде случаев употребляются как синонимы, что все же не совсем правильно. Фанатик не обязательно экстремист, точно так же, как не каждый экстремист — фанатик. Другими словами, преданность какой–либо идее, взглядам вовсе не означает, что ее адепт тут же возьмется за оружие с целью вбивания собственного понимания сущего в головы непонимающим.

Понятия «фанатизм» и «экстремизм» были распространены раньше в сфере по преимуществу религиозной. Нынче с религией стала конкурировать политика. Впрочем, часто не разберешь, где начинается одно и заканчивается другое.

Для нашего народа слова эти не являются столь же значимыми, как, например, толерантность. Белорусы редко проявляли фанатизм, что же касается экстремистских проявлений, то в новейшей истории я даже затрудняюсь привести какие–либо примеры.

В каком–то смысле данная констатация есть отражение нашего исторического прошлого, известного вовсе не завоевательными походами, не желанием доказать кому–то свою собственную правду, а стремлением выжить, в том числе и любой ценой в неблагоприятных геополитических и экономических условиях.

Наша генная память так сконструирована, что найти предикат к слову «фанатизм» достаточно трудно. Может, «фанатичный труд», «фанатичное сопротивление», «фанатичное самопожертвование», но никак не «фанатичное навязывание своего мнения», «фанатичная агрессивность» и тому подобное.

Но значит ли это, что наше неприятие этих слов лежит в сфере исключительно ментальной, то есть в рамках психологии, традиций, социального опыта? Да, конечно же, да, однако при одном важном добавлении. В нашей социальной практике постоянно культивировалась терпимость как образ жизни, как целая философия, закрепленная в религиозных нормах и культуре.

Вот я, например, полагаю, что «Славянский базар» в Витебске «приземлился» не случайно. Беларусь — именно та страна, где понятия общности культуры, единого славянского пространства никогда не были пустым звуком. Славянские народы (да разве только они!) чувствуют себя на нашей земле комфортно. И для нас, и для них это понимание естественно, оно, что называется, в крови.

Некоторые народы, выражая себя в танце, танцуют с саблями, кинжалами в руках. Это их право, их форма самовыражения. У нас же песня никогда не была агрессивной, никогда не несла в себе чрезмерной жесткости, исключительности. И разве дело только в песне: попробуйте представить белорусского мужичка, собирающегося в какой–нибудь крестовый поход с самыми благими, само собой, целями, и вы поймете, что это невозможно по определению.

Конечно, сказанное вовсе не означает, что мы некие страстотерпцы, социальные юродивые, генетические мазохисты, требующие, чтобы нам сделали больно. История последней войны — разная, конечно, история — показывает, что и фанатичное сопротивление вторгшимся мерзавцам становится общенародной практикой, и экстремизм — с точки зрения захватчика — вполне реален.

Люди, «взорвавшие» гауляйтера Кубе, наверное, были классифицированы немецкими оккупационными войсками как террористы и бандиты. Мы же не соглашаемся с такими определениями. Вооруженная борьба с агрессором есть форма естественного протеста народа против порабощения.

Некоторые нынешние молодые люди, объявившие «борьбу с режимом» целью и смыслом своей жизни, тоже позиционируют себя борцами за идею. Но за какую идею? А все спекуляции вокруг понятий «свобода» и «независимость» являются, на мой взгляд, именно спекуляцией, так как содержание, которое вкладывается в них нашими доморощенными Катонами («Карфаген должен быть разрушен»), неясно, эфемерно, текуче и непрозрачно.

Для молодых людей слово «фанатизм» замечательно сопрягается с прилагательным «учиться». «Фанатичная учеба» — что может быть интереснее и важнее как для общества, так и для личности.

Иногда задают любопытный вопрос: а как вообще мог выжить народ, подвергавшийся в течение столетий столь жесткому прессингу со стороны сильных соседей, разного рода фанатиков и экстремистов как религиозного, так и политического содержания? Хороший ответ — все в руках Божьих. Записным же атеистам можно напомнить известную притчу, где ветку, которая гнется, гибкую ветку, сломать сложно.

Белорусское общество оперирует понятиями «фанатизм» и «экстремизм» редко, в исключительных случаях. Возможно, кому–то это покажется проявлением национальной слабости — ну как же, полагают, что доминирует мифическое «женское начало», которое априори слабее, нежели «мужское». Во–первых, это еще вопрос, кто сильнее — инь или ян. Во–вторых, терпимость, диалог в итоге любых самых жестких и фанатичных столкновений становились единственным выходом из кризиса. Вот в Исламабаде президент Пакистана призывал к диалогу. Не получилось. Вступили в бой те, для кого понятия «фанатизм» и «экстремизм» стали приоритетными. Погибли более ста человек. Объясните мне, кому от этого стало легче? Какая идея победила?