Ежов и пустота.

Маленький человек в стихии Великого Террора.

<В сверкании молний ты стал нам знаком, - сообщила 3 декабря 1937 года газета <Правда>, - Ежов, зоркоглазый и умный нарком. Великого Ленина мудрое слово растило для битвы героя Ежова>.

Человек пришел ниоткуда. Знали только, что он петербургский пролетарий.

А когда молнии отсверкали, ушел в никуда.

В садистах не значился

<Это считалось высокой маркой - питерский рабочий!> Так вспоминал Никита Хрущев о радости, якобы испытанной его собратьями-партийцами, когда они узнали, что Николая Ежова продвигают на высшие партийные и карательные посты.

Ясно, что Хрущев на старости лет сильно лукавил. Уж он-то, работая тогда в Москве, знал Ежова лично и, возможно, достаточно коротко. Но вполне можно поверить, что бесцветный, неагрессивный с виду чиновник никакой аллергии у номенклатурного братства и в самом деле не вызывал - возможно даже, будил какие-то иллюзии. Своего палача оно в нем не видело.

Примерно со времен <оттепели> в общественном мнении закрепился более реалистичный образ Ежова: бессмысленный и беспощадный исполнитель сталинских приказов, на которого вождю так удобно было свалить вину за бойню 1937 года; малограмотный садист, чья кровожадность очевидным образом объяснялась его физическим уродством. Однако и в этом портрете некоторые личные черты да и особенности жизненного маршрута вполне можно поставить под вопрос.

Полутораметровый Ежов действительно бросался в глаза среди коллег своей хилостью. На его фоне даже низенький Сталин выглядел здоровенным детиной. Но представление о том, что жестокость ежовщины хотя бы отчасти связана с телесным убожеством и темнотой наркома внутренних дел, остается лишь гипотезой.

До середины 30-х он вовсе не имел репутации садиста, вроде бы считался даже человеком неконфликтным, стремящимся уладить споры по-хорошему. Ежов определенно не был образован, но враждебности к просвещению не выказывал - напротив, по-своему тянулся к умным и незаурядным: именно такими были обе его жены. Вторая из них к тому же вращалась среди богемы, состояла в интимной дружбе с Исааком Бабелем и другими деятелями культуры.

Из 800 тысяч смертных казней, официально осуществленных за 30 лет сталинского правления, почти 700 тысяч приходится на ежовскую двухлетку. Но при этом нет оснований говорить, что на личном уровне, персонально участвуя в допросах и расправах, Николай Ежов выказывал больше садизма, чем такой его преемник, как Виктор Абакумов, красавец-мужчина богатырского телосложения.

О том, что нормальные чувства были ему не чужды, говорит и последнее задокументированное выступление Ежова в феврале 1940-го на закрытом суде, накануне казни. Он просил пощадить своих родственников (упомянув и приемную дочь) и не репрессировать земляков, <так как они совершенно ни в чем не повинны>.

Образ сталинского исполнителя, на которого свалили вину, тоже не совсем очевиден. Палаческая исполнительность Ежова ни малейших сомнений не вызывает, а вот сваливание вины обнаружить не так просто.

Фактом является то, что официальная популяризация террористической деятельности Ежова осуществлялась в 1937 году в самых широких масштабах (призывы к доносительству и расстрелам, воспевание <ежовых рукавиц>). Несомненный факт и то, что с января 1938-го эта политика, по существу еще продолжаясь, начала официально развенчиваться (выявление <отдельных ошибок>, <перегибов>, критика <необоснованного преследования честных коммунистов> и т.п.).

Но публичного пропагандистского перекладывания ответственности лично на Ежова не было ни осенью 1938-го, когда его уволили из НКВД, ни весной 1939-го, когда арестовали, ни в следующем году, когда негласно судили и уничтожили. Даже внутри номенклатурного круга сколько-нибудь внятной антиежовской кампании проведено не было. Его имя просто стало запретным, как и имена прочих репрессированных.

По правде говоря, легче прийти к мысли, что Ежов как частное лицо не был сверхзлодеем, чем понять, кем он был на самом деле и какую печать наложил на события, течением которых номинально руководил.

Непрофессионал

Легендарный советский диверсант Павел Анатольевич Судоплатов, работавший с Ежовым и Берией, оставил колоритные описания своих шефов.

<В ноябре 1937 года... я встретился с Ежовым впервые, и меня буквально поразила его неказистая внешность. Вопросы, которые он задавал, касались самых элементарных для любого разведчика вещей и звучали некомпетентно. Чувствовалось, что он не знает самих основ работы с источниками информации...>

Полной противоположностью Ежову в глазах Судоплатова стал его преемник, знакомство с которым состоялось почти годом позже, накануне того, как Ежов был официально смещен.

<Моя первая встреча с Берией продолжалась, кажется, около четырех часов... Из его вопросов мне стало ясно, что это высококомпетентный в вопросах разведывательной работы и диверсий человек... Одет он был, помнится, в весьма скромный костюм. Мне показалось странным, что он без галстука, а рукава рубашки, кстати довольно хорошего качества, закатаны...>

Исходя из вышесказанного, Судоплатов выдвигает и собственное объяснение ежовщины. Причиной огульных репрессий он считает не жестокость, а <преступную некомпетентность> Ежова, которая <становилась очевидной даже рядовым оперативным работникам>. После того как ежовский кабинет занял профи с засученными рукавами, репрессии ослабели.

В отличие от предшественника Ягоды и преемника Берии, Ежов и в самом деле не был кадровым чекистом, и тонкости этого ремесла так и не освоил. Но ведь и на Лубянку он пришел не для <разведывательной работы и диверсий> и даже не для руководства политическим сыском - по крайней мере, в традиционном его понимании. <Профессионал> тогда и не требовался. Нужен был именно человек со стороны. Притом с особым набором качеств.

Чтобы понять живого Ежова, приходится обратиться за справками как по месту его работы, так и по месту первоначального жительства.

По ежовским местам

На Интернет-сайте ФСБ Николаю Ежову уделена маленькая страничка - восемь коротких, тщательно отмеренных фраз. <Родился в 1895 г. в Петербурге... Самоучка... Трудовую деятельность начал в 1909 г. рабочим одного из заводов... 26 сентября 1936 г. назначен наркомом внутренних дел СССР. 27 января 1937 г. назначен генеральным комиссаром госбезопасности>. Все. Не то что о деяниях, даже об отставке и гибели ни слова.

Ежов не герой легенд КГБ, в отличие, скажем, от Дзержинского. Его тут помнят, но не гордятся. Он действительно человек со стороны, погубивший наряду с прочими жертвами и полтора десятка тысяч штатных сотрудников спецслужб.

А помнят ли Ежова на малой родине? На первый взгляд - нет. Абсолютное большинство петербуржцев даже и не числит его в списке знатных земляков, сделавших карьеру в Москве. И немудрено. Мемориальных досок с надписью: <Здесь жил и трудился Н.И.Ежов> на домах не найдешь.

Но есть в центре Северной Пальмиры одно место, пусть и не прямо, но очень прочно связанное с Николаем Ежовым.

Тихий переулок между Фонтанкой и Загородным проспектом с 1952 года называется <переулок Джамбула>. До этого он носил историческое, одно из стариннейших в городе имен - Лештуков переулок (в честь придворного медика, интригана и, вероятно, шпиона многих иностранных разведок Лестока, чья усадьба почти 300 лет назад стояла в этих местах).

Не так давно историческое название переулку пытались вернуть, но воспротивился Смольный - кажется, по просьбе казахских властей. Все вроде бы понятно. Официальный Казахстан ценит акына Джамбула, официальный Петербург ценит мнение официального Казахстана. К тому же в 1941 году Джамбул издалека обратился к осажденному Ленинграду с ободряющим стихотворным призывом. Это ведь стоит переулка?

Может быть, да, но, скорее всего, нет. Ободряли и хвалили Ленинград много достойных людей, но в их честь от исторических названий не отказывались. Вовсе не стихами о <ленинградцах, детях моих> Джамбул сделал себе имя, столь громкое, что и полвека спустя его не отлепить от северной столицы. Величайшую государственную славу он приобрел совсем за другие стихи. О них и речь. И это не отклонение от темы - именно поэзия и приведет нас наконец к Ежову.

Если небо падает,

не обойтись без Гомера

Ползли к нам троцкистские банды

шпионов,

Враги нашей жизни, враги миллионов,

Бухаринцы, хитрые змеи болот,

Националистов озлобленный сброд.

Они ликовали, неся нам оковы,

Но звери попали в капканы Ежова.

Великого Сталина преданный друг -

Ежов разорвал их предательский круг.

Так же как и четверостишие, которым открывается статья, это цитата из <Поэмы о наркоме Ежове> - одного из лучших и талантливейших творений Джамбула.

Отрывки из <Поэмы> были напечатаны в <Правде> в декабре 1937-го в дни празднования 20-летия органов госбезопасности - торжества, ставшего вершиной ежовской карьеры. Целиком же сочинение вышло в 1938-м - без упоминания имени переводчика. Другими словами, без упоминания имени автора: поговаривают, что престарелый Джамбул никакого отношения к этим русскоязычным стихам, естественно, не имел...

У Джамбула было несколько <переводчиков>, но самые яркие, можно сказать, гениальные его стихи вышли, возможно, из-под пера М.Тарловского.

Говорят, Тарловский пытался напечатать от собственного лица написанные в подражание Гомеру стихи о <лениноравном Сталине>. С историко-филологической точки зрения данный эпитет ничего шокирующего в себе не заключал: у Гомера именуются <богоравными> все, кого он воспринимает сколько-то всерьез, - не только Одиссей, но даже и <циклоп Полифем богоравный>. Однако для советских редакторских работников это был, конечно, перебор.

Но ведь можно говорить и не от себя, и тогда все станет дозволено. <Если небо падает, не поддерживай его>, - говорил китайский мудрец. Добавим: и сложи эпическую поэму о том, что увидишь. От имени Джамбула, Гомера советских 30-х, <переводчик> со всей мощью своего уникального дара слагал поэму о Ежове - не о человеке - о неодолимой стихии, о молниях, поражающих землю, о вселенском безумии.

Ты - меч, обнаженный спокойно

и грозно!

Огонь, опаливший змеиные гнезда!

Ты - пуля для всех скорпионов и змей!

Ты - око страны, что алмаза ясней!

Анатомия стихии

Что такое была эта стихия, в качестве уполномоченного которой выступал Николай Ежов? Проще всего ответить: Сталин. Но разве в одиночку или вдвоем можно истребить сотни тысяч?

За плечами у людей, живших в середине 30-х, были уже две революции, каждая из которых сопровождалась гражданской войной...

На просторах страны торжествовала идеология с ее идеями, экстазом и открытостью. Был свежий опыт массовых репрессий - коллективизация, потери от которой (раскулаченные крестьяне, погибшие в ссылках, и жертвы голода) были колоссальными. Был и богатый опыт театрализованных расправ - первые показательные процессы с липовыми признаниями прошли еще в 1918...

Наготове были и будущие главные фигуранты 1937 года: с одной стороны, верхние и средние этажи номенклатуры, прочно оккупированные партийными ветеранами средних лет, с другой - масса агрессивной карьеристской молодежи, намеренной прорваться наверх любой ценой.

В такой системе координат харизматичес

кий вождь довольно легко мог перевернуть все вверх дном - стоило ему только захотеть. Сталин захотел в 1934-м, разуверившись в лояльности старых партийцев.

На подготовку требовались полтора-два года. Они и стали временем первого, скрытого от глаз общественности, взлета заведующего орграспредотделом ЦК Николая Ежова, отобранного Сталиным в качестве одного из ближайших помощников в предстоящем перевороте. В 1935-м он уже секретарь ЦК, председатель Комиссии партийного контроля, заведующий отделом руководящих партийных органов, партийный куратор спецслужб и - в качестве почетного дополнения - даже член исполкома Коминтерна.

Почему именно он?

Когда запылали октябрьские зори,

Дворец штурмовал он с отвагой во взоре.

Когда же войной запылал горизонт,

Он сел на коня и поехал на фронт.

Он бьется, учась у великих батыров -

Таких, как Серго, Ворошилов и Киров.

С бойцами он ласков, с врагами суров

В боях закаленный отважный Ежов.

Прямая, как стрела, биография Ежова воспроизведена здесь самым адекватным образом. Хотелось бы добавить что-нибудь о его дореволюционной жизни, но в анкетах, рассказах и личных признаниях путаница.

Его всегдашней гордостью было начало трудового пути в четырнадцать лет. Но где состоялся этот старт и кем он был тогда: слесарем ли, учеником ли портного, уточнять не будем. Главное, что почти немедленно после Февральской революции он нашел себе новую службу: с весны 1917 года Ежов - член партии большевиков. Это гарантировало ему место в будущей советской номенклатуре.

Номенклатура эта составилась из полутора десятков тысяч большевиков с дофевральским стажем, из примерно вдесятеро большего числа людей, ставших большевиками между Февралем и Октябрем, и из приблизительно такого же количества тех, кто отличился во время гражданской войны. Отношения внутри руководящего слоя были сложными, правила игры - неясными, и отдельные звенья его время от времени изгонялись и выбрасывались на обочину.

Вот мнение о партийной элите виднейшего троцкиста Ивана Смирнова (написано в ссылке в 1928 году и адресовано единомышленнику Карлу Радеку)

:<...Ленин у них, к счастью, не был в ссылке, над ним не измывались хамы, хамы служили в приказчиках и обвешивали покупателей, совсем, совсем было другое время, дорогой Карлуша, на наше вовсе не похоже. Ты болеешь за то, что мы вне партии. Я тоже. Меня первое время кошмары давили. Ночью вдруг проснусь и не верю, что я в ссылке, проработав в партии с 1899 года, не прекращая работы ни на один день, не как какая-нибудь сволочь из общества старых большевиков, уходившая из партии на 10 лет после 1906 года. Да, тяжело переживать, ну вот, а рабочему-то после 10 лет революции как видеть гибель надежд? Есть путь в партию - путь Зиновьева, Пятакова, Сафарова, - путь подлый... Я думаю, что мы придем к политической жизни... Мы вернемся к ней в дни испытаний для диктатуры рабочего класса...>

Увы, и автор, и адресат, и все упомянутые в письме люди смогли <вернуться к политической жизни>, лишь став участниками показательных процессов. Туда, на освещенные софитами скамьи подсудимых, вели все пути - и путь Зиновьева и Сафарова, то каявшихся перед Сталиным, то вновь допускавших промашки; и путь безоговорочно порвавших с оппозиционным прошлым Пятакова и Радека; и путь политического ссыльного, а затем тюремного сидельца Смирнова. Все они прошли через собеседования с Ежовым (который, еще и не будучи наркомом внутренних дел, курировал процессы как секретарь ЦК) и все более или менее послушно признались в фантастических преступлениях.

Заметим, что вымогать признания силой зачастую не было ни малейшей необходимости. Вот докладная Ежова Сталину, посланная в августе 1936-го. Он рассказывает о беседе с членом ЦК Пятаковым (тот собирался выступить на первом показательном процессе и разоблачить своих бывших единомышленников Зиновьева, Смирнова и прочих, но накануне этого волнующего события сам был скомпрометирован - арестовали его жену)

:<Пятакова вызывал. Сообщил ему мотивы, по которым отменено решение ЦК о назначении его обвинителем на процессе троцкистско-зиновьевского террористического центра... Пятаков на это отреагировал следующим образом. Он понимает, что доверие ЦК к нему подорвано... Назначение его обвинителем рассматривал как акт огромного доверия ЦК и шел на это <от души>... Вносит предложение разрешить ему лично расстрелять всех приговоренных к расстрелу, в том числе и свою бывшую жену. Опубликовать это в печати. Несмотря на то что я ему указал на абсурдность его предложения, он все же настойчиво просил сообщить об этом ЦК...>

Полгода спустя Пятакова самого пристрелили после второго показательного процесса, на который он был выведен вместе с Радеком и еще пятнадцатью коллегами. На казнь отправлялись все поголовно - и подлинные бывшие революционеры, и поддельные (<сволочь из общества старых большевиков>), а затем и те чиновники, кто революционером стать не успел. Но почему координатором расправы был именно Ежов - по классификации Смирнова, типичный <хам, который служил в приказчиках и обвешивал покупателей>?

Как уже упоминалось, Николай Ежов, <взяв штурмом> Зимний, сел на коня и уехал на гражданскую - военным комиссаром. Он там, видимо, не опозорился, поскольку затем бесперебойно получал все новые назначения на партийную службу.

В 20-х годах он перемещается из одного провинциального центра в другой. Одно время служил и в Казахстане

:Когда чабаны против баев восстали,

Прислали Ежова нам Ленин и Сталин.

Приехал Ежов и, развеяв туман,

На битву за счастье поднял

Казахстан,

Народ за Ежовым пошел в наступленье.

Сбылись наяву золотые виденья.

Ежов мироедов прогнал за хребты,

Отбил табуны, их стада и гурты.

Расстались навеки мы с байским

обманом.

Весна расцвела по степям

Казахстана...

Отметим, что Ежов нигде подолгу не задерживался, укорениться в провинциальных номенклатурных кланах просто не успевал и поэтому, вероятно, так и не приобрел чувство корпоративной спайки. А затем, попав в центральный партаппарат, уже по долгу службы специализировался на <борьбе с троцкистами>, партийных чистках и прочих мероприятиях, не совместимых с номенклатурной солидарностью.

Он был не более глуп и жесток, чем масса коллег, но стоял от них в стороне и именно поэтому так подходил для партийного переворота. В сентябре 1936-го Сталин переводит Ежова в НКВД, сохранив за ним большую часть партийных титулов (лишь отдел руководящих партийных органов перенял его заместитель Георгий Маленков). Незнакомство Ежова с НКВД было явным плюсом: личный состав этого ведомства подлежал расправе на тех же основаниях, что и прочие звенья государственной машины. Ежовщина стартовала.

План и стихия

Вряд ли у Сталина имелась расписанная по пунктам программа карательных мероприятий. Но черновой набросок, конечно, был, и по последовательности официальных акций его можно восстановить.

Видимо, имелось в виду казнить около 100 тысяч чиновников (эта цифра прочитывается в спущенных сверху разнарядках на аресты). Механизм расправы был готов: жертвам предъявляли комплексное обвинение в троцкистско-бухаринском заговоре, шпионаже и <вредительстве>. Одурманенный, потерявший чувство реальности и самосохранения правящий класс довольно легко дал санкцию на истребление самого себя. Для этого хватило двух показательных процессов (август 1936-го и январь 1937-го) и трех пленумов ЦК (декабрьского 1936-го, февральско-мартовского 1937-го и июньского 1937-го).

К середине 1937 года организованное сопротивление прежней элиты стало невозможным даже теоретически: половина членов старого ЦК была уже снята с должностей, группа чуть фрондировавших против Сталина военачальников казнена, руководящие чекисты эпохи Ягоды расстреляны или ждали расстрела. Ежов в эти месяцы не выступал ни как политконструктор, ни как изобретатель каких-либо идеологических схем. Он просто добросовестно выполнял то, что ему подсказывал вождь. Но к этому же времени выяснилось непредвиденное.

Террор вырвался из <плановых> рамок. Миллионы доносов, хлынувшие во все органы власти, инициировали все новые и новые волны арестов. Охваченные безумием и паникой, руководители регионов и начальники местных управлений НКВД умоляли увеличить им разнарядки на отлов <врагов народа>. Если в 1936 году <за контрреволюцию> было расстреляно 1.100 человек, то в следующем - больше 300 тысяч, и казалось, что машина репрессий только еще набирает скорость.

Карательно-правоохранительная система буквально не могла <переварить> такую массу жертв. Спецприсутствия судов захлебнулись потоком обвиняемых, и большую часть приговоров выносили <тройки> НКВД, создаваемые на местах. Канадский исследователь права, скрупулезно изучивший партийные архивы одной из российских областей, сделал вывод, что никакая из возможных линий поведения не гарантировала чиновнику спасение: <надежного способа для выживания просто не существовало>.

Ежов явно не понимал, что атмосфера меняется. Он вроде бы преуспевал: стал кандидатом Политбюро.

И Ленина орден, горящий огнем,

Был дан тебе, сталинский верный нарком.

Способ для выживания

С первых месяцев 1938-го власти пытаются если не остановить террор, то ввести его в какие-то берега. ЦК официально осуждает кляузников, карьеристов, ложных доносчиков. Весной и летом в центральных газетах регулярно публикуются заметки под названиями: <Прокурор-самодур>, <Прокурор-перестраховщик>, <Преступление прокурора>, <Перегибщик>. В <Известиях> появилось что-то вроде рубрики <Клеветники>.

Активнейшими борцами за упрочение законности стали вчерашние организаторы репрессий Маленков и Вышинский. Разумеется, гарантию выживания такая позиция тоже не давала - летом 1938-го группа генералов во главе с будущим маршалом Куликом подала явно инспирированную сверху петицию с призывом прекратить расправы в армии, вскоре после чего часть петиционеров была репрессирована. Тем не менее только поиски новых путей давали шанс спастись. В любом случае террор должен был стихнуть - занявшая освобожденные места молодая номенклатура отчаянно нуждалась хоть в каком-то уровне безопасности.

Нельзя сказать, чтобы Ежов был заведомо приговорен к гибели. Джамбула не тронули, Вышинский и Ульрих уцелели, а Маленков как раз тогда резко пошел наверх. Если бы Ежову хватило воображения, он мог, как и коллеги, освоить новое амплуа, стать гонителем <перегибщиков>, и это дало бы ему шанс. Но он просто не догадался выйти за границы своего жизненного опыта.

В новых обстоятельствах самым невыгодным образом начал бросаться в глаза и ежовский <непрофессионализм>. Не очень гладко весной 1938-го прошел третий показательный процесс - <бухаринский>. Все явственнее ощущалось, что Ежов недостаточно авторитетен в чекистских кругах. Глава НКВД Украины, спасаясь от ареста, перешел на нелегальное положение и несколько месяцев успешно скрывался. Начальник дальневосточного управления НКВД Люшков поступил еще хуже - в июне 1938-го перебежал к японцам, открыв важнейшие государственные секреты. Не исключено, это стало последней каплей, и Сталин решил поставить точку.

В августе того же года первым замом (и одновременно шефом главного управления госбезопасности) к Ежову назначили Берию. Хотя новый подчиненный был ласков с начальником, именовал его <Ежиком> и покровительственно похлопывал по плечу, все сразу поняли, что это конец. В ноябре Ежов после многочасовой ночной беседы со Сталиным сдал дела и переместился в ведомство водного транспорта.

Весной 1939-го его арестовали и в начале следующего года казнили - как всех, в качестве заговорщика. Ежов так и не понял, в чем суть происходящего, и признал за собой лишь недоработки, пусть и преступные, - недовыявил врагов, недоловил, и теперь должен нести за это кару. До последней минуты он продолжал жить в 1937 году.

Маленький человек без остатка слился со стихией Великого Террора. Ураган стих, и на месте человека осталась пустота. И стихи.

Здесь каждая травка, тростник и цветок,

Снега на вершинах и горный поток,

Просторные степи от края до края

Тебя не забыли, тебя вспоминают.

Ковыль о тебе свою песню поет.

В движении ветра - дыханье твое.

Звучней водопадов, арыков чудесней

Степные акыны поют тебе песни.