Мы с Борисом Васильевичем Стрельцовым родились в один день и в один месяц — 1 марта. Правда, между годами рождения — 1926–й и 1947–й — бездна времени. По сути, тогда — вся моя жизнь. Когда я поступил на факультет журналистики Белгосуниверситета, мне было 22 года. Примечательно, что на журфак мы пришли в один и тот же год (1969). Борис Васильевич — чтобы служить науке и готовить будущих журналистов. Я — чтобы им стать. С возрастом поймешь: 20 лет — это не расстояние, а всего лишь шаг, который совершается в одно мгновение. И что все мы из одного времени...
Учитель... Откуда, из какого уникального материала создается это явление? А что каждый настоящий учитель явление — это бесспорно... Почему одного с благодарностью вспоминаешь всю жизнь, а другой так и останется преподавателем. Хотя и у того, другого, было вроде бы все: и ум, и знания, и способности. Значит, этого мало, чтобы быть учителем. Единственным и по–своему неповторимым. Мне повезло в жизни: судьба подарила такого учителя, о котором в народе говорят: после Бога и родителей — это главный человек.
* * *
Борис Васильевич обладал какой–то необъяснимой, притягательной силой. К нему тянуло, словно к солнцу. Хотелось постоять под лучами его обаяния. Лучами душевной доброты. В панибратстве Бориса Васильевича вряд ли можно было уличить. Но и дистанцию между собой и студентами он никогда подчеркнуто не держал.Получить с ходу у Бориса Васильевича зачет или пять баллов было почти невозможно. И дело тут, пожалуй, не в строгости или сверхтребовательности. Оценивая наши знания, Борис Васильевич по одному ему ведомой шкале выставлял оценку за... человеческие качества. Как под рентгеном он видел то, что из нас получится. Но все мы знали, что завала у него никогда не случится. Во–первых, потому, что курс его — теорию и практику советской печати — стыдно было не знать. Это наш хлеб. А, во–вторых, он просто не мог такого позволить. Он был на журфаке тем человеком, который мог о себе сказать: «Честь имею».
Профессор Стрельцов обладал совершенно уникальным свойством: он читал лекции для всей аудитории и одновременно для каждого студента персонально. И это может подтвердить каждый, кто слушал его лекции.
* * *
Это было у моря. У самого синего в мире. И в ту чудную пору, которую принято называть бархатным сезоном. И правда, никаких излишеств — сплошной бархат. Нежностью веяло и от моря, вобравшего в себя столько летнего зноя. И от неба, сменившего обжигающее дыхание на легкое и прохладное. И от пляжа. Освободившись от мельтешения тел, он стал просторным и тихим.
В Ялту наши коллеги из Украины пригласили меня (в то время председателя Белорусского союза журналистов) и Бориса Васильевича на Международный журналистский фестиваль. Уже не один год он проводился под девизом: «Вера. Надежда. Любовь». Поселили в номере на двоих. Пусть и не шикарном, но какой вид открывался с балкона десятого этажа!
 |
|
Борис Стрельцов, будущий
профессор факультета журналистики. 1945 г. Австрия. Кремс. |
— Снова замерло все до рассвета,/ Дверь не скрипнет, не вспыхнет огонь, — вывел меня из задумчивости мягкий баритон Бориса Васильевича. — Только слышно — на улице где–то/ Одинокая бродит гармонь...
— Эх, хромку б сюды! — вздохнул Борис Васильевич, и пальцы его пробежали по невидимым кнопкам. — Вось сказаў пра гармонiк, i аж сэрца зашчымела... Адразу пасля вайны я служыў у Групе акупацыйных войскаў у Германii. Шэсць гадоў салдатчыны — гэта не фунт разынак з’есцi. У Саюзе нашы гадкi з дзеўкамi гуляюць, а мы ўсё служым i служым. Сустрэцца з немкай — крый божа! Расцэняць як здраду Радзiме. I часам захлiсне настальгiя, што месца сабе не знаходзiш. Менавiта пад такi настрой возьмеш у рукi беленькую хромку... I быццам не з гармонiка, а з тваiх грудзей пальецца сумная мелодыя. Сабяруцца паслухаць салдаты, i абавязкова хто–небудзь папросiць: «Боря, давай одинокую гармонь!» Вельмi ж даспадобы была нам гэтая цудоўная песня...
Я понимал, что настал момент откровения. И ни о чем своего собеседника не надо спрашивать, а только слушать и запоминать... Когда вышла в свет автобиографическая повесть Бориса Стрельцова «Метраном памяцi», я написал на книгу рецензию. «Знамя юности» ее опубликовало. Услышать от учителя слова благодарности — это как награда. И все–таки я сказал Борису Васильевичу, что раздел книги «Падслуханая размова» показался мне неубедительным. «А нiякай размовы i не было, — объяснил Борис Васильевич. — На самай справе нас, чатырох падлеткаў з Чавус, паслаў у разведку пад Горкi маёр пагранiчных войскаў. Штосьцi там адбывалася незразумелае: цi то дэсант немцы высадзiлi, цi нешта iншае. Трэба ўдакладнiць. Удакладнiлi... Пад Дрыбiнам нямецкiя матацыклiсты палажылi маiх сяброў. Адзiн я цудам застаўся ў жывых... Аб гэтым i напiсаў. А рэдактар не згадзiўся. Вымусiў адступiцца ад праўды. Маўляў, i так на Захадзе нас абвiнавачваюць, што дзяцей пасылалi пад кулi...»
Момент откровения. О себе мой учитель рассказывать не любил. Разве что о газетной практике...
В армии младший сержант Борис Стрельцов сочинял стихи. Не лирические, не патриотические, а сатирико–юмористические. Армейская жизнь давала для этого богатую пищу. Рукописи солдаты передавали один другому. Все в них было узнаваемо. Попали как–то стихи и в руки командиру артдивизиона. «Чем заниматься стихоплетством, написал бы лучше заметку в нашу армейскую газету, — упрекнул он Стрельцова. — С хорошей оценкой отстрелялись на артполигоне. Лучших отметили. Вот и расскажи об этом. Да так, чтобы интересно было всем».
Если командир сказал — считай, что приказал. Послал Стрельцов письмо в редакцию газеты «Советская Армия». Через пару дней развернул свежий номер и чуть не выронил газету из рук. Под рубрикой «Репортаж» — его письмо, слово в слово. Вот и проснулся журналистский ген у Бориса Стрельцова.
Солдаты зауважали своего гармониста еще больше. И командование не осталось в стороне: на погонах Стрельцова появилась еще одна лычка...
Демобилизация происходила скрытно и очень поспешно. Но газетные вырезки Борис Стрельцов успел с собой прихватить. И когда они попали на стол главного редактора бобруйской областной газеты «Савецкая Радзiма», тот с ходу предложил Стрельцову должность литработника. Учеба в десятом классе вечерней школы и напряженнейшая работа в сельхозотделе областной газеты. Постоянные командировки. Где на перекладных, а чаще — на своих двоих (об автобусах в то время приходилось лишь мечтать). Как все это можно совместить? У Бориса Васильевича — талант совмещать несовместимое.
В послевоенные годы жажда знаний была неимоверной. Борис Васильевич поступает учиться заочно на филфак Белгосуниверситета. Но вскоре осознает, что заочная учеба — то же, что и заочная любовь! Переводится на стационар. А ведь уже была семья: жена Надежда Тимофеевна и дочь Наталья. Три года семья обитала в Бобруйске, а Борис Васильевич — в общежитии в Минске. Правда, полноценной студенческой жизни не получилось. Бориса Стрельцова взяли на полную ставку литработника в газету «Чырвоная змена». «Будешь трудиться в две смены, — заявил ему главный редактор «Чырвонкi» Николай Евкович Достанко. — В первую — учиться на филфаке, а во вторую — работать в газете. Ты же у нас двухжильный». Опытный редактор был знатоком человеческих душ.
А потом будет газета «Звязда». И факультет журналистики Белгосуниверситета. 55 лет своей жизни Борис Васильевич Стрельцов отдал белорусской журналистике.
* * *
Этот мудрый, простой, с чуткой и нежной душой человек обладал потрясающей работоспособностью. Предельная загрузка на факультете, работа ученого, творчество... Борис Васильевич — автор романа и нескольких повестей. Им созданы чудесные литературные миниатюры. А сколько сил и времени отнимала у него общественная работа в Белорусском союзе журналистов! Могу сказать с уверенностью: без Бориса Васильевича БСЖ никогда не имел бы того авторитета, веса и значимости, какие имел в 1990 — 2005 годах. Да и облик его был бы другим...
В творческой организации профессиональных журналистов Борис Васильевич много лет был неизменным секретарем и одновременно председателем комитета по профессиональной этике и журналистским премиям. Из судов на адрес комитета поступали запутанные и сложные дела, связанные с журналистами. Борис Васильевич вникал во все тонкости и нюансы. Суды всегда считались с его оценками и выводами. А сколько работ, поступавших на конкурс БСЖ (было время, когда премии творческого союза вручались каждый месяц, а не раз в году), надо было перелопатить, чтобы определить самые достойные. И когда жюри определяло лучшие из лучших публикаций, он весь светился от радости. Словно отец, получивший от своих детей добрые вести. Впрочем, так оно и было. «Ведь, почитай, все сегодняшние профессионалы — мои ученики. Родные, я не лукавлю, для меня люди», — признался он как–то сам.
Всего один человек, но как это много, если он — настоящий!
* * *
Слова — это следы на песке. Время, как ветер, стирает их быстро. Я старался незаметно записать мысли, высказывания, даже реплики Бориса Васильевича, которые он щедро, как сеятель зерна, разбрасывал среди своих коллег. Незаметно, потому что не хотелось услышать от него: «Запiсваць не варта. Гэта так, на хаду...» В моем блокноте немало «ходовых» мыслей учителя. Я мечтал написать о нем очерк. Не успел... И все–таки одно высказывание я приведу: «Если верить легендам, то у каждого человека есть своя персональная звезда. Ну а если оборвется жизненный путь, куда девается звезда? Звезды же не падают. Они, случается, разрываются от внутреннего напряжения. А может, от невыносимой тоски, от великой жалости к ушедшим?..
Все, что сегодня отдаешь людям, в вечности будет твоим».
Советская Белоруссия № 39 (24921). Вторник, 1 марта 2016
