Продолжаем публикацию фрагментов книги О.Белоусова.Не помню, в каком году, но где-то сразу вслед за нами вселилась в наш дом семья Окуней, тетя Нина и дядя Арон с маленькой, как и наша Таня, девочкой Долорес и отцом тети Нины Израилем Хайетом...
Дядя Арон был строителем, во фронтовой жизни - сапером, тетя Нина преподавала немецкий язык в пединституте.
Как-то так случилось, что мы подружились сразу и навсегда.
Вместе встречали все праздники, вместе ездили отдыхать на Нарочь, потом в Крым.
Должен сказать, что более надежных, верных друзей у нас, пожалуй, и не было.
Сейчас семейство Окуней живет-поживает в Америке, здоровы, счастливы, получают американскую пенсию, и в своих не очень частых письмах тетя Нина не устает благодарить Америку за то, что приняла и пригрела их - изгоев...
Отъезд их был печален - родители мои понимали, что уходит часть жизни, какой-то ее пласт, который никогда не повторится, что увидеться в этой жизни уж не придется.
Так и получилось - папы и мамы давно нет.
Все-таки жизнь у нас довольно поганая... Вечные стрессы, нервотрепка - все это не добавляет здоровья.
Когда началась эмиграция евреев, я был уже достаточно взрослый, однако никак не мог взять в толк, зачем они уезжают, ведь у нас так хорошо, так спокойно, так надежно.
Что-то, однако, было, чего я не понимал...
Помню папиного приятеля Цваню Яковлевича Кипниса. Он был театральным художником, с отцом дружил, как дружили все, кто прошел по дорогам войны.
А Цваня Яковлевич прошел по ним основательно. Когда ходили на демонстрации в День Победы, сбор был возле ТЮЗа, там хороводились художники, актеры, писатели, пили в буфете водку, а мы, малышня, послевоенные детки, знакомились друг с другом. На сбор Цваня Яковлевич приходил с невиданным иконостасом орденов на груди. Все очень уважительно говорили, что был он фронтовым разведчиком, что его выбрасывали на парашюте в Норвегию.
В конце 60-х встретил Цваню Яковлевича на улице, как всегда, поклонился, поздоровался, и вдруг он расплакался...
- Алик! У меня все ордена забрали. Как будто я не воевал. Как будто они мне их давали.
- Как забрали? За что?
- Я уезжаю. Я еврейский художник. Меня приглашают быть главным художником еврейской оперы в Тель-Авиве. Как я могу отказаться, там мой народ, моя культура.
- Но при чем здесь ордена!..
Цваня Яковлевич поглядел на меня печально, сказал
: - Спасибо!.. Ты единственный, кто за последние три месяца подошел ко мне на улице и не побоялся поздороваться.
Видит Бог, никакого геройства с моей стороны не было, я просто не мог не подойти к этому замечательному, уважаемому мной и отцом человеку.
Потом узнал, что такой же беспредел с лишением орденов, с исключением из партии произошел с уезжавшим кинорежиссером Шульманом, летчиком-штурмовиком, отцом Витьки Шульмана, и с многими другими заслуженными людьми.
Человек, любой человек, имеет право жить там, где ему хорошо, там, где ему хочется. Я бы, наверное, не смог уехать из этой страны - они смогли, рискнули, не побоялись.
Потом отъезды пошли косяком. Уезжали, уезжали, уезжали...
Уезжал Борис Заборов. Великолепный художник. Я, Сергей Лукьянчиков, Юра Марухин пришли его провожать. Уезжал он в свой день рождения. Мы же приперлись не вовремя, слишком рано, и долго "манежились" в Борисовой квартире, не понимая, чего ждем. Мы-то уж пришли, пора наливать...
Гости стали "подгребать", когда стемнело и "наружке" было трудно следить, кто пришел попрощаться с отъезжающим.
Я, дурак, имел нахальство посетовать, что никогда более не поедет Борис на рыбалку на Мезень, куда имел он обыкновение ездить с Марухиным и Игорем Шкляревским...
Борис ездит рыбачить в Канаду, он известный и покупаемый художник на Западе, а здесь ему не было ходу, как книжный график последние годы в СССР он получал заказы только в Москве благодаря Володе Зуйкову, своему другу, замечательному художнику анимационного кино.
Господи! Сколько наших соотечественников уехало!.. Сколько их живет на своей новой родине, сохраняя в душе незалеченную, кровоточащую рану... А может быть, она давно затянулась? Может быть, давно и не вспоминают они об этой земле?
В конце концов, имеют право...
Однажды в телепередаче "В баре "У Олега" Наум Штутин, миф и легенда "Беларусьфильма", рассказывая о своих предках, обронил
: - До войны моя тетя получала переводы из-за границы в фунтах стерлингов, а после войны переводы перестали приходить.
- От кого переводы, Наум?
- От своего деда Вейцмана.
- Кого, кого?
- Ну Вейцмана, президента Израиля.
Я стоял совершенно ошалевший. Президент Израиля - родственник студийного маляра Наума Штутина.
- Ну, родственник. А что тут такого.
А в самом деле, что тут такого... Если из одного маленького белорусского Пинска вышло аж четыре премьер-министра того же Израиля, если лауреатов Нобелевской премии, выходцев из наших мест, на душу населения больше, чем в России...
Недавно в книге Володи Орлова прочитал, что первая точно датированная еврейская могила на белорусской земле относится к 980 году...
Тысячу лет жили здесь евреи. Тысячелетняя история связывает наши народы. И что, можно вот так, разом, взять и все забыть?
Неправда! Это в крови, на генном уровне.
Прекрасный повар, который работает сейчас в ресторане "ЛУКойла", серб Илья, поэт кулинарии, служивший шефом в лучших ресторанах Европы, был потрясен, когда я приготовил фаршированную рыбу по рецепту дедушки Хайета и укормил ею весь его фешенебельный ресторан.
Еще один герой моей передачи, замечательно певший древние еврейские псалмы, рассказал историю о том, как главный кантор Израиля, перед которым он исполнял эти песнопения, с изумлением спросил у него, откуда он, белорусский мужик, знает эти мелодии. На что он ответил
: - В моей бригаде маляров работал бывший виленский кантор - вот он и научил.
Как все переплетено в этой жизни, как перепутаны судьбы в моем городе, какие встречаются неожиданности...
Когда "выводили" из Союза художников уехавшего в Париж Бориса Заборова и я предложил выбить его имя и имя Марка Шагала на мраморной доске, все посчитали это не очень удачной шуткой, а между тем ничего шутливого в этом предложении не было: они - наши соотечественники, наша гордость.
Люди, которые помнят довоенные времена, рассказывают
: - Дети во дворах говорили друг с другом на трех языках - белорусском, польском и еврейском.
Так повелось, что земля наша населена людьми разных национальностей, тут тебе и украинцы, и поляки, и литовцы, и русские, и евреи...
Одно слово - Великое княжество Литовское, Русское, Жемойтское, всякой твари по паре... Одни огородничали - татарские огороды до сих пор в моем городе, другие торговали, торговое сословие дореволюционной Беларуси - сплошь еврейское, третьи были пахарями - и всем хватало места, всем хватало занятий...
Недавно ездил по каким-то делам в местечко Лапичи под Бобруйском. Столетний дед помнил все - кто где жил, кто чем занимался, какие были ярмарки, где находились хедеры, православные приходские школы. Умудрился даже на идиш привет передать в Америку бывшим своим соседям.
Евреев в Лапичах не осталось.
Однако прохожие все равно твердили
: - Евреи жить мешают!
- Так нет же их.
- Все равно - мешают!
Откуда взялась, откуда пришла на эту землю черная, бессмысленная злоба?
Не знаю...
Мне, например, очень весело от того, что почти в любой столице мира могу запросто встретить знакомых, друзей, которые росли на Немиге, на Толстова, Грушевке, в Сельхозпоселке. Поэтому, когда говорят, что Минск - город европейский, для меня это не пустые слова.
Европейский. Воистину так!..
P.S.
В редакцию пришло письмо от Марии Илларионовны Хомяковой.
Весьма интересное и, думаю, стоящее того, чтобы на него ответить через газету.
Уважаемая Мария Илларионовна!
Во-первых, большое вам спасибо за внимание к "СБ", за то, что вы не остаетесь равнодушной к нашим публикациям.
Я очень внимательно прочитал ваше письмо, в котором вы укоряете меня в том, что я неправильно, на ваш взгляд, рассказываю о том, что запомнил из встреч с представителями партизанского движения в Беларуси.
Во-вторых, уважаемая Мария Илларионовна, заметьте, я нигде не оцениваю действия тех людей, о которых рассказываю. Я их никак не называю, тем более не обзываю. Я рассказываю о том, как один партизанский командир, которого я помню как Жору, сказал то-то и то-то о другом командире. Я как бесстрастный агностик лишь зафиксировал в памяти его слова.
К слову, уверяю вас, что и уважаемый Игнатий Зиновьевич Изох не лез за словом в карман, когда в неформальной обстановке вспоминал о некоторых своих соратниках.
Может, это ревность, может, соперничество - люди живые...
Тут я хочу перейти к более широкому обсуждению темы. Думаю, есть повод.
Эссе - а моя книга, скорее всего, сборник эссе - это все-таки жанр литературы, а не сухая энциклопедическая справка, тем более не диссертация и не протокол. Она живет по законам литературы, допускает толкования и размышления, которые остаются на совести автора. На моей совести.
И еще. Отзывов на мою книгу было много - хороших и разных, я благодарен всем их авторам, но два, честно говоря, меня удивили... Мои оппоненты, кстати, из разных городов, словно сговорившись, пишут: "Он (то есть я) не имеет права писать. И вообще - ему следует запретить писать..."
Запретить писать! Уважаемые! Ваше столь чуткое к моей стилистике ухо ничего в этой фразе знакомого не слышит?!
Допускаю, то, о чем рассказываю я, кто-то запомнил по-другому, у кого-то в памяти события, фразы, жесты отложились иначе. Даже если муж и жена расскажут об одном и том же - получатся разные рассказы. И поди пойми, - кто более прав.
Как хотелось бы, чтобы мы все были добрее и терпимее, чтобы понимали: не всегда общепринятое мнение ценно, каждый человек может высказывать свою точку зрения, тем более каждый имеет право выражать свои мысли, равно как и отстаивать свою позицию в честном споре.
Когда, например, Мария Хомякова требует, чтобы я извинился перед вдовой и дочерьми Игнатия Зиновьевича, - я могу это сделать с легким сердцем и абсолютно искренне - и вовсе не потому, что грозят собрать подписи и "привлечь".
Я ведь понимаю, что такое любовь к памяти отца и как может ранить неловкое слово.
Но, согласитесь, остальным критикам должен сказать: муза истории, Клио, - дама безжалостная, поэтому отцам, совершая те или иные поступки, не мешает иногда думать, какую память о себе оставят они потомкам.
Надеюсь, письма читателей дадут повод к продолжению разговора.
