Подбирая фотоиллюстрации для этих заметок, я столкнулся с неожиданной проблемой.
Кого только не снимали наши фотокоры — людей известных и не очень, домочадцев и друзей, гостей редакции и нас, своих коллег, в миру и на пиру. Но переворошив добрый десяток домашних фотоархивов, я не нашел ни одного снимка, где были бы запечатлены они сами. Хотя стоит ли удивляться. Как некогда точно подметили наши предки, портной без порток, а сапожник без сапог — обычное дело. Мастеровому человеку то ли неинтересно, то ли недосуг обихаживать самого себя. А профессиональному фотографу — еще и несподручно. Вся его жизнь проходит в неустанном поиске ускользающего кадра, поймав который в видоискателе, можно беззвучно выдохнуть: остановись, мгновенье, ты прекрасно! Или просто, без затей, нажать на спуск – оп-ля, снято! — и, наконец, смахнуть пот со лба. Эта профессия не располагает к праздности. Я не знаю, кому из фоторепортеров пришла в голову счастливая мысль сняться всей братией перед началом официальных торжеств по случаю Дня Победы. Казалось бы, это тот случай, когда можно на пару минут расслабиться и чинно запечатлеться на долгую и добрую память. Ан нет! Рука и тут непроизвольно тянется к камере, чтобы «щелкнуть» коллегу, выстраивающего кадр. Это уже просто рефлекс. Зато и снимок получился на загляденье — прекрасная работа, коллективный портрет ассов фотосафари, которых врасплох не застанешь. Кстати, снимки большинства из этой тридцатки не раз украшали страницы нашей «сельчанки».
Вначале было слово...
От сегодняшних газетных киосков — глаз не оторвать. Разглядывая многоцветный гламур и глянец, которым облицованы витрины, можно запросто пропустить свой автобус или троллейбус. И уже с трудом верится, что всего какой-то десяток лет назад наши издания были почти сплошь черно-белыми. Как и фотографии на их страницах. Только не надо снисходительных усмешек. Черно-белая фотография вовсе не была продуктом второго сорта. Мне кажется, она как нельзя лучше соответствовала реалиям ХХ века с его трагическими изломами и катаклизмами, не знавшими полутонов. Раскрашенный Штирлиц, согласитесь, выглядит пришельцем из какой-то совсем уж другой эпохи.
Кстати, фотография и полиграфия, ныне неразлучные, породнились не сразу. Газеты первоначально создавались под печатное слово. Иллюстрация в них вообще-то присутствовала, но только в технике гравюры. Фотография долго не могла вписаться в быстротечный типографский процесс чисто технологически. Вы можете представить себе треногу с громоздкой фотокамерой где-нибудь на обочине поля? Лично я — нет. К тому же стационарная аппаратура, рассчитанная на выдержку в несколько минут, могла фиксировать только неподвижные объекты. Даже на продвинутом Западе компактные фотокамеры для ручной съемки начали выпускаться только с середины 20-х годов минувшего столетия (первой была знаменитая «лейка»). Так что отечественным газетам тех лет, особенно периферийным, в выполнении их просветительской и агитационно-пропагандистской миссии оставалось налегать только на слово — без визуальной поддержки.
«Белорусская деревня», первый номер которой вышел ровно 90 лет назад, выглядела даже по тогдашним меркам аскетично: четыре полосы плотно сбитого текста без всякого намека на красивости — хотя бы в виде отбивок и прочих ассюре. В этом, наверное, тоже была ее сермяжная правда: простецкая, без затей, короче — своя. Ей хотелось верить. И следовать за ней.
В преемнице первой «сельчанки» — «Беларускай вёсцы» — фотоиллюстрация в чистом виде также отсутствовала. С большим или меньшим успехом ее заменяли рисунки и карикатуры. Впрочем, появлялись иногда на страницах газеты и фотографии, но с готовых клише, которыми снабжали местные редакции ТАСС и БЕЛТА. К слову сказать, в инвентарном списке редакционного имущества «Беларускай вёскі» фотоаппарата, увы, не было. А нет камеры — нет и фотокора. Зато в финансовых документах «Калгасьніка Беларусі» — следующего нашего издания — упоминаются сразу два человека интересующего нас профиля. Фотограф Рудерман работал по договору, а фотокорреспондент Я. Соловейчик выезжал в командировки по заданию редакции. Вероятно, его и следует считать первым в ряду фотокоров «сельчанки». К сожалению, никаких других сведений о нем не сохранилось. Как и полной подшивки самого «Калгасьніка».
Эйдин не снимал только Бога
Первым фотокорреспондентом возрожденной послевоенной «сельчанки» стал Г. Бугаенко, который проработал в редакции около полутора лет. Дальше его следы теряются. На оказавшуюся вакантной должность пришел только что демобилизовавшийся бравый сержант-танкист Леонид Эйдин, кавалер ордена Красной Звезды и многих медалей, в том числе «За отвагу» и «За боевые заслуги». Трижды горел в боевых машинах, несколько раз был ранен. Победу встретил в Праге, а войну закончил в Порт-Артуре. Последствием одного из ранений стала довольно заметная хромота. Злые языки (а где без них?) предрекали, что с таким увечьем он недолго будет «месить навоз». Но Леонид Борисович посрамил всех «доброжелателей» и завистников. Без малого сорок лет он не вылезал из командировок, в разы перекрыв километраж любого из пишущих журналистов. И никто из более молодых коллег не слышал от него жалоб. В его словаре не было слов «не могу». В знакомых или в друзьях у него ходило полреспублики. Так что не сильно грешили против истины острословы, утверждавшие, что Эйдин не снимал только Господа Бога.
«Доска почета» с доставкой на дом
Пока газета выходила два раза в неделю, Леонид обходился без помощников. Но когда она стала ежедневной, «прокормить» ее одному фотокору, даже вездесущему, было уже не под силу. И у Эйдина появились напарники. Назову только тех, кого знал лично, — Иосифа Шишко и Алексея Лукашова. Оба фронтовики, оба отдали газете по доброму десятку лет. Алексей, ушедший в только что открывшийся «Вечерний Минск», иногда заглядывал на огонек, выручал нас городскими снимками. Иосиф Сигизмундович уже не работал. Но оставался в редакции на партучете, исправно посещал собрания. Для нас, молодых, он был легендарной фигурой. Еще бы: воевал с германцами аж в Первую мировую. К фотографии же приобщился 16-летним пареньком в 1912 (!) году, а в 30-х работал фотокором в БЕЛТА.
Последним во «фронтовой» когорте наших фоторепортеров был Владимир Кашкан. В войну он служил во внутренних войсках, охранял Транссибирскую магистраль. Не однажды просился на фронт, но каждый раз получал отказ. Что и понятно: за Амуром хозяйничали японцы. На Транссибе младшему сержанту Кашкану приходилось водить разные транспортные средства: автомобили, мотоциклы и даже дрезины. Эти навыки очень пригодились уже после войны, когда он в составе опергрупп КГБ участвовал в ликвидации антисоветских банд на территории Западной Белоруссии и Литвы. И в «сельчанке» поначалу был водителем, несколько лет возил главного редактора. Заодно присматривался к работе фотокоров, а со временем и сам стал снимать. Когда открылась вакансия, приглашать кого-то со стороны не было нужды.
Не стану лукавить. Не все, что было отснято нашими фотокорами первого послевоенного призыва, выдержало испытание временем. Их фотоснимки в пожелтевших подшивках 40—50-х годов могут показаться на нынешний взгляд слишком безыскусными. Наверное, им не доставало креатива. Не будем, однако, забывать, что все фоторепортеры той поры были сугубыми практиками, которые самотужно постигали секреты своей профессии. Но для тогдашнего читателя «сельчанки», жившего в окруженных лесами и болотами деревеньках и хуторах, эти незатейливые «картинки» на страницах газеты были окошками в большой мир, вызывали чувство сопричастности к событиям, происходящим в ближних и дальних пределах. А для тех, кому посчастливилось попасть в объектив столичного журналиста, это было уж точно незаурядное событие — вроде фотографии на Доске почета. Только не бригадной или колхозной, а — берите выше! — всебелорусской. Номер газеты с таким снимком приобщался к документам, почетным грамотам и прочим знакам отличия. Иными словами — становился семейной реликвией.
Сам себе режиссер
Долгие годы (да что годы? целые десятилетия!) фотоиллюстрация оставалась эдакой падчерицей-золушкой на побегушках у текстовых газетных жанров. Виной тому была вполне объективная причина — высокая печать. Вернее, ее неизбежный спутник — растр, разбивающий фотоснимок на множество точек. И сколько ни бился наш художник-ретушер Владимир Кияшко (как и его собратья в других изданиях), выскабливая и подрисовывая снимки перед сдачей в цинкографию, на газетной странице они все равно выглядели серыми и подслеповатыми. И неудивительно, что секретариатчики, рисуя макеты полос для верстки, называли фотографии на своем профессиональном жаргоне не иначе как «пятна». Ситуация выглядела вполне безнадежной.
Разрубить этот гордиев узел помогли полиграфисты ГДР. Там были закуплены машины для офсетной печати, а немецкие специалисты установили новое оборудование в типографии Издательства ЦК КПБ и обучили наших печатников работе на нем. Это была настоящая революция! И очень своевременная. К тому времени завершилось техническое перевооружение и в редакциях. Фотокоры, работавшие всю жизнь на добротной, но незамысловатой отечественной аппаратуре («сменах», «фэдах», «зорких»), получили купленные за валюту современные японские камеры — «кэноны», «никоны», «мамии» с полным набором оптики. Снимай — не хочу: в любых условиях, с каких угодно точек и в самых невероятных ракурсах. А офсет служил гарантией, что снимки дойдут до читателя без малейших потерь.
Старая гвардия уходила. С сознанием исполненного долга и уверенностью, что их наследники пойдут дальше. И новое поколение фоторепортеров не преминуло воспользоваться прекрасными стартовыми возможностями. Раньше и интереснее других заявил о себе Григорий Кадет. Строго говоря, он не был «чистым» фотокором, но камерой владел виртуозно. Собственно, сплав слова с фотографией и стал его коньком, по-нынешнему — ноу-хау. Мне иногда казалось, что он даже мыслит кадрами. Григорий выстраивал каждый свой снимок, как хороший режиссер — мизансцену. Отчего в них, помимо видимого плана, всегда «проявлялся» глубинный смысл. Был Кадет и хорошим командным игроком. Помню, с каким увлечением и выдумкой он работал с Владимиром Борисенко над проектом «Олимпийские километры» в 1980-м, какие нестандартные ходы предлагал коллегам, готовившим выпуски экспедиции «Это наша с тобою земля...». А вместе с Виктором Захарчуком стал лауреатом премии Союза журналистов СССР за цикл очерков «Люди, люди, высокие звезды». Он способен был достичь еще больших триумфов, если бы не пагубная страсть, которая подрезала крылья его таланту.
Но... написанное остается. Снятое — тоже. И приумножается. Недавно Анатолий Клещук, один из признанных мэтров белорусской фотожурналистики, напомнил мне эпизод его приема на работу в «СГ». Начисто, как ни странно, забытый мною. Вернувшись из испытательной командировки на Гомельщину, он разложил сделанные там снимки — числом в несколько десятков — на полу моего не тесного секретарского кабинета. Чего там только не было! Сенокос, сельская детвора, деревенские улицы, речной паром, портреты полешуков разного звания и состояния, жбаны на частоколах... Это была настоящая выставка — хоть сейчас на стены. Тут я и пригласил «приемную комиссию». Молчание было долгим. А потом кто-то ахнул: «Да это же ранний Кадет!» — что выглядело высшей похвалой. И следом: «Что за вопрос! Конечно, берем». — Это уже главный «приемщик» подвел черту.
Примерно через такую же процедуру, может быть, менее многолюдную и не столь впечатляющую, проходили на моей памяти все фотокоры редакции: в 80-е — Леонид Климанский, Аркадий Бирилко, в 90-е — Олег Соколов, Константин Дробов, Юрий Захаров, в самом начале нулевых — Владимир Сиз. Избежал ее только Владимир Кияшко, который однажды просто сменил скальпель ретушера на фотокамеру. Но тут важно другое: каждый из них в отдельности и все вместе взятые, кто на взлете, а кто на излете, в благодатные и в смутные времена, они поддержали марку газеты, добавили креатива в мощный и самобытный аграрный пласт белорусской фотожурналистики. Кстати, он прирастал также работами внештатников — профессионалов и фотолюбителей. А это — поверьте, я не преувеличиваю — сотни имен и тысячи снимков, без которых фотопалитра газеты была бы намного беднее и бледнее.
«Дети подземелья»
Профессия фоторепортера всегда была престижной. Но мало кто знал, каких жертв она требует от тех, кто отважился посвятить ей свою жизнь. Я имею в виду не столько частые, порой изматывающие командировки и не условия съемки, которые в сельской глубинке редко бывали комфортными. Речь о рутинной и сугубо технической стороне работы фотокорреспондента. Это была, скажем так, добровольно-принудительная отработка. И если пишущий журналист по возвращении в Минск отправлялся домой отсыпаться, то снимающий мчался в редакцию и нырял в свою лабораторию.
Все они располагались в подвальной части Дома печати на главном проспекте. Там в наглухо зашторенных кельях, куда никогда не проникали солнечные лучи, происходило главное таинство — рождение фотографии. Процесс был долгим, монотонным и утомительным: проявление пленки, закрепление, сушка. Затем морока уже со снимками: увеличение, печать, закрепление, глянцевание. То была своего рода бездонная «черная дыра», которая, по признанию одного маститого фотокора с тридцатилетним газетным стажем, пожирала более половины рабочего времени.
В бытность ответственным секретарем я иногда заглядывал в это святилище, чтобы поскорее узнать, получился ли запланированный в номер снимок. Естественно, делал это поближе к концу дела. Потому что открывавшееся взгляду зрелище было не для слабонервных: мертвенный синий свет, деформирующий все предметы; густо насыщенный парами химикатов воздух; и, наконец, фигура хозяина в рабочем халате или с обнаженным торсом, при таком освещении больше смахивавшая на привидение. Для полноты картины не хватало разве что запаха серы. Долго задерживаться здесь не хотелось, и, убедившись, что со снимком проблем не будет, я с облегчением поднимался наверх, чтобы глотнуть чистого воздуха. Нет, не зря в Доме печати фотокоров называли «детьми подземелья».
«Подземелье» сохранилось и в новом Доме прессы на улице Богдана Хмельницкого, куда большинство редакций перебралось в начале 90-х годов. Правда, там лаборатории уже не ютились в подвале, а занимали отдельное крыло на первом этаже и больше соответствовали своему назначению. Сама же пленочная технология, громоздкая, затратная и трудоемкая, не претерпела сколько-нибудь заметных изменений вплоть до начала нынешнего века, когда она постепенно стала сдавать позиции под натиском электронного хайтека. И, наконец, ко всеобщему облегчению, ушла в небытие, оставив после себя целый шлейф любопытных историй, которые воспринимаются уже как преданья старины глубокой.
Снимки — в газету, серебро — в казну
Если кто не помнит, в состав светочувствительного слоя, который наносился на фотопленку, непременно входили соединения серебра. А драгоценные металлы, использовавшиеся в различных производствах, являлись исключительной собственностью государства. Так что даже отходы подлежали обязательной сдаче. Отбывали эту тягостную повинность в числе прочих и редакционные фотокоры. По мере накопления отработанного фиксажа (где, собственно и оседало серебришко) его следовало сдавать в специализированные приемные пункты. Благородного металла в этих «отвалах» — кот наплакал. Но в масштабах огромной страны выход продукции был сопоставим с объемом добычи средней руки рудничка. Между прочим, эта неожиданная аналогия — вовсе не моя находка. «Так выпьем за наш праздник — День шахтера!» — этот шуточный тост я услышал однажды на летнем пикничке от одного из наших фотокоров. (Кстати, хорошее чувство юмора — неотъемлемое свойство представителей этой нелегкой профессии. Люди угрюмые, обидчивые в ней, как правило, не выживают.)
С пленкой была связана еще одна «повинность» — но уже приятная и, я бы сказал, почетная. Раз в год в редакции наведывались сотрудники республиканского архива кино-, фото- и фонодокументов. Целью таких плановых визитов был отбор негативов, представляющих ценность для истории, — тех самых остановленных мгновений нашей жизни. А для фотокоров это был момент истины, или, если хотите, гамбургский счет. Сколько твоих кадров взяли на вечное хранение — такова тебе и цена как профессионалу. И — летописцу. Это вам не «серебринки» из отходов, а «золотинки» истории, причем самой высокой пробы. «Прииск» газеты-«сельчанки» действует уже много десятилетий. И будем надеяться, что золотоносная жила не иссякнет никогда. Ведь жизнь продолжается (теперь уже в полном своем многоцветье), и остается только пожелать нынешним и будущим старателям удачного промысла на ее безбрежных полях.
Альберт СТРЯПЧИЙ
Фото из личных архивов ветеранов редакции
