Звезда фильмов "Фонтан" и "Окно в Париж" Сергей Дрейден открыт для рисковых творческих предложений

Сергей Дрейден избалован признанием: две «Золотые маски», премия «Ника», три высшие театральные награды Санкт–Петербурга «Золотой софит». Роли в кино у лучших режиссеров Юрия Мамина («Фонтан», «Окно в Париж»), Александра Сокурова («Русский ковчег»), Бориса Хлебникова («Сумасшедшая помощь»). Театры и режиссеры соревнуются друг с другом за право работать с Дрейденом. Мы поговорили с актером в Перми, где он был председателем жюри Второго международного фестиваля Мартина Макдонаха.


— Сергей Симонович, каким вам вспоминается период работы над картинами «Фонтан» и «Окно в Париж»?

— Эти две работы заняли у меня очень короткое время. «Фонтан» — это 1988 год, до этого с Юрием Маминым мы не были знакомы. «Окно в Париж» — 1992–й. Больше мы не работали.

Я, конечно, безумно Мамину обязан. Он сам лично как режиссер хотел меня в эти работы. Помню, что почему–то очень боялся озвучания. Он помог мне спокойно и с наслаждением озвучить свою роль. Второй фильм сложился не сразу, там был поначалу другой актер, приглашенный французами. Хотя драматургом Владимиром Вардунасом это все писалось на нашу пару — меня и Виктора Михайлова. Это были отголоски успеха «Фонтана».

— Вы внутри «Фонтана» понимали, что снимаете притчу?

— Честно говоря, нет. Но какие–то вещи я чувствовал. Наличие скрипача в истории, метафора трещины. Автор сценария «Фонтана» Владимир Вардунас, ушедший в 2010 году, удивительно талантливый человек. Это его история, его видение от начала до конца.

Конечно, удивительное было время. Я люблю экспедиции, в свое время ездил в настоящие геологические походы уже взрослым человеком, деньги зарабатывал. И для меня любые съемки — это как вояж. Ты погружаешься на три–четыре месяца в другую жизнь. И не важно — Париж это или провинциальный российский город. В Париже, кстати, на съемках особых впечатлений не было. С 6 утра до позднего вечера мы работали. В выходные французы не работают. Правда, я ездил на велосипеде по городу. Мне тогда казалось, что мы еще что–то сделаем... Но умер Витя Михайлов и эта история закончилась.


— А как вы попали в картину Александра Сокурова «Русский ковчег»?

— Работая на «Ленфильме», Сокуров меня знал. А я видел его работы, как только он возник в Ленинграде. У нас были общие знакомые — редактор его картины Шура Турчинская, все тот же Витя Михайлов. Он успел поработать у него на картинах вторым режиссером. Сокуров сам его позвал.

Шепоток о нем шел. Проходили подпольные просмотры его картин «Соната для Гитлера», «Одинокий голос человека». С тех давних пор он стал мне безумно интересен. Когда начались его художественные ленты, я их не пропускал.

Сама подготовка к «Русскому ковчегу», снятому одним дублем, была от начала до конца невероятно интересной. В течение двух месяцев я ходил по всему маршруту моего героя маркиза де Кюстина и знал его уже наизусть. Я проговаривал текст, который был написан приблизительно, пытаясь ухватить их смысл. Текст был направлен на моего собеседника, которым был сам Сокуров за кадром. Потом приезжал на «Ленфильм», где мы проходили какие–то эпизоды. Каждый понедельник встречались в Эрмитаже, потому что в понедельник там выходной... Сокуров успокаивал: «Сергей Симонович, не беспокойтесь по поводу текста, по опыту прошлых картин я знаю, что 40% будет совсем другим».


Потом была премьера в Каннах, некоторая шутливость между нами. Но я позволил себе как–то одну бестактность, и стало понятно, что наши отношения остановились. Я вообще не его актер. Вот Леонид Мозговой — его актер. Посмотрите, что он из него вылепил: Ленина, Гитлера! И все с такой поразительной достоверностью, на невероятном уровне художественной и человеческой правды. Без малейших швов! Это настоящая работа. Но вот недавно я посмотрел его «Франкофонию» и не удержался, позвонил. И мы нормально поговорили. Так что можно считать, что наши отношения восстановились. С удовольствием пересматриваю его фильмы. И благодарен судьбе за то, что «Русский ковчег» в ней был.

После этого в какой–то момент показалось, что ничего стоящего в кино уже не будет. Но вдруг появился Борис Хлебников со сценарием Александра Родионова «Сумасшедшая помощь». И рядом со мной оказался актер Евгений Сытый из Кемеровской области, копия Вити Михайлова.

— И играл он, кстати, в «Сумасшедшей помощи» белоруса.

— И как играл! Женя выходец из Кемеровской области, из семьи шахтера, начинал в кемеровском театре Евгения Гришковца «Ложа». Скромнейший мужик, замечательный парень.

— Но материал довольно своеобразный...

— Ну что вы! Родионов грандиозный автор! Я получил подарок! Он же родственник Александра Миндадзе. Мама у него Елена Гремина, идеолог «новой драмы», дедушка — ведущий советский сценарист Анатолий Гребнев. Там целая династия. Вы его видели? Совершенно непонятное существо: скромный, тихий, молчаливый, но вот такой у него особый слух, особая рука.

Думаю, это какое–то везение. После таких историй, как «Сумасшедшая помощь», для меня уже есть табу. Если предлагается какой–то сценарий, я с первой строчки понимаю: меня здесь не будет. Зачем мне тратить месяцы жизни на это?


— Вы продолжаете играть «Вишневый сад» с Ренатой Литвиновой в МХТ?

— Да, и сейчас мы будем вводить нового Лопахина, потому что Андрей Смоляков решил, что он уже старый для этой роли.

— Раневская прежняя?

— Из–за нее все и затевалось. Каждый спектакль — аншлаги. Поклонниц тьма. (Пауза.) Смоляков сказал, что он уже старый, а я не сказал. Только режиссер Адольф Шапиро меня попросил: «Слушай, ты не можешь в этой фразе «Сестра, когда–то мы спали в этой комнате, а теперь мне 51 год...» говорить 61 год?» Я говорю: без проблем. Могу сказать и 161. Как угодно, не в этом же дело.

— Что вам дает участие в этой истории?

— Мы играем его уже 12–й год. У нас там внутри сложились свои добрые отношения. Нам как–то хорошо друг с другом. Зритель спектакль принимает. Хотя вполне возможно, что еще сезон — и спектакль может сойти. Значит, так и должно быть. Я в этом отношении фаталист, не цепляюсь ни за что.

— Как вам за все годы удалось не попасть в кабалу ни к одному театру? Даже в театре миниатюр у Аркадия Райкина проработали всего год...

— Да не год даже, четыре месяца.

— Другие же пятьдесят лет сидят на одном месте...

— Я же вижу, как они сидят и зачем. Вижу, как они играют в ожидании даже не следующей роли, а жилплощади, звания, повышения зарплаты. Я вижу, что превалирует в их мотивации.

— Хотите сказать, что вам это не надо было?

— Не надо, потому что я пришел в театр за игрой. Если нет игры, я ухожу, меня ничто не держит. Был период, когда у меня была одна из семей: двое детей, жена. И надо было думать о хлебе насущном, и тогда я, конечно, по–своему, старался. Это была стабильная нормальная зарплата. Но в какой–то момент почувствовал, что сижу в таком болоте, в таких интригах... Пусть ты сам в них не участвуешь, но ведь все равно вокруг тебя это болото и ничего ты с ним поделать не можешь.

— Это в каком театре?

— В Театре комедии в Ленинграде. Я остро почувствовал, что должен уйти. И как–то так получилось, что одновременно вылетел и из семьи, и из театра. И оказался в совершенно необыкновенной жизни. Начиная с 1970 года уже не зависел ни от какого театра.

— Не могу не спросить про одну из ваших супруг — актрису и драматурга Аллу Соколову, автора пьесы «Фантазии Фарятьева».

— Да, это как раз тот случай: я вылетел из семьи, потому что мы встретились с Аллой. У нас родился сын. Мы сами с упоением сочиняли спектакли для себя, играли вместе...

— Фарятьев не с вас списан?

— Нет–нет.

— А вы влияли на нее как на автора?

— Ни в коем случае. Когда мы встретились, ее пьесы уже повсюду шли. У нее же не только «Фантазии Фарятьева» написаны, и другие вещи совершенно изумительные: «Дом наполовину мой», «Эльдорадо», «Люди, звери и бананы»... Это она на меня влияла. Думаю, хороший брак и нужен для того, чтобы меняться в лучшую сторону.