Вы замечали, какое чудо может сотворить обыкновенная багетная рамочка? Поместите в нее даже обрывок грязной оберточной бумаги — и сразу в причудливых разводах увидятся образы. Это как в анекдоте, когда самой оригинальной картиной вернисажа зрители признали объявление «Посторонним вход воспрещен» возле двери служебного входа.
То же самое и в литературе — только вместо рамочки книга. Издать сегодня даже очень плохие стихи не проблема. Было бы немного денег или жалостливый спонсор... И появляются многотомные «Космические стихи» с посылом «спасти глупое человечество»:
«Читайте стихи, что мы
дали для Вас!
На данном этапе
очистишься враз!»
Да еще свой парадный портрет — на глянцевую обложку...
На «эффект рамочки» работают и пиар–акции автора: выступления, перформансы, публикации... За свой многолетний критический опыт я убедилась в одном: доказать автору, что он написал плохое стихотворение, невозможно. Чтобы знать, что ты пишешь неудачные стихи, нужно обладать хорошим вкусом, самоиронией и реализовываться по полной в какой–то другой области... Например, герой раннего романа Владимира Короткевича «У снягах драмае вясна», талантливый филолог, так и говорит любимой девушке: пишу, мол, «дрэнныя вершы». «Астатнi час ён праводзiў у акадэмiчнай бiблiятэцы або проста ляжаў дома на ложку i пiсаў вершы. Вершы былi кепскiя, але як было iначай перадаць свой настрой?»
До сих пор ведутся ожесточенные споры о том, какое стихотворение считать плохим, какое — хорошим. Вот, например. «Таракан Как в стакан Упадет — На стекло — Тяжело — Не всползет» — это что? Графомания? Не угадали. Это Мятлев, классик русской поэзии. «Ёсць добрыя вершы, ёсць дрэнныя вершы, ёсць вершы як вершы; апошнiя — горш за ўсё», — пишет народ на форумах. Российский поэт Стась Красовский так передавал свое впечатление от встречи с одним провинциальным поэтом: «Человек очень хороший, очень грамотно написано, ничего там вредного нет, но я стал безумно уставать от отсутствия поэзии в этих грамотных стихах. А там, где есть поэзия, она может быть опасной».
Более того — известно много примеров, когда литератор, достигнув совершенства в своем жанре, бросал писать. Иные страшились судьбы безумного художника из рассказа Бальзака. Другие разочаровывались в силе слова. Даже Лев Толстой к концу жизни стал относиться к литературе, как к проклятию. А бывало и по–другому... Испанский литератор Энрике Вила–Матас описывает случай со своей подругой, которая приехала в Париж, чтобы стать писательницей. Тогда, в начале 70–х годов прошлого века, появилась мода на шозизм — «новый роман» без связного сюжета, скрупулезные описания вещей: стола, стула, точилки для карандашей, чернильницы... И когда в середине романа начинающая романистка решила, что и ей не обойтись без шозизма, роман застопорился. Тридцать страниц описания этикетки на бутылке минеральной воды еще одолела. Но потом надо было изобразить в словах волны, бьющиеся о причал, пристань... Творить бы девушке «на старый лад» — но... боязнь показаться «отсталой провинциалкой»! Так и не вышло из нее писательницы. А в 1984 году Роб–Грийе, один из основателей «нового романа», издал книгу «Возвращение зеркала», в которой признавался, что весь этот «новый роман» — не более чем розыгрыш.
А вот те белорусские стихи, которые печатались в первых белорусских изданиях, которые писались еще, когда существование самого белорусского языка не признавалось, — как их судить? С их русизмами, полонизмами и диалектизмами? Не зря такое огромное значение имело появление «Беларускай граматыкi для школ» Бронислава Тарашкевича, изданной в Вильно в 1918 году. Не зря автор был любимым студентом питерского академика, знаменитого лингвиста Шахматова... 29 ноября 1938 года, 70 лет назад, Тарашкевича расстреляли по нелепому обвинению. Такая трагическая судьба. Ведь и в панской Польше «сидел» Бронислав Тарашкевич за свою белорусскую работу: открывал школы, возглавлял Виленскую белорусскую гимназию, выступал с публичными лекциями, перевел на белорусский язык «Илиаду»... Отстаивал белорусские интересы в сейме... Как вспоминала жена Тарашкевича Вера Снитка: «Бронiка цяжка было спынiць. Ён за праўду — беларускую праўду — iшоў на злом галавы».
В 1933 году правительство СССР обменяло его, польского политзаключенного, приговоренного к 8 годам каторги, на «враждебного элемента» драматурга Франтишка Алехновича. Тарашкевич активно взялся за работу, в Московском институте международных аграрных отношений ему предложили должность заведующего отделом стран Прибалтики и Польши... И вот — арест, расстрел... Посмертная реабилитация...
Писатель Адам Глобус как–то написал: «Паэт з Уладзiвастоку — Юра Кабанкоў — так выказаўся пра рознiцу памiж працаю на нiве рускай i беларускай лiтаратуры: «У рускага паэта стаiць задача — не напiсаць i не публiкаваць кепскiх вершаў. Таму рускаму паэту трэба пiсаць як мага меней. Беларусу варта пiсаць шмат, беларускаму лiтаратару можна пiсаць i пасрэдныя вершы, яму варта дараваць нават вершы кепскiя; бо тваёй беларускай паэзii зусiм мала ў гэтым свеце, а маёй рускай — больш чым дастаткова...» З Кабанковым мы не спрачалiся, але жадання пiсаць i публiкаваць кепскiя вершы ў мяне так i не з’явiлася».
А с другой стороны, если человек пишет плохие или пусть даже средние стихи, его что, нужно уговорить бросить это занятие? И кто от этого станет счастливее (кроме редакторов и жюри литературных конкурсов)? Когда юный Костя Мицкевич показал свои первые стихи старшему брату, тот поднял начинающего поэта на смех... Окажись Кастусь с менее твердым характером, так и бросил бы бумагомарание. А так — стал Якубом Коласом. Может быть, еще и потому, что отец, тоже узнав, что сын пишет стихи, дал ему рубль?
Нет, в мире, где поэзия вообще скукожилась до узкого круга, я не собираюсь высмеивать тех, кто пишет искренне, но кому не дано достичь высот «большой литературы». Ведь мы не запрещаем людям петь — пожалуйста, хоть в ванной, хоть на корпоративной вечеринке, хоть в «Народном артисте»... Вот только почему–то самодеятельные певцы не рвутся все как один на сцену оперного театра — понимают, наверное, что арию Тоски не вытянут. А стихотворцы сразу равняются с Пушкиным и требуют томов с золотыми обрезами и славы... Или хотя бы публикации на страницах газеты. Короче, как утверждает один из авторов поэтической почты: «Умею я стихи писать /Без остановок сутки, /Умею с рифмою плясать /Под вдохновенья дудки». Вот и на здоровье...
Главное — чтобы при этом читатели знали, где искать высокую поэзию.
Рисунок Олега КАРПОВИЧА, "СБ".
