Эта серия проекта «Хронотоп», соединяющего пространство и время, о моде. Что это такое, не знает никто. Дефиниций тысячи. Порассуждать о «высоком» заставил рассказанный коллегой случай. Приехала к нему в Минск теща из деревни. Старенькая, но еще бодренькая. Во все вникает, изучает, рассматривает. Когда дочь с зятем ушли на работу, теща не скучала. Увидела дочкины джинсы. За голову схватилась, разволновалась. Брюки целые, крепкие. А на коленях дырки такие, что ладонь пролезает. Нашла иголку, нитки. Полдня не разгибалась, штопала. Зашила, отутюжила. Аккуратно сложила. Вечером похвалилась: не сидела, мол, сложа руки. Не без гордости продемонстрировала сделанную работу. Зять с дочкой поблагодарили заботливую мамашу, переглянулись. Не объяснять же пожилому человеку, что дырки те специально дизайнером сделаны. В них — изюминка и последний писк моды. Когда теща уехала, дырки вернули на прежние места. Теперь и по проспекту прошвырнуться не стыдно, и за границу выехать.
Рисунок Олега КАРПОВИЧА
Писатель Владимир Степан в свое время был знатным модником. Его молодой соавтор Дмитрий Умпирович в моде, напротив, разбирается, как свинья в виолончелях. Все–таки фешен — дело, скорее, женское. Подменить коллегу согласилась Юлиана Леонович.
— Юлиана, я вот смотрю, и у тебя штаны с дырками. Тоже скажешь, что модно? Если честно, я такой моды не понимаю. Хотя, помню, между седьмым и восьмым классом (а это был 1972 год) очень популярными стали широкие штаны. Чем шире, тем лучше. Я пошел с мамой в магазин и долго выбирал ткань. Остановился на черной с тонкой белой полосой. В ателье сбивчиво объяснял пожилой портнихе (смешно, ей лет сорок было), что ширина штанины должна быть не меньше 30 сантиметров. Портниха боялась, но пошила. На улице, в классе мои штаны были самыми широкими. Я ходил гоголем, прослыл модником, но поступать в художественное училище в таких распрекрасных брюках меня отговорил товарищ. Экзамены сдавал в самых обычных. Приняли! В Минске свои широкие штаны я надел лишь раз, однокурсники жестоко высмеяли. То, что для гэпэ было модным, в столице выглядело самой настоящей деревенщиной. Брюки пришлось выбросить. А вот делать специально дырки на штанах нам и в голову тогда не приходило.
— Хотите, Владимир Александрович, объясню, почему вы в семидесятых носили широкие штаны, а мы в 2016–м носим рваные, потрепанные и этого нисколько не стесняемся? Мода — это всегда протест, неподчинение общим правилам, борьба против системы и вылизанности. Желание выделиться, если хотите. Молодым людям ни тогда, ни сейчас не хотелось выглядеть как чиновник на совещании: пуговка к пуговке, галстук в цвет носков, рубашка хрустит. А то, что это не нравится старшему поколению, что ж тут поделаешь? Вот на днях стала свидетелем настоящего модного скандала. Автобус. У окошка пассажирка за семьдесят. Саженцы везет. Напротив — девушка, явно студентка. В смартфоне ковыряется. Сквозь дырки в джинсах колени торчат. Тут и началось: «Как не стыдно, — ни к кому конкретно не обращаясь, возмутилась бодрая пенсионерка. — Даже после войны мы в дырявой одежде не ходили. Позорище! И куда только родители смотрят, выпустили такую в город. Раньше мы сами ткали, сами шили, утюжили. В рваном на людях никогда бы не показались!» Студентка начала оправдываться: тише, бабушка, мода сейчас такая. «Да разве это мода? Дурь это! С жиру вы все беситесь».
Ее бы воля, высекла бы студентку теми самыми прутьями. За безобидные джинсы.
— Сегодня можно купить все. А я помню 70 — 80–е — золотые времена фарцовщиков и портних. Настоящие, фирменные, джинсы не достать, с рук они стоили как зарплата советского инженера. И я как бедный студент позволить себе такого не мог. Но выход нашел. Купили с приятелем тонкого голубого брезента. Из него знакомая портниха сшила нам синие узкие джинсы. Красота! Три года мы считались самыми стильными на курсе — таких самопальных штанов не было не то что в нашем вузе, но и во всем Минске!
— Это понятно: ваше поколение изгалялось от бедности. Сейчас же, наоборот, от изобилия рябит в глазах. Много денег — пошел в бутик. Мало — поехал на «Ждановичи». Там все тренды, бренды и мейнстримы: хочешь «шанели», хочешь шинели. А портниха — слово–то какое старорежимное! Почти ветхозаветное. И фарцовщиков давно уже нет. Любые «лабутены» можно купить на рынке. Но вот в чем парадокс: дефицита товаров нет, а выделиться из толпы все сложнее и сложнее.
— В мое время выделиться было просто. Постригся под ноль — уже не такой, как все. Издалека виден. Или, наоборот, отрастил волосы, как у «битлов». Опять же в центре внимания. А если прическа, да еще и к джинсам — ты первый парень на деревне. Правда, комсомольцы остричь могли, на собрание вызвать, стипендии лишить. Были и у меня длинные волосы. Завуч нашего художественного училища от искусства человек далекий. Вызвал к себе в кабинет: «Если не приведешь волосы в порядок, стипендии не увидишь. Негоже комсомольцу поповские патлы носить». Из парикмахерской я вышел, потирая остриженную макушку. Завуч, увидев меня, скрежетнул зубами, но ничего не сделал.
— Представляю, что стало бы с вашим завучем, если бы он вышел на улицу сегодня. Фантазия нынешних стилистов не знает границ. Хочешь — розовый ирокез, хочешь — как хвост у фазана. Однокурсницу преподаватели за глаза называли Мальвиной. Роскошные кудри, которым все завидовали, она превратила в синюю мочалку. Так и ходила на занятия, смущая старшее поколение преподавателей, веселя молодых. «Клево, прикольно», говорили они, автоматом ставя зачет. В том числе и за смелость.
— Вот мы тоже были смелые, могли под ноль постричься. Но чтобы сделать, например, татуировку, пусть даже маленькую, духу не хватало. Но делали. Подпольно, в антисанитарных условиях. Представляешь, умельцы превращали механическую электробритву в тату–машинку! С картинками на теле в то время возвращались из тюрьмы, армии и флота. Разве ж могли мы тогда подумать, что в 2000–х это превратится в самую настоящую индустрию, а криминальный или армейский подтекст исчезнет напрочь. Иероглифы, драконы, деревья, птицы — черти что! Представить однокурсницу в синей паутине и вовсе было невозможно.
— Вы, Владимир Александрович, рассуждаете, как парторг советской швейной фабрики. А моя 80–летняя бабушка, например, считает, что хорошую девушку татуировками не испортишь, лишь украсишь. На меня намекает. Родители тоже были не против. Понимают: татуировка, как и одежда, и прическа, — просто способ выделиться, не более того. Подтекст у современных рисунков на теле совершенно другой. А зачастую его и вовсе нет — просто красивая картинка.
— Я вот недавно задумался, глядя на подростков: а не проколоть ли мне ухо? А что? Стильно, модно, молодежно. Многие мои сверстники уже давно с дырками в ушах ходят. Может, и сделал бы, да, не поверишь, мамы боюсь. И перед дочкой как–то неудобно... Еще лет двадцать назад подобная идея мне бы и в голову не пришла. Чтоб мужчина, да еще и с серьгой? Как папуас. Подобным украшательством занимались исключительно женщины. А сейчас все смешалось.
— Я бы, Владимир Александрович, на вашем месте еще и тоннели в ушах сделала. Чтобы совсем уж круто было. Представьте картину: пришли вы в редакцию, сняли свою ушанку, а в ушах серьги блестят. А что, красиво. Сегодня это, может, и экстремально, окружающие обращают внимание. Но пройдет лет десять, дырки на джинсах, ирокезы, татуировки, тоннели станут банальностью. Чем тогда удивлять?
— Не переживай, время придумает. Еще будешь смотреть на своих детей, удивляться, за голову хвататься: вот сумасшедшие, чего только не придумают. А хронотоп, связывающий пространство и время, прошлое и настоящее, в данном случае не дырка на джинсах или тоннель в ухе, а желание выделиться из толпы себе подобных. Хоть чем–то, но отличаться.
ladzimir@tut.by
leonovich@sb.by
Советская Белоруссия № 95 (24977). Суббота, 21 мая 2016
