Виктор Шматов, спасавший от радиации артефакты Белорусского Полесья, в воспоминаниях дочери Марты

В первые месяцы после чернобыльской беды Виктор Шматов бродил по отселенным деревням и слушал тишину: сразу эти места покинули не люди — птицы. Не осталось и малейшей души, тишина не звенела, не стрекотала, даже ветра не было, будто авария отключила все звуки разом. Сюда его привел друг, Василий Глувко, работавший в зоне отчуждения. Виктор Шматов часто останавливался у него, приезжая в Комарин, поселок, где родился и вырос. Двери в домах стояли настежь, приглашая войти единственного гостя. Он и переступил порог. Один, другой, двадцатый... А потом встретил Миновну. Таких, как она, позже назвали самоселами. Анну Ятченко на ее седьмом десятке не пугали ни отсутствие электричества, ни дикие звери, которые вскоре стали приходить вслед за мародерами, ни одиночество. Все самое страшное у нее осталось в прошлом — война, потеря близких. Она давно была одна, и в родной Колыбани, пусть даже обезлюдевшей, чувствовала себя куда лучше, чем у чужих людей.



«Учора Ганна Мiнаўна правяла са мной экскурсiю па роднай вёсцы, — записал Виктор Шматов в своем дневнике 16 июня 1986 года. — Заходзiлi з ёй у асобныя хаты, у многiх з iх усё зруйнавана ўшчэнт. Я звярнуў увагу, што сярод смецця ляжаць высокамастацкiя творы сялянскага побыту: грэбнi, ступы, дзежкi, маслабойкi i iншае. Валяюцца часам i добрыя рушнiкi. Папрасiў Ганну Мiнаўну, каб яна iх збiрала, сказаў, што спатрэбiцца для музея. Тая ахвотна згадзiлася. «Такога дабра колькi хочаш», — кажа».

Через два месяца он снова приехал в Брагинский район, опять навестил Колыбань. В дневнике появилась еще одна запись: «Зноў жыву ў Ганны Мiнаўны. Увесь яе двор у гаршэчках. «Гэта, — кажа, — твой музей».

В издательстве «Беларусь» недавно вышла книга «Захаваная памяць страчанай зямлi». В 1991–м, когда возглавил отдел древнебелорусской культуры Института искусствоведения, этнографии и фольклора, Шматов начал ездить по зоне уже с экспедициями. Всего их было 22 — раритеты, которые тогда удалось спасти, хранятся сейчас в Музее древнебелорусской культуры в Академии наук. Сотни уникальнейших экспонатов — далеко не все из них попали на книжные страницы. Колоритная резная мебель, иконы, ковры–«маляванкi», печные изразцы — быт полешуков был ярким и богатым. Удалось сохранить даже деревянные лодки и кодовбы, выдолбленные из цельных стволов, так похожие на языческие артефакты и контемпорари–арт одновременно — чтобы их вывезти, приходилось снимать двери микроавтобуса. Виктор Шматов и его сотрудники смогли спасти очень многое, но боль за исчезнувшие деревни не уходила, не ослабевала. «Цалкам загiнулi або апынулiся пад пагрозай знiкнення найкаштоўнейшыя здабыткi нацыянальнай i духоўнай культуры: унiкальныя мясцовыя звычаi, абрады, самабытны фальклор, помнiкi архiтэктуры, промыслы, — подводил он безрадостный итог в свои последние годы. — Усё, што стагоддзямi вызначала этнакультурнае аблiчча не толькi гэтага краю, але i ўсёй Беларусi...»

«Дорога» (деревня в чернобыльской зоне)

Чернобыль разделил его жизнь на две контрастные части. Художник–живописец, доктор искусствоведения, ученый–скориновед Виктор Шматов каждый год ездил в родной Комарин, писал этюды и отдыхал от напряженной городской жизни. Родственников там не осталось, Виктор Федорович никому и ничего не был должен. Но эти места, которые считал одними из красивейших в Беларуси, он искренне любил. И, узнав о трагедии раньше других от бывшего одноклассника, оказавшегося в считаных километрах от взрыва, вернулся к своей земле уже навсегда. В том же 1986–м он организовал в отселенных деревнях первый пленэр и после еще не раз привозил туда коллег–художников, работы которых дали начало Брагинской картинной галерее. Сейчас там хранится значительная часть работ самого Виктора Шматова. Реалистичные пейзажи домов с дверьми настежь, «похороны» деревень и портреты стариков, в одиночку встречающих новую весну...

Страх

Никаких препятствий в организации первого «чернобыльского» пленэра художникам не чинили, напротив, поддержка была на самом высоком уровне — идею «отразить в советском искусстве чернобыльскую тематику» одобрительно встретили и в Брагине, и в Минске. Как вспоминает дочь Виктора Шматова Марта, страх появился гораздо позже:

— Первые экспонаты, привезенные из экспедиции, вызвали в Академии наук настоящую панику. Уборщицы, рассказывал отец, отказывались даже входить в ту комнату, где они сложили свои трофеи. Прибыли люди в скафандрах, измерили радиацию — оказалось, она не так уж и высока. Все–таки большинство предметов оставались в хатах, под крышей. Опасность была в другом.

С Анной Миновной в зоне

«Перад тым, як увайсцi ў сялянскае дварышча або хлеў с расчыненымi дзвярыма, трэба праявiць асцярожнасць, — фиксировал Виктор Федорович в июне 1991 года. — На вас можа кiнуцца дзiк. Нельга затрымлiвацца доўга ў вёсках, дзе радыяцыя вышэй за норму ў тысячы разоў... А яшчэ ж неабходна памыць сабраныя экспанаты, давесцi iх, як кажуць, да бляску. Каб на кожным грэбенi або кадаўбе кожная фактурынка была бачная».

«Мать» (из серии «Чернобыльская трагедия»)

— До 1997 года экспедиции на Гомельщину и Могилевщину осуществлялись постоянно, — продолжает Марта Шматова. — Василий Глувко на начальном этапе также помогал в сборе экспонатов. Помню его звонок с просьбой забрать их поскорее — артефакты из оставленных домов стали вытеснять семью Василя на улицу, так много их накопилось. И отец поехал.

Прорубь

Потом, конечно, врачи связали его инсульты с теми поездками, но вообще отец был очень внимателен к своему здоровью. Считал, что хорошая физическая форма способствует достижению целей, каждое утро начинал с пробежек, зимой занимался моржеванием. Распорядок дня у него был железный: вставал в 6 утра, занимался спортом, работал над докторской диссертацией и отправлялся на работу в Академию наук. Возвращался — вставал к мольберту. Пустыми делами или теми, которые считал пустыми, не занимался. Например, никогда не смотрел фильмов — семейный поход в кино у нас был один–единственный за все время, на документальный фильм про Пеле: футбол отец любил с детства, в юности сам играл. И телевизор включал в основном ради футбольных или хоккейных матчей — вдвоем с мамой они были те еще болельщики.

Вокзал

Он не был сиротой, как ошибочно пишут в его биографиях. Дед мой погиб в годы войны, бабушку отправили на лесоповал за колоски. Через годы она вернулась, забрала из детдома младших детей, но отец был старшим и уже вполне мог позаботиться о себе сам. Ну как мог... Была история, как вместе с другими детдомовскими его направили в ПТУ. Но, прибыв на место, он вдруг осознал, что видит свою жизнь иначе, — вернулся в детдом на поезде зайцем и заявил, что хочет доучиться и поступить в Минское художественное училище. Сохранился альбом с его детскими рисунками, в основном на футбольную тему. Что такое натюрморт, который предложили нарисовать на вступительных экзаменах, выяснял по ходу дела. Чтобы ничего не отвлекало, разулся — сапоги жали. Но произвел такое впечатление на педагогов, что его приняли.

Спасенные памятники

Своего общежития в училище не было, и первое время отец жил буквально на вокзале. Пока один из милиционеров, подкармливавший его булочками, не устроил ночевать в детский приемник–распределитель, который стал новым домом отца почти на год... Словом, у него всегда был сильный характер и ясное видение цели.

Символизм

В молодости ради заработка отец рисовал карикатуры и плакаты в журнале «Вожык» и потом не раз говорил, как благодарен судьбе за этот опыт — советская цензура была придирчивой не только к содержанию, но и к форме, перерисовывать сюжеты приходилось порой десятки раз, это была серьезная школа. Его первые научные работы были посвящены сатирической и современной графике, экслибрису. Позже стал изучать художественное оформление белорусских старопечатных книг, книг Франциска Скорины. Взяться за какую–либо тему отец мог и благодаря случаю, но если уж брался... Единственное, чего, по его же словам, недоставало, так это знания иностранных языков. На протяжении жизни отец не раз пытался учить их самостоятельно, но времени на все не хватало. Наука, экспедиции, картины...

Уникальный экспонат

Годами он пытался нащупать свою стилистику в живописи, экспериментировал с цветом, искал какие–то пластические решения. Но после аварии стало очевидно, что не нужно никакого символизма, важно реалистично задокументировать то, что происходит.

Когда ездил на этюды один, останавливался обычно у Миновны. Она еще долго жила одна в своей деревне. Отец привозил ей хлеб и все волновался, кто поможет Миновне, если вдруг что–то случится. А она только отшучивалась, мол, будет лежать, как Ленин в Мавзолее. Так и вышло — Миновна умерла во сне, лежала безмятежная и умиротворенная. В своем доме, в своей деревне.

«Похороны деревни» (из серии «Чернобыльская трагедия»)

Она не хотела ему позировать, говорила: «Я табе не артыстка». Тем не менее и до Чернобыля, и после он писал портреты полешучек. «Мать», одна из наиболее известных его картин, которая висит сейчас в здании Европарламента в Брюсселе, — тот собирательный образ и символ, над которым отец работал долгие годы. Это не об одной, это о многих.

cultura@sb.by