Две виноградинки и «белый бог»

Поэт в истории и среди нас
Поэт в истории и среди нас

Еще в 80–х был изобретен «электронный поэт» — компьютерная программа, которая пишет стихи на любой вкус в стиле любого автора. Создатель, американский ученый Рэй Курувейль, предложил группе знатоков отличить написанные компьютером вирши от «человеческих»... И что вы думаете, отличили? Не успешнее, чем перистые облака от размытого небесными волнами самолетного шлейфа. На уровне гадательного тыканья пальцем. Вот вам и удобный поэт для общества... Программируемый... Предсказуемый... Не то что натуральный.

Вообще–то поэты столь же разнятся между собой, как и люди более привычных профессий. Но в каждую эпоху встречаются среди них личности, не вписывающиеся в рамки никакие: ни литературных жанров, ни норм поведения.

Художник Юрий Анненков еще в столетии прошедшем говаривал: «Настоящее художественное творчество начинается тогда, когда художник приступает к битью стекол». Не комильфо, мол, были все гении — от Микеланджело до Пушкина... Что ж, это объяснимо. Чтобы создать что–то новое, нужно выйти за пределы существующей традиции, «разбить стекло» привычного. Например, вместо богов и героев вывести на сцену простолюдина Жиля Блаза. При этом есть риск, подобно гениальному поляку Циприану Норвиду, «темному поэту», умереть в парижской мансарде от голода, не напечатав при жизни ничего... Чтобы потом прах извлекли с бедняцкого кладбища и в мраморной урне поместили в костел на Вавеле, рядом с останками королей...

У японских поэтов был обычай: как только мастер достигал зенита славы, то оставлял все, уходил в провинцию, где его никто не знает, и начинал писать под другим именем. Устрашающее презрение к тому, что для большинства составляет смысл жизни. Когда Сирано де Бержерак утверждал, что поэту на обед достаточно двух виноградинок, это звучало вызовом. Как пример асоциальной поэтической личности вспоминают Франсуа Вийона, рыцаря Темной Луны. Поэт — вор, убийца, написавший пронзительную «балладу висельников» отнюдь не умозрительно, а воочию видя перед собой раскачивающуюся петлю... С одной стороны, поэт — это овод, с которым сравнивал себя Сократ, ленивый обывательский вол отмахивается от него... С другой стороны, как утверждает сайт «Мир вина», «культурная традиция Нового времени предлагает нам образ вечно пьяного поэта, бессвязно бормочущего свои стихи, который не только не считает свое состояние аморальным, но и, наоборот, всячески восхваляет его». Чтобы разбить стену между сознанием и некими таинственными материями, поэты были готовы на любые эксперименты над собой. Довольно долго пытались пробиться к истине с помощью «белого бога» — кокаина... Наркотики, бессонница, опьянение... Верлен сказал фразу, которую любят повторять в оправдание поэтических безумств: «Нельзя подходить к этому поэту с той же меркой, с какой подходят к людям благоразумным. Он обладает правами, которых у нас нет, ибо он стоит несравненно выше и вместе с тем несравненно ниже нас. Это бессознательное существо и это такой поэт, который встречается раз в столетие».

Белорусские поэты не сильно отличались от собратьев. Но одно отличие все–таки было. Наши литераторы XIX века писали на белорусском языке, который был под запретом. При самом христианском и невинном содержании каждое стихотворение имело могучий бунтарский месседж, послание. Как это было опасно, свидетельствует судьба Павлюка Багрима, которого современники сравнивали с Бернсом. Талантливый подросток был уничтожен царскими властями, и от его «скорбных элегий» на белорусском языке остался всего один вирш, запавший в память мемуаристу. Янка Купала начинал писать на польском. Говорят, мать жалела, когда он оставил путь польского поэта. Якуб Колас пытался писать по–русски. Отец Максима Богдановича, фольклорист, образованнейший человек, искренне не понимал, зачем сын, вращаясь в кругу русской литературной элиты, сочиняет на никому не нужном диалекте?

В новой белорусской республике национальные поэты стали появляться сотнями. Дух богемы проник в самые отдаленные местечки. В Минске в 20–х годах существовало даже тайное общество ТАВIЗ — «таварыства аматараў выпiць i закусiць». Увы, от того поколения остались единицы, выжившие в огне репрессий и войны. В «оттепельные» 60–е богема вновь забурлила, заговорила на интеллектуально–романтические голоса. В 80–х знаменитое кафе «Мутнае вока» в Архиерейском доме и бар Дома литератора ничуть не отличались от кафе ЦДЛ — Центрального дома литераторов в Москве. Увы, как обычно бывает, свобода от условностей — это балансирование на грани. Одна за другой в вихре иллюзорного забытья ломались судьбы, угасали таланты... Карнавал — это всегда ярко и значительно, но после него остаются измятые маски и растоптанное конфетти.

Несомненно, одной из самых ярких фигур литературной жизни 80–х — начала 90–х был Анатоль Сыс. Поэт необычайной одаренности, как бы мы теперь сказали, — с харизмой. Когда он входил в зал, все смотрели на него: высокий, красивый, способный на поступок. Даже «дикий». Все более неожиданными становились его стихи, напоминая то древние заговоры или плачи, то словесные эксперименты, зажигая чувством любви к родине. Он мог стать общественным лидером, от него ждали томов гениальных произведений... Остались три тоненькие книжечки. Одна называлась лаконично — «Сыс». Последние десять лет, говорят, Анатоль почти ничего не писал. Слава «поэта–скандалиста» потихоньку забывалась. Юные таланты, мечтавшие о встрече с живой легендой (ведь в юности так хочется верить в легенды!), даже настраиваясь на некоторую экстравагантность, шокировались и разочаровывались... А ведь десятилетием ранее вокруг Сыса образовалась целая команда подражателей. Как обычно, эпигоны переняли самое внешнее и доступное... То есть образ жизни. Писать так, как он, не стал никто.

Анатоль умер 4 мая, ночью, на полу своей неухоженной одинокой квартиры. Пошла горлом кровь, упал... Нашли его только 8–го. Соседка заметила неладное: днем и ночью в окне горел свет. На похоронах читались последние стихи умершего из неизданного сборника «Пчалiная матка». Кто–то из молодежи, а ее собралось порядком, восхищенно прокомментировал услышанное: «Су–упэр!» Похоронили поэта Анатоля Сыса на его родине, в деревне Горошков Речицкого района. На кладбище, где, как он писал, самые голосистые соловьи. Что ж, одним потенциальным местом культурного паломничество в Беларуси стало больше. Теперь начнут переоценивать творческое наследие... Говорят, это что–то вроде двух с половиной сотен стихов. У Богдановича почти в два раза больше. Сейчас трудно судить, насколько масштабным в глазах наших потомков окажется творчество Анатоля Сыса — подобные вещи выявляет только время. Но я знаю: лучшее останется.

«Грусть мира доверена стихам. Не будьте же изменниками», — утверждал поэт Серебряного века Георгий Адамович, медленно угасавший в богемных, но от этого не менее убогих мансардах парижской эмиграции. Поэт всегда словно оплачивает веселость остального мира, и в его собственном веселье есть надрыв «данс макабрэ», танца смерти.

Если будете в Речицком районе, загляните на кладбище деревни Горошков. Навестите поэта.
Заметили ошибку? Пожалуйста, выделите её и нажмите Ctrl+Enter