Время — это всегда стиль. На смену традиционным гезетным жанрам приходят новые формы. То, что было модным вчера, сегодня — скучно. Будущее всему готовит свою порцию нафталина... Это — неизменная диалектика жизни. Но она учит и беспристрастному, внимательному взгляду в прошлое. Предлагаем это сделать глазами известного и, прямо скажем, очень традиционного журналиста Леонида Екеля. Сегодня — публикация его авторской рубрики.
Как жить, когда однажды обожжет мысль, что ничего хорошего в жизни не будет? Ни счастья. Ни семьи. Ни любви. Где найти силы, чтобы преодолеть эту черную полосу отчаяния, как бескрайнее поле под ночным небом? Не надо бояться заглянуть в свою душу: духовные силы неисчерпаемы. Две судьбы, две крестьянки, не сломленные духом, как две капли живой воды из реки по имени Жизнь...
«Просто делай добро...»
Тот день мог стать последним в ее маленькой жизни... Десятилетняя Ниночка Свирид пасла корову. У каждой буренки был свой пастушок. Коровы сбивались в стадо, а пастухи и пастушки — в стайки. На их беду пацаны нашли снаряд. Бросить его в костер и, затаившись, ждать, как земля дрогнет от взрыва, — интерес небольшой. Шла война. И каждый день где–то гремело и ухало. А вот что там внутри — это интересно. Снаряд разбирали пацаны постарше. Остальные стояли вокруг и наблюдали. Раздался взрыв. Мальчишка, прошитый осколками, скончался мгновенно. Умерла и девочка, у которой были оторваны руки и ноги. Кто стоял рядом, получили ранения. Разной степени. Самые тяжелые достались Ниночке Свирид. Один осколок пробил ей правый бок. Другой — изувечил лицо. Месяц она пролежала без сознания. На врачебную помощь рассчитывать не приходилось. Лекарств никаких не было. Мама с почерневшим от горя лицом да сердобольные сельчанки спасали ее как могли. Но возможности их были невелики. Раны, пылающие огнем, никак не заживали. И с каждым днем таяли надежды на то, что девочка будет жить. Но случилось чудо...
Когда же девчушка глянула в зеркало, сердце зашлось болью, неведомой никаким ранам. «Кому я нужна такая? И зачем жить?» — эти совсем не детские вопросы стали ее неотступной мукой. А судьба и не думала быть с ней милосердной. Когда Нине исполнилось двенадцать, умерла мама. Отец с утра и до позднего вечера — в колхозе. Поэтому и хозяйственная ноша, и забота о младших сестренках и брате легли на плечики ее сестры Валентины (она старше Нины на два года). А Нина была во всем ее помощницей. Хата их сгорела в годы войны. Жили Свириды в халупке с одним оконцем.
И пока появится у них добротный дом с хорошим подворьем, пройдет еще немало лет. Их детство война опалила, но души укрепила... Степан Иванович во всем доверял старшим дочкам. И это доверие радовало Нину. Она видела, как тянулись к ней младшие сестрички и братик. И понимала: без старшей сестры Валентины, без нее им бы не миновать детского дома. За их привязанность она платила им такой любовью, такой нежностью, что порой ей казалось: это мамина душа живет в ней. И однажды юная девочка с пронзительной ясностью поймет, что жить можно ради счастья других. И тогда их счастье будет твоим тоже... Это озарение погасит боль мучительных вопросов «Кому я нужна? И зачем жить?» Она не замкнется в себя. Сердце ее не озлобится на судьбу и весь мир. Не ожесточится. Девочка научится воспринимать жизнь такой, какая она есть. И любить ее. И это будет ее первой и самой большой победой...
В пятнадцать лет Нина Свирид работала в полеводческой бригаде наравне со взрослыми. Причем проявляла такое старание и усердие, словно от этого зависела ее жизнь. К своим двадцати она, по словам поэта, «любое дело знала, на любое шла. И косить, и жать умела, и пахать могла». В 1965 году Нину Степановну Свирид назначили звеньевой льноводов. С тех пор вокруг льна и вращается ее жизнь. Это для поэтов лен — предмет вдохновения. А для крестьян — культура трудоемкая. Сначала нужно его вырастить, потом убрать и расстелить. Чтобы и солнышко высушило, и дождик промочил. Причем все нужно делать исключительно в свой срок. Плохо, когда лен пересушенный. Еще хуже — сырой. Но вот связали его в снопки и забили до отказа гумно. Зимой здесь начнется самая «веселая» работа...
В тусклом свете керосиновых фонарей в гумне обычно трудилось не меньше двадцати женщин. У каждой — своя маленькая площадочка. В одной руке лен, пропущенный через мялку (зубчатые валы рукояткой вращали тоже женщины), в другой — будто деревянный меч, трепалка. Черная, мельчайшая пыль стояла не столбом, а сплошной стеной. Забивала глаза, легкие. Желтые пятна фонарей, слой тресты под ногами и пыль, пыль, пыль... Но странное дело: каким бы тяжким ни был их труд, он не угнетал и не озлоблял людей. Был коллектив, и каждая колхозница чувствовала себя в нем вполне комфортно и даже... весело. Они знали, что лучше их никто эту работу не сделает. И это вызывало чувство профессиональной гордости. Но сколько же сил надо было им отдать, чтобы льносоломка превратилась в шелковистое волокно, блестящее и чистое, как волосы ребенка!
Каждую машину на льнозавод с их продукцией Нина Степановна сопровождает сама. Звеньевая умеет постоять за ценой. Причем делает это так, как будто предлагает покупателю овощи со своего огорода. Во всяком случае, если она твердо заявляет: «Так не пойдет. Этот лен стоит дороже», — с ней не спорят. На льнозаводе знают, что характер у этой женщины держится на совести...
— На пенсии я уже восемнадцать годочков. А звеньевой по льну так и осталась. Дали мне коня, телегу. Запрягаю — и объезжаю деревни. Собираю своих льноводов. Болеют «жанчынкi» всю зиму. А увидят меня — и хвори их куда–то попрячутся. Дружные у нас бабы... Соберу их семь, десять — и на поле. Техника, конечно, многое делает. Но без женских рук льну не бывать. Испокон веков лен считался культурой женской. Если к нему прикоснешься, он чувствует живое тепло. И ответит благодарностью. Я это знаю...
Надо обязательно верить в себя, в свои силы. Тогда и другим поверишь. Не будь этой веры, разве смогла бы я обещать нашему Президенту собрать по 26 центнеров льноволокна с каждого гектара? (Это было в 2004 году во время рабочей поездки Александра Лукашенко в Кореличский район.) И свое обещание мы выполнили.
Человек живет тем, что отдает, а не тем, что получает. Потому, наверное, я не умею жить в свое удовольствие. Уже в который раз меня избирают старостой деревни Репьево. А это значит, что ты берешь на себя и беды людей, и их заботы. Чего нам стоило заасфальтировать улицу нашей деревни! Или поставить заборы. Аккуратные, покрашенные. А привести в порядок кладбище... Обращаться за помощью особенно не к кому. Топор в руки — и пошла воевать с упавшими деревьями. А что не по моим силам — обращаюсь к председателю нашего СПК Туру. Сергей Вячеславович никогда не откажет.
Людей надо жалеть. Но без расчета, что кто–то пожалеет и тебя. Просто делай добро и радуйся, что это в твоих силах.
Вот такой монолог я услышал от заслуженной работницы СПК имени Черняховского Нины Степановны Свирид в ее доме. Мудрой крестьянки, способной дарить людям благо. Дарить себя.
Хуторок
Тракторист Иван Капура пахал на самом дальнем поле. Когда день стал клониться к сумеркам, он решил оставить свой трактор (не гнать же его впустую за десятки километров), а домой в деревню Песочная добираться на попутке. Остановилась «Колхида». Иван залез в кузов, машина набрала скорость. А дальше все произошло, как в жутком кошмаре. «Колхида» врезалась в дерево. Иван вылетел из кузова и попал под колесо. Перелом позвоночника... В больнице, куда доставили тракториста, его жене Марии сказали, что до утра он не доживет. Но Иван дожил. И перелет в Минск на санитарном самолете вынес. И возвращение домой выдюжил. Помочь ему врачи были бессильны...
В их дом вошла беда и поселилась там на долгие годы. Иван лежал, как дерево, поверженное бурей. Большой и сильный мужик превратился в неподвижный ком страданий. Боли испытывал чудовищные, но сильнее их — муки бессилия. Для сильных людей страшнее казни не бывает...
— Сколько же лет, Мария Ивановна, мучился ваш Иван?
— Двадцать три года.
— И все эти годы вы одна ухаживали за мужем?
— А кто же еще? Все сама. И повернуть на бок надо, чтобы пролежней не было. И выкупать... Специальное корыто для этого мне сделали. Ох и намучилась же я...
— А дочки, Мария Ивановна?
— Когда с Иваном это случилось, они были еще маленькие. Сами требовали ухода. А выросли — у каждой своя жизнь. Я все сама...
— Откуда же силы у вас брались? На фотографии тех лет вы такая тоненькая, хрупкая... Может быть, Мария Ивановна, вы без ума любили своего мужа?
— Обыкновенно. Ничем особенным мой Иван не отличался. И напиться мог. И руку, случалось, поднимал на меня. Всякое бывало. Но как бросить беспомощного человека? Он ведь как дитя малое...
— Мудрые люди говорят: когда судьба измывается над человеком, то пощады от нее не жди. Она будет бить, пока человек не упадет. И чем слабее сопротивление, тем сильнее удары. Это так?
— Мой отец умер, когда мне не было и трех лет. Мама вышла замуж во второй раз. А обо мне будто забыли. Я росла без материнской ласки. Ни детства. Ни юности. Только стала жизнь налаживаться — несчастье с мужем. Ни жена. Ни вдова. Но что поделаешь: значит, такой мой крест. Да, тяжелый. До самой земли под ним согнуло меня... А на судьбу жаловаться не стоит. Тем более впадать в отчаяние. Даже в несчастьях есть крупинки радости. За все надо благодарить Бога...
И так светло взглянула на меня моя собеседница, что мне показалось, будто солнце, прорезав пелену облаков, заглянуло в дом. На удивление чистый, светлый и опрятный. Чистота лучится буквально от всего. От пола, стен и потолка. От подушек и покрывал на кроватях. От занавесок и половичков. Занавеска у русской печи накрахмалена. Ни единого пятнышка. И чугунки надраены до блеска. И этот дом у перелеска (по сути, хуторок), и подворье с расписанным колодцем, выкрашенным сараем и любовно ухоженным пятачком земли — словно вызов всем ее бедам. Это нравственный стержень неломкого характера Марии Ивановны Капура.
