Живешь себе, к примеру, в Минске, ходишь каждый день по улицам, ездишь в трамвае, троллейбусе, такси, автобусе. Что-то записываешь, фотографируешь телефоном. И кажется тебе, что нет ничего вокруг удивительного. А потом прилетает человек из Америки. Звонит, предлагает встретиться на нейтральной территории (это его выражение). Он мне должен презенты от друзей из-за океана передать. Встречаемся в Троицком предместье. Ходим по городу, преимущественно в центре, он коренной минчанин, но уже почти 30 лет за океаном живет. Ходим, говорим. И тут происходит удивительное.
Он замечает, что в парке, где памятник Марату Казею, деревья стали огромными. Подходит к липе и гладит ее по шершавой коре. Как друга. Сдержанно, трогательно и нежно. Даже смотреть на такой всплеск чувств неловко — отворачиваюсь. А он шепчет: «Боже мой, боже мой!»
Выходим на улицу Янки Купалы, и он глядит на синий ровный забор, а потом на меня. Поясняю, что стеклянное здание ВДНХ снесли, а на его месте будет еще один гостиничный комплекс. Он вздыхает с сожалением и что-то бормочет в седые усы.
На мосту через Свислочь, что между цирком и площадью Победы, останавливается как вкопанный и чугунную ограду разглядывает, даже приседает. «А помнишь, вот здесь кусок чугунной ограды в девяностые был выломан? Кажется, вот этот пролет…» — глядит на меня так, словно это вопрос жизни и смерти. «Нет, не помню!» — отвечаю и гляжу на открыточную панораму реки, на набережную, на большие ивы, на телебашню…
«Почему, ну почему ты не помнишь? Я про это место на мосту все эти годы вспоминал. А куда лужа делась, Володя? — восклицает он, перегнувшись через перила. — Она же здесь, сколько себя помню, столько и была… Сразу за зеленым домиком I съезда РСДРП… Когда в школу ходил и когда в институте учился… Чудно! Нет моей любимой лужи…»
И я подхожу к чугунной ограде и гляжу на парочку велосипедистов, целующихся на знаменитом месте. Думаю: возможно, этот парень с девушкой когда-то шлепали по этой луже в резиновых сапогах и даже не знали о существовании друг друга.
Об исчезнувшем книжном магазине, как и о луже, мой знакомый говорил горестно, чуть ли не со слезами. А вот возле старого и высокого забора с шишками, которым огорожен стадион суворовского училища, лицо «американца» с калифорнийским загаром помолодело. Он даже в ладоши захлопал и засмеялся…
— Как тебе Минск? — спросил я.
— Даже не знаю… Какой-то он туристический, многоязыкий. Людей в центре много. У меня пока не сложились в сознании два города. Тот, мой, и сегодняшний. Разные они очень. Некоторые моменты не срастаются совершенно. Но ничего, у меня есть время, целых две недели буду гулять и глядеть…
До самой ночи мы бродили по большим и маленьким улицам, переулкам и площадям. Говорили, вспоминали, обсуждали неизбежное движение времени и изменения, произошедшие за три десятилетия. Он совсем не говорил про Америку.
Вернулись на многолюдную Зыбицкую, нашли свободный столик, взяли кофе. Он долго глядел в свою чашку с американо, потом сделал маленький глоток и задумчиво произнес: «Мне осталось три года до пенсии… Вот думаю: может, вернуться, купить дом под Минском, завести собаку и жить спокойно? Тут все такое знакомое, иногда мне казалось, что я и не уезжал никуда». Он моргнул, снял очки, грустно засмеялся: «Кстати, а у меня есть белорусский паспорт!»
Когда я возвращался домой, то глядел на до боли знакомый город немного другими глазами.
ladzimir@tut.by
