— Сергей Валентинович, среди ваших героев такие титаны, как Солженицын, Распутин, Жженов... У вас нет ощущения, что масштаб личностей в культуре мельчает и мы живем в эпоху ее глобального конца?
— Нет, мы все еще живем в переломную эпоху. Вырабатывается новая система ценностей, и она еще не совсем выработана. Она дает странный результат: появляется огромное количество новых публицистов, журналистов, бытописателей... С другим взглядом на эту реальность и отношением к жизни. Это талантливые люди, и они ставят перед нами своеобразное зеркало. Но чтобы появился выдающийся писатель или художник, он должен прежде всего отстраниться и хотя бы на несколько шагов отойти в сторону. Он должен понять, в координатах какой культурной традиции живет. Что хочет, по большому счету, об этой эпохе перемен сказать. Не пересказать ее, а именно сказать, выразить свое отношение. Да, наверное, это сложно. Знаю, что таких писателей, как ваш Василь Быков, который говорил о войне так, что мороз шел по коже, уже не будет. Но будут другие.
— То есть ощущения, что личности мельчают, у вас нет?
— Я не хочу мимоходом унижать своих ребят, я ведь преподаю студентам во ВГИКе и вижу, что они другие. У них другие кумиры, ценности, интересы. Мне их немного даже жаль, потому что они живут в своем “компьютерном ГУЛаге”, который сами и создали. Редко кто поднимается над ним и смотрит на него сверху, понимая, что там происходит на самом деле. Они уже не советские и даже не постсоветские люди. Их трудно сделать и антисоветскими, они существуют вне прежней системы ценностей. Они ее не понимают. Но говорить о конце культуры я поостерегся бы. Я сам многому у них учусь.
— Вы получили высшую американскую награду “Эмми” за проект “Рожденные в СССР”. Для вас важно признание на Западе? Западный зритель до конца понимает постсоветское документальное кино?
— Я получал не только “Эмми”, но и много других западных наград. Но для России моя “Эмми” — единственная. Я думаю, западный зритель многое понимает, но у него есть свое сложившееся представление, стереотипы и набор штампов о России. Он должен видеть на экране сильно пьющих, бедных, несчастных людей. И часто фильмы, в которых это есть, пользуются большим успехом. Эта маргинальность хорошо продается. Но Россия и ваша страна тоже все-таки гораздо сложнее и интереснее устроены, чем принято считать. Мы все очень разные, в каждой стране есть разные социальные пласты. К сожалению, то, что сложившемуся стереотипу не соответствует, западному зрителю не интересно.
— В программе “Ближний круг” на телеканале “Культура” вы говорили о том, что современное документальное кино, увы, не показывают на телеканалах. Ситуацию возможно изменить?
— Я делаю все, что могу. Но мне кажется, что телевидение в ближайшие годы как основной источник информации отомрет. Для молодежи оно фактически уже умерло. Люди будут получать информацию в интернете. И тематические интернет-каналы будут показывать свое документальное кино. Они уже есть. Телевидение со своей цензурой, с устаревшими редакторскими представлениями вчерашнего дня останется только для тех, кому за 50. Этот слом неминуем. Реклама уже уходит с телевидения в сети, а если уходит реклама — уйдет и зритель. Сначала погибнут частные каналы, останутся только государственные, потому что государство захочет иметь свой информационный рупор, но это все равно уже будет небольшое информационное пространство.
— Вы всегда говорили, что автор должен прежде всего полюбить своего героя. Неужели у вас за все годы не возникало антипатии к тем, кого снимали? Как с ней справляться?
— Если тебе неприятен твой герой, надо его полюбить. Ты можешь вести с ним диалог, спорить, но судить человека может только Бог. Это не наше дело. Если бы я даже снимал фильм о человеке, который, к примеру, исповедует абсолютно неприемлемые для меня фашистские взгляды, я все-таки старался бы ответить на вопрос: сколько человека в нем еще осталось? У буддистов, по-моему, есть убеждение, что человек рождается с полной душой и затем в течение жизни он начинает ее понемногу терять, она сокращается. И в какой-то момент доходит до состояния камня. А потом и сам человек превращается в камень. Вот я и буду думать, если герой мне неприятен, сколько в нем еще осталось до камня?
— Вас часто предавали?
— Да. Очень часто. Зависть в искусстве — самый страшный порок. При Сталине ведь сами творческие работники доносили друг на друга. И сейчас на меня доносят. Я читал эти доносы, письма, мне их давали посмотреть. Пишут всякую ерунду, причем сразу напрямую Путину — а чего мелочиться? Потом я встречаю этих людей на премьерах и фестивалях. Они улыбаются, здороваются со мной, пожимают руку...
Кадр из фильма “Анна. От 6 до 18”— Завидуют, наверное, таким проектам, как “Кольца мира”, потому что это госзаказ, предполагающий хорошее финансирование?
— “Кольца мира” — не госзаказ. Это заказ Международного олимпийского комитета. Такие имиджевые олимпийские фильмы в разное время в своих странах снимали Клод Лелуш, Карлос Саура, Милош Форман. Можете себе представить уровень требований. В СССР снимал Юрий Озеров. В Германии Лени Рифеншталь снимала “Олимпию”. И это не было заказом Гитлера. И Геббельсу, кстати, “Олимпия” не нравилась. Фильм снимался Рифеншталь по заказу МОК и только поэтому не был уничтожен и остался в истории. Как правило, эти фильмы почему-то не принимают внутри страны. К моему почему-то была масса претензий, в том числе и со стороны государственных людей, спортивных чиновников. Ведь задача такого фильма показать победы спортсменов из разных национальных групп в разных видах спорта, а у всех какие-то свои предпочтения. И всем не угодишь. Знаю, что режиссера Кона Итикаву выжили из Японии за его фильм об Олимпиаде 1965 года в Токио.
— Казалось бы, спорт — такая тема, которая, наоборот, должна сглаживать углы, примирять...
— Как правило, в спортивной сфере работает большое количество чиновников с обостренным национальным самосознанием. Может, это в какие-то моменты и неплохо, они нацелены на победу любой ценой, но, увы, не всегда в таком случае слышат оппонентов.
— Вы работали над знаменитым документальным фильмом Никиты Михалкова “Анна. От 6 до 18”. Расскажите, как это происходило?
— Михалков просто обратился ко мне за консультацией: до этой картины он никогда не работал с документальным жанром. Я помог ему систематизировать отснятый материал, какую-то хронику, чтобы все это сложилось в единый образ фильма. Судя по тому, что сегодня обращаются к этой картине, чтобы понять нашу новейшую историю, что-то у меня получилось.
pepel@sb.by
