Дромоман

Беглец начинается тогда, когда взрослые разоряют территорию его детстваВ России не падает процент рецидива правонарушений среди подростков. Малолетних бродяжек (читай – без пяти минут правонарушителей) не становится меньше… Одна из «тонких» причин этого – несовершенство судебной системы. В России преступивших закон детей до сих пор судят по нормам и меркам взрослых. Впрочем, в России еще в 1910 году детей-правонарушителей судили не так, как взрослых. Деликатнее, что ли, если уместно это слово по отношению к судопроизводству.

Подранки разоренного гнезда
«Наркоман»… «Меломан»… А вот еще одно слово из этого фонетического ряда – «дромоман»… Знакомо? Нет. И я столкнулся с ним недавно, хотя понятие существует давно. Словарь толкует его так: дромоман – «человек, склонный к перемещению, бродяга, бомж»…
До недавнего времени существовал закон, наказывающий за бродяжничество. По статистике, две трети бродяг ранее судимы за различные преступления. Причем более половины из них – два и более раза. Большинство осужденных за бродяжничество – хронические алкоголики (до 80 процентов). Возраст достаточно молод: каждый третий бомж – от 18 до 29 лет.
Безнадзорные взрослые – проблема проблем, безнадзорные дети – позор и трагедия общества, самая горькая пена непродуманных реформ.
Когда распадается семья, победителей не бывает. Бывают только побежденные. А семьи в России распадаются с ускорением, прямо пропорциональным скорости распада старого. Еще вчера не было, например, такой проблемы: мать, добровольно сдающая родных детей в приемник. Этот случай, происшедший в приемнике-распределителе для несовершеннолетних ГУВД Москвы, потряс меня и видавших виды воспитателей: пятерых милых девочек из Сибири привела на контрольно-пропускной пункт приемника мать: «Одна не прокормлю. Пусть о них позаботится государство».
Это тоже показательно для времени, в которое мы живем.
Еще вчера не было больших проблем, как, на какие деньги отправить беглеца, путешествующего по огромной матушке России, на его малую Родину, к остывшему, а чаще разоренному семейному очагу. Железнодорожный билет до Владивостока стоит более пяти тысяч рублей  – на какие, извините, шиши доставить заблудшую душу в отчий дом? Какой городской бюджет выдержит такие расходы?
Кто они и куда бегут, эти 11-12-летние дети с глазами старцев? От кого? В поисках какой истины? Какой судьбы, какой земли, какой справедливости? От себя бегут или от ремня? И к кому? К тем, кто поймет и накормит? Или к тем, кто накормит, обогреет и… сделает орудием преступлений в поганых своих руках?
Статистика, говорят, знает все. Вот цифры, которые мне дали в Министерстве внутренних дел Российской Федерации: в 1990 году в приемники-распределители России попало 58 340 подростков. Через год беглецов стало больше – 64 тысячи. К середине текущего года эта цифра утроилась. А сколько еще неучтенных бродяжек?!
Приплюсуйте сюда 24 тысячи состоящих на учете в инспекциях по делам несовершеннолетних и 106 тысяч доставленных в органы милиции. Армия неблагополучных, «трудных» детей!
Бродяжничество маленьких дромоманов – школа для начинающих воришек, грабителей, насильников… Да что школа. Университет! Именно в этой среде учатся блатному жаргону, блатным привычкам, совершают первые, пусть «безобидные», но преступления. Здесь познают грязь извращенной «любви». Здесь наносится первая татуировка. Здесь на сердце ложится пятно, а душу поражает раковая опухоль равнодушия и злобы.
Здесь подросток встает на первую ступень лестницы, ведущей вниз.
Более 70 процентов беглецов попадают в исправительно-трудовые колонии. Ребенок становится зэком… Это значит – мы проиграли его. Мы отдали его «зоне». Свою единственную, свою неповторимую жизнь он рискует прожить на тюремных нарах. А другой жизни уже может и не быть…
До сих пор вижу их лица и слышу их голоса – ребят, с которыми познакомился за высоким забором детприемника. Игорь Крутов (фамилий подростков, по Закону о СМИ, сообщать нельзя, а потому я их изменил), в один час решивший стать взрослым, покинувший родительское гнездо, исколесивший всю страну, познавший все «прелести» блатной романтики… В приемник его привезли постаревшим. Я не ошибся в выборе слова – именно постаревшим. И – сломленным, униженным, раздавленным грузом грязи, с которой он столкнулся в скитаниях…
Роман Князев. Худенький злой мальчик с прозвищем, подаренным ему его фамилией, – Князь. Его скольжение вниз началось с кражи. Раджа Лашас, Санька Шереметов, Колька Носков… Они поразительно похожи друг на друга – беглецы. Будто с одной грядки. Они дети с глазами взрослых. Похожими их делает короткая, «под нуль», стрижка, темно-синяя роба, тяжелые ботинки…
Или Степан Бойко, в свои неполные 16 лет побывавший настоящим маленьким рабом на самой настоящей плантации. Это уже совершенно новое явление для нашего времени – дети в лапах теневой экономики.
Голоса из подземелья
Подростки бегут, как правило, от беды. Бегут с собственной территории – с территории детства, уже от рождения подаренной им судьбой…
Вот строчки из «объяснительной» подростка. Таких в папках детприемника тысячи.
«Возвращаюсь из школы – мать лежит пьяная, в луже… Терпел до последнего. Трезвой ее видел только раза два-три… Вечные грязь и бутылки… Пьяные мужики… Терпел до последнего, но когда появилась лужа… Как я могу ее хоть капельку уважать теперь? Она проснется – как ей в глаза смотреть?»
Простите автора за натурализм, но из жизни, как и из песни, слова не выкинешь. Вот он – предел. Ребенок терпел сколько мог. Так заложено природой, генами, материнским молоком вскормлено: самая опустившаяся женщина для родного ребенка – все равно самая лучшая в мире мать. И это святое заблуждение спасло уже многие души, многие судьбы… А вот тут предел. Все! «Она проснется – как ей в глаза смотреть?»
Он убежал. И возвратился в надежде, что встретит другую мать на родном пороге – прибранную, трезвую, улыбчивую, нежную… В комнате будет вкусно пахнуть борщом… Он обнимет ее, прижмется к ней и никогда, никогда в жизни не вспомнит, что видел ее другой…
Он убегал и возвращался с надеждой.
Но все было, как прежде. И он убегал снова…
Беглец начинается тогда, когда взрослые разоряют территорию его детства, когда рухнула его последняя надежда, когда последняя иллюзия развеялась как дым…
Архивы детприемника хранят сотни невзрачных казенных папок, на лицевой стороне которых аккуратно выведено черной тушью: «Дело №…» и фамилия, имя, отчество, возраст. Казенные папки – галерея ребячьих судеб. Казенные папки, помимо немногословных протоколов различных педсоветов, комиссий, заседаний, хранят и рассказы «трудных» о самих себе.
«Вообще-то в интернате хорошие учителя и воспитатели. Внимательные. Сначала мне было хорошо. Но потом, «для знакомства», меня избили в туалете. Я сопротивлялся как мог, но их много, а я один. Мне, конечно, здорово всыпали, но и им досталось.
…Ночами я часто плачу и думаю о матери – почему она привела в дом нового мужа, а меня сдала в интернат? Он ей дороже, чем я? Петр».
Папки, папки, папки… Их в кабинете директора тысячи. Все на одно лицо – серо-коричневые, с цветными шнурочками. В картонном теле папки – судьба… Мои первые выводы, кажется, подтвердились: подросток бежит тогда, когда на его острове детства появляются пираты в личинах опустившейся матери, спившегося отца, деспотичного учителя… Да, «трудных» детей больше там, где больше «трудных» родителей.

 

Заметили ошибку? Пожалуйста, выделите её и нажмите Ctrl+Enter