«У нас работа будет — у них нет. У нас пенсии будут — у них нет. У нас дети пойдут в школы и детсады — у них они будут сидеть в подвалах. Так и только так мы выиграем эту войну!» — в 2014 году заявлял с трибуны Порошенко… Я была в тех донбасских подвалах, где уже девятый год пытаются выживать люди. Мирные люди.
«Убежище» — написано на стене. Спускаюсь в подвал. Темно.
— Здесь люди живут, — говорит мне писатель Николай Гаврилов. Пройдет он и с закрытыми глазами, изучив все эти подвалы за последние восемь лет. Почти каждый месяц возит гуманитарку жителям прифронтовых окраин Донбасса.
Все убежища похожи друг на друга. Мрачно, холодно, голодно и безнадежно. Свечи, газовые горелки и генераторы — роскошь. Как и еда, питьевая вода, медикаменты, теплые вещи… Да всё роскошь здесь.
У входа — тазики с мутной водой.
— Стирка, — говорит Валентина. Она живет тут, как и еще 14 человек. Поясню: в этой мутной воде уже стирали вещи, и не раз. И еще не раз постирают. До этого в этой (еще пригодной для питья) воде готовили еду. Да, еду (в основном крупы) еще нужно достать. Хлеб и картошка тут вообще на вес золота.
— Как холодно у вас…
— Холодно. Печка‑буржуйка коптит, задыхаемся уже в этом подвале. А так — одеялами греемся. Вот тут кровати, в другой «комнате» еще. Стол вот принесли, стулья, шкаф, зеркало.
— Держитесь? — спросил кто‑то из пришедших.
— А что делать? Уже девятый год держимся. Куда я поеду? Мне 65‑й год… Круглосуточно топить печку не можем, часто вообще не топим, и в подвале сильно холодно… В квартире все стекла выбиты, фанерой закрыли. Электричества нет, газа, воды нет. Ничего у нас нет. Уголь еще немного есть, тот, что Николай (Гаврилов. — Авт.) в прошлый раз привозил.
В другом подвале‑убежище тоже темень. Идем на голос. Голос возмущен:
— Когда уже нам дрова привезут?! У меня болит рука, нога болит! Я не могу обеспечить нас дровами! Бензина тоже нет! Вон свеча, и та последняя!
— Не кричите. Я понял, — Николай говорит ровно, тихо, чтобы человек успокоился. — Мы пришли спросить, что надо. Говорите.
Мой фонарик находит почти черное от копоти лицо того, кто должен говорить. Так себе картина… Наверх этот человек, похоже, выбирается редко.
Безопаснее в подвале окраин
Район донецкого аэропорта.
— До войны здесь было три с половиной тысячи человек, сейчас осталось 38, — слушаю Надежду. — Летом еще люди приезжали, огороды у них... В этом году вряд ли приедут, «лепестки» ж по всему селу разбросали. Осенью буквально. Боря, помню, вышел на огород, а там у него как раз взорвалось и воронка осталась. И видит — точно как листики коричневые, эти «лепестки». Хватает их тут, в общем.
Местные говорят, что в основном те, кто переехал, снимают квартиры в Донецке или при эвакуации в Россию выехали. Надежда осталась:
— У меня внучка под опекой. За лето три съемные квартиры поменяли в Донецке. На Путиловке квартиру разбомбили, на Гладковке — разбомбили, на бульваре Пушкина прилетело соседям, погибли бабушка с внучкой… Поэтому решили, что безопаснее в подвал вернуться… В 2015‑м мне в дом влетело, что‑то восстановили. Потом — новый прилет. В последний раз, 24 ноября, хорошо — в дерево перед домом попало.
Так и живут люди в этой северной окраине Донецка. В основном пенсионеры.
Да, транспорт тоже не ходит. На всех одна машина. Это чтобы, если получится, за пенсией, в магазин или в больницу съездить. Но и ее, машины, до недавнего времени не было — результат прилета в гараж. Николай помог восстановить. Теперь транспорт, можно сказать, есть.
— Мы до последнего не верили, что у нас война. Аэропорт, который рядом, бомбили, а мы всё не верили… Никто не верил, что такое будет, — это уже Надежда — нам, белорусам. — И всем советую не ввязываться в эти конфликты, ценить то, что есть. И президенты: Лукашенко и Путин — серьезные вроде парни. Не то что Зеленский. Никто не думал, что станет президентом. Ну клоун же.
… Донецк‑Северный.
Обычные с виду пенсионеры возвращались домой. Ну как домой — в то здание, которое от него осталось.
— В нашем подъезде мы живем, в соседнем — семья, в другом доме — тоже живут. А вон там, где белье, там наши окна. Забили фанерой и матрасами, чтоб хоть немного теплее стало. Ничего ж нет. Воду привозят, набираем в баклажки и приносим. Если покушать приготовить и постирать, то в сутки уходит 8 — 10 бутылей.
Донецк-Северный, авдеевское направление
В арке дома — подбитый нацистский танк. Пока коммунальщикам не до этого хлама. Есть чем заняться, половина города в руинах… С марта на окраине, вспоминают местные, был настоящий ад. В домах свои огневые позиции устроили вэсэушники. Сперва жили с комфортом в чужих, тогда еще уютных, квартирах, а как припекло — попрятались в подвалах и погребах. Возвращаться, говорят люди, они начали летом, когда город освободили.
В одном из подвалов, ставших домом для людей.
Разговоры на передовой
Едем в сторону Кременной, Луганщина.
Командир одного из российских подразделений Дмитрий — человек, который на фронте и во вражеском тылу выполняет архиважные задачи. Отвечает, понятно, не на все мои вопросы. Обстановка, говорит, сохраняется напряженная:
— Украина обстреливает Кременную, Северодонецк и прилегающие к нему села артиллерией 155‑го калибра, РСЗО, с применением также тактического ракетного комплекса «Точка‑У» и американских реактивных систем залпового огня HIMARS. Обстрелы наносят серьезный урон гражданской инфраструктуре, и люди вынуждены жить в подвалах, готовить на улицах, обогрева нет… Страдают местные жители, а не войска. Да и войск, скоплений войск в этих населенных пунктах нет. Тем не менее по дороге вы увидите, что есть села, разрушенные до основания, где‑то повреждено 80, 90 процентов жилого фонда.
Северодонецк. Командир подразделения Дмитрий
По дороге Дима показал фото «пойманных» дронов. Вот, к примеру: собран специально под определенные задачи. Оснащен камерой ночного видения, летает в темное время суток или сумерках, несет на себе три кумулятивные мины весом около четырех килограммов. Используется для уничтожения бронетехники, танков. Управляется онлайн из любой точки. Хоть, условно, из Вашингтона.
— Собирают их иностранцы, в Украине мозгов уже не осталось. А вообще, здесь масса иностранных беспилотников. Все дорогие. Недавно сбивали американский разведывательный БПЛА Puma. Нормальный такой «самолет».
 |
|
|
Спрашиваю у офицера, часто ли попадаются иностранные наемники.
— Из них состоит приличная часть активных боевых групп, — отвечает боец. — Это поляки, грузины, некоторые из них с белорусскими паспортами. Эти, которые из «Калиновского». Перепрошивают их, переобувают.
— Отличается ли их тактика в зависимости от национальности?
— Отличается, но не сильно. Украинские войска уже восемь лет обучаются, по сути, у одних иностранных инструкторов. Заметно отличается оснащение, обмундирование, вооружение, потому что своих они любят больше, чем украинских солдат.
Дмитрий рассказал и об убитых «калиновцах». Приехал, например, один такой пофотографироваться для соцсетей и… не повезло. Рассказывал и о взятых в плен на лисичанском направлении:
— Попался нам один. Говорил, что повар. В результате некоторых манипуляций выяснилось, что минометчик.
Еще один всё сопли на кулак наматывал. Разочаровался, мол, во всех этих «калиновских» мероприятиях, политические взгляды резко изменил. Домой, уверял, хочет: «Вернусь, отсижу за свои преступления, зато дома буду».
Второй — отбитый напрочь националист, всех ненавидит, убивает и издевается над людьми с 2014 года. Именно такие, неонацисты, грозились целенаправленно истреблять жителей Донбасса. Не стесняясь говорили, что, зайдя сюда, будут в каждой деревне резать детей, женщин.
Полезные Западу идиоты
«Калиновцы», как известно, давно «в штате» укровоЕнов. На довольствии «незалежнай» и в полном подчинении украинских спецслужб. Направляет и курирует эту компанию предателей своей страны главное разведуправление Украины. Человек 300 в полях, остальные — медийное сопровождение. Да и в прочем отношении очень удобно. Менее полезных — в пекло, медийные физиономии берегут для «торговать».
Что там за люди? Разные. Есть вчерашние айтишники, экстремисты, уголовники, маменькины сынки и дезертиры (едва нюхнувшие пороху и тут же попытавшиеся слиться) тоже есть. Имеются те, кто уже отметился нехорошими делами, а есть новички, лица, скажем так, незасвеченные. И другие просто полезные Западу идиоты.
Обучение проходит прямо в полях. К примеру, вывезут к месту боевых действий, потренируют — и обратно в тыл. Туда, где точно не убьют, пока. Затем отрабатывают на следующей точке. То есть из мяса выбрали тех, кого берегут для диверсий именно в Беларуси.Опасность в том, что их (пусть их десятки, пусть даже несколько сотен) натаскивают на войну, учат убивать и устраивать теракты.
Есть, говорят, еще пару таких формирований. Их тоже содержат и обучают «демократии». Практика — также на большом полигоне под названием «незалежная». Грамотное промывание мозгов, фашистская идеология, деньги, обещания... За интересы западников.
Киев усердно минирует украинские земли. Сколько еще людей пострадает от таких «подарков»?
Здесь всё по‑другому
Почему‑то принято сравнивать один военный конфликт с другим. Однако нынешний — совершенно иной, методички, написанные ранее, тут не работают. Об этом мне говорил и Дмитрий, и другие ребята с фронта:
— Спецоперация — большая война, в которой участвует большое количество стран. У каждой — свои тактики ведения боя. И то, что мы могли бы почерпнуть из прежних локальных конфликтов, здесь не пригодится. Приходится вести боевые действия совсем иначе. По учебнику воевать не получается. Современная война в большей степени зависит от оснащения, технологий, разведки (космической, авиа и т.д., люди идут только после доразведки), надежной связи и техники, к примеру беспилотников. Это все расходный материал и современное оружие.
Тактика ведения боя, сказали мне парни, у противника в основном натовская. Например, при работе малыми группами. Ну и много чего еще.
— Так что и мы меняемся, — слушаю бойца. — Еще важно — инструкторами должны быть не кабинетные наставники, а те, кто имеет боевой опыт, именно в нынешней спецоперации (если говорить о СВО).
…В другом подразделении знакомлюсь с еще одним офицером. В начале войны Михаил был ранен под Киевом. Привезли в гомельский госпиталь, прооперировали, пулю достали. И вроде как отлежаться положено, но человек буквально на следующий день стал проситься «к своим ребятам». Отказали. Сбежал, через окно, по пожарной лестнице. Ну к своим же ребятам надо. Свои же там, на фронте.
— Было такое, — говорит мне. — Но я вам лучше о своих впечатлениях о белорусах расскажу. Ну вышел я, сбежал, денег ваших нет, а на армейской куртке — дырка на спине и след кровавый, от ранения. Вроде стирал, но, похоже, плохо. Короче, так и ходил по Гомелю, людей шокировал. В общем, надо было постричься, зарос в лесах — страх просто. Пошел в парикмахерскую. Там меня в порядок привели, денег, сказали, не возьмут. Не взял денег и таксист, бесплатно до границы довез. Вот такие душевные и понимающие люди.
Было у офицера и второе ранение. Сейчас Михаил снова на фронте.
…Едем дальше.
— Тут, — Дима показывает на черный лысый лес, — были прилеты, все деревья сгорели... Там прилетело от «Точки‑У»… А вот что украинцы оставили от кадетского корпуса…
В тот день у Дмитрия был выходной, но за ситуацией следил постоянно.
— Наши выстроились, — говорит, — сейчас пойдут в атаку.
…По дороге домой встречались плакаты с героями этой войны. Но ведь там, на этой войне, все герои — и тот, кто держит позиции, и тот, кто идет на штурм… Они повсюду там, на войне. Не на бумаге у обочины, а в реальности, по всей линии фронта.
