Дом из захороненной деревни до сих пор стоит в памяти

Дом, который воссоздал я

В апреле меня охватывает волнение, нервничаю. До этого года причину понимал смутно, а когда дошло, взял бумагу и стал рисовать. Долго, старательно, пытаясь перенести на белый лист то, что до мелких подробностей сохранила память. А рисовал я деревенский дом своего деда. Когда–то давно я уже об этом думал, тогда еще и дом стоял, и дед с отцом были живы–здоровы. И все тогда казалось вечным и неизменным. Отец подходил, смотрел на мой очередной этюд и вздыхал. А однажды, когда мне лет 16 было, сказал: «Слушай, что ты все чужие хаты рисуешь? Нарисуй наш дом. Только так нарисуй, чтобы я повесил дома на стену и смотрел, вспоминал, когда не могу сюда приехать...» Я, пожав плечами, ответил, что когда–нибудь, позже, потом... Но, как водится, всегда что–то отвлекало.


Я любил этот большой (так казалось в детстве) дом, но не нарисовал, не сложилось, не срослось. Летом 1984–го, за два года до Чернобыля, приехали с отцом в деревню, и он попросил дом сфотографировать. Я тогда много всего нащелкал. И отца с папиросой, и цветы, и грибы, которые нашли в лесу, и птиц на проводах, и яблоки на ветках... А когда стал снимать дом, то пленка в фотоаппарате кончилась. Обидно! Но я и тогда сказал свое «потом», пообещал, уверенный, что дом под красной железной крышей будет стоять всегда и ничего ему не сделается. Ведь он страшную войну пережил, а теперь время мирное. Что с ним случится? Но получилось все по–другому. Радиация накрыла нашу маленькую деревню с названием Веселый Курган, как и соседние, в Буда–Кошелевском районе. Но не сразу люди поверили, что придется все посаженное и построенное бросить и уезжать на новые места.

А так и случилось. Всех выселили, а деревню захоронили. И дома не стало. Сейчас на том месте земля просела, образовалась большая мягкая впадина... И только несколько яблонь нашего сада да дубовый столб от ворот напоминают, что здесь был дом.

И вот я решил, что надо попробовать все восстановить. И как мог, изводя лист за листом, нервничая и злясь, несколько дней рисовал. Естественно, в голове крутилась фраза: «Что имеешь — не хранишь, потеряешь — плачешь». Но разве возможно нарисовать запах цветущего сада, жужжание пчел и щебет птиц, лай собаки? А без этого картина неполная, как ни старайся. И запах нежно–фиолетового клевера не изобразишь, и то, как летом плыл по дому аромат земляники, а осенью — яблок, и вкус той воды не передаст никакой самый распрекрасный рисунок... Мир детства и миллионы самых разных воспоминаний крутились в голове, делая руку непослушной...

Но я обещал отцу нарисовать все. Обещал. И потому упорно и старательно малевал.

Вот еще что. Рисуя, вспомнил, как вздыхали большие ворота во двор, как скрипели калитки, как взвизгивала тяжелая дверь в сенях. Вспомнил, как, шурша, во двор въезжал огромный воз сена и как потом мне приходилось таскать его в хлев. И дрова самые разные вспомнились, а с ними и стук топора, голос большой двуручной пилы, и ручеек опилок, быстро текущий на траву...

До моего рождения старую крышу на доме переделали, заменив железной, которую мне с братьями приходилось красить раз в три года. Когда я на нее взбирался и стоял рядом с красной кирпичной трубой, казалось, что я в небе, что могу до облаков достать рукой, потрогать их мягкую вату и даже оторвать кусочек. Эх, какие воспоминания!

Душу я себе этим рисованием растравил. Впрочем, греет меня то, что хоть как–то, но смог выполнить обещание, давным–давно данное отцу. К сожалению, оценить он мои рисунки не сможет. Как не подскажет и кое–какие детали, навсегда потерянные детской памятью...

ladzimir@tut.by

Советская Белоруссия № 77 (24959). Вторник, 26 апреля 2016
Заметили ошибку? Пожалуйста, выделите её и нажмите Ctrl+Enter