Дом

ИГРЫ С ВОРОНАМИ

В парке, между нашим кварталом и речкой, на высоких деревьях ночуют вороны. В сумерках они крутятся в небе шумной тучей, а потом с кряхтением и карканьем укладываются спать. Мы с Леной подходим к клену, обсаженному птицами, и стучим по стволу. Вороны взлетают, обиженно покрикивают, шуршат в воздухе угольными крыльями и рассаживаются на соседнем дереве. В парке темно, пустынно. Только мы и птицы. «Ого–го–го–го!!!» — кричит Лена, а я быстро–быстро хлопаю ладонями. Такое романтическое впадание в детство. Никогда и думать не думал, что в 40 буду ворон гонять, что так приятно следить за их полетом в ночном звездном небе. Вороны перелетают на другой берег речки, осыпая картавыми проклятиями глупых людей. Теперь я понимаю тех, кто держит голубей и часами следит за их кувырками в высоком синем небе. А тех, кто ни разу не гонял ворон, не понимаю, даже немножко им сочувствую.

ГАДЫ

Насколько я не люблю пауков, змей, шершней, черепах, ос, настолько их любит и всегда любил Мирик. Он читал про них книги, например, Халифмана про пчел, он рисовал их, ловил, сажал в загодя приготовленные баночки, разглядывал через увеличительное стекло и очень удивлялся, когда кто–то не знал, сколько лапок у тарантула или какой максимальный размер змеи–медянки. Если бы родители только разрешили, в нашей квартире обязательно бы появился террариум, а так братово увлечение ограничивалось жуками и осами. Он их действительно любил настолько, что они его не кусали. А меня... Меня ужалил шершень, от одного воспоминания про тот случай кожа на щеках немеет, а уши начинают гореть... Мы жили возле озера, на Браславщине. Всяким гадам там просто рай. Когда сказочный черт уговорил дурного белорусского мужика развязать мешок с гадами, которых Бог приказал стеречь, это наверняка случилось не на Полесье, а на Браславщине. Мирик с утра до ночи тех гадов ловил, сажал в банки и ставил на подоконник. Лето стояло засушливое, и я завел себе привычку днем отдыхать — читать и спать. Читая, я почувствовал, как уголок подушки неудобно уткнулся мне в шею, я поправил его... Только это был шершень–беглец. Кинжальная боль пронзила мне шею навылет, кожа на лице сморщилась, уши распухли, язык заполнил весь рот, глаза вытаращились и перестали мигать. В яростном бешенстве я разбил, раскромсал, поломал всю братову коллекцию гадов и насекомых. День мы не разговаривали, а вечером договорились, что все пойманное он будет сразу же умерщвлять. Отнимать жизнь у гадов Мирослав научился быстро и делает это мастерски.

ПЕСКАРИ

Баба зажигала керогаз и ставила на него сковороду. По черному днищу сковороды с потрескиванием разбегался кусочек масла. Пескари обваливались в муке, клались в скворчащие масляные кружева и золотились прямо на глазах. Пескарей всего три. «Главное — ты их сам словил», — сказала бабушка. Через бабушкино «сам» начинала проступать моя самость, мое настоящее «я». Главное — не жареные пескари, черная сковорода, голубой огонь и синий керогаз... Главное — сам. У большинства людей свое «я» появляется через зеркало. Вот оно — отражение меня, вот и я сам. Ко мне самость пришла через рыбалку, жарение и поедание золотых пескарей с черным хлебом.

РОДИНКА

На безымянном пальце левой руки у моей мамы есть маленькая родинка темно–золотистого цвета. Такая родинка была у бабы Яди, которая научила маму в трудные минуты прикасаться к ней, чтобы получить помощь. Такая же волшебная родинка есть и у меня. Когда мне плохо, я прикасаюсь к родинке, и мир теплеет, грусть развеивается — мама помогает мне.

КОНЬ

Чего я не понимаю, так это жениного увлечения лошадьми. Она ездит в Ратомку и занимается конным спортом. Скачет в полях. Она — наездница. И дочку принуждает–приучает любить седло. Если бы я слушал ее рассказы про выездку, манеж и галоп, она бы говорила и говорила. Только я не слушаю. Разве такое: «Конь Салют меня узнал и укусил, собака!»

Адам ГЛОБУС.
Перевод с белорусского языка Алексея Андреева.