– Екатерина Николаевна, знаю, что многие писательницы не воспринимают термин «женская проза». А вы?
– Не бывает женской и мужской прозы, бывает – хорошая и плохая проза, этот ярлык клеят, чтобы получше продать книжку, а зачастую даже унизить автора. «Женский роман» еще с советских времен, когда жанров вообще не было, считался чем-то презренным и низким, а главное, безыдейным. Я в жизни не написала бы ни одного романа при советской власти, потому что выросла в литературной среде и знала, какие идеологические барьеры приходилось преодолевать писателям. Издать книжку, даже переводную, было немыслимо трудно, в лучшем случае она вышла бы через год, а то и через 2—5 лет. Не дай бог, чтобы писатель что-то не так сказал про Советский Союз или вообще высказался не так, как надо. Помню, Николай Михайлович Любимов, переводчик «Дон Кихота» и Рабле, на томе, подаренном моему отцу, написал такие строки: «Шесть лет в непроглядной гослитовской мгле/ Томился великий писатель Рабле./ Но свеялись тучи с его горизонта,/ и вот он уже на столе у Вильмонта».
– Что подтолкнуло вас к писательству?
– Смерть моей первой профессии. В 1995 году я перевела свою последнюю книгу. У нас была лучшая в мире школа перевода, а когда отменили цензуру, хлынул поток книг с Запада, и переводить бросились все, кто знал три слова по-английски. Вскоре издательства перестали платить за эту халтуру. И приятель предложил мне писать самой. Я попробовала, и за два месяца написала свой первый роман «Путешествие оптимистки, или Все бабы дуры». Он всем нравился, но ни одно издательство не хотело его брать, тогда все были помешаны на книжных сериях. Мне предложили писать детские детективы, и я с горя согласилась. Потом увлеклась этой работой, которая была чудовищной, приходилось писать одну книгу в месяц. Когда вышли три детектива, у меня напечатали и роман, а когда я написала второй, издала их в двух книгах и они одновременно стали лидерами продаж, я совершенно охладела к детективам.
– Своих героев берете с натуры или придумываете?
– Придумываю. Хотя на сайт мне присылают много личных историй. Я говорю всем: «Спасибо, я этим не пользуюсь, я сама должна все придумать, потому что никогда не знаю, что у меня будет на следующей странице». Поэтому мне интересно писать. Может, потому и читать интересно? Для антуража могу, конечно, взять маленькую историю, эпизод.
– По пяти вашим романам сняты сериалы для ТВ. Что вам понравилось? Что вообще вы думаете об экранизациях?
– Ничего хорошего. Наиболее удались, на мой взгляд, «Три полуграции» и «Я тебя люблю» по роману «Хочу бабу на роликах!» с Марией Шукшиной в главной роли. Во всяком случае, они близки мне, я себя вижу и слышу, хотя претензий полно. Хуже всего – «Любовь слепа» с Могилевской, там даже Галина Польских плохо играет. Продюсеры взяли две мои первые книги – «Путешествие оптимистки, или Все бабы дуры» и «Полоса везения, или Все мужики козлы» – и не оставили от них камня на камне. Ужасный фильм. Совсем не понравился и «Снежный ангел», этот фильм должен был снимать Валерий Усков. Он приезжал ко мне, говорил, что влюблен в эту вещь и хочет снимать. В результате снимал кто-то другой.
Кадр из фильма "Счастье по рецепту", снятом по книге Екатерины Вильмонт
– Кто ваши учителя?
– Считаю, родители. Мама у меня из Петербурга, который был до Ленинграда, папа – коренной москвич. Папа переводил стихи, драмы и сам был писателем и литературоведом. Писал о Пастернаке, они дружили. Мама тоже переводила – с немецкого, английского и французского. Самый знаменитый человек из всех, кого я видела в нашем доме, возможно, была Фаина Раневская. Моя мама с детства дружила с ее подругой – Ниной Станиславовной Сухотской, режиссером и актрисой Камерного театра, преподававшей во ВГИКе. Сейчас из Раневской делают икону, а она была живым человеком, несчастным и очень бестактным. Когда ее бестактность коснулась моей 15-летней души, мне было больно. В нашем доме бывал весь цвет переводческой элиты. Пастернака не помню, потому что они с отцом разошлись и одно время не общались. Хорошо помню Рихтера и Нейгауза. Генрих Густавович Нейгауз, основатель советской школы пианизма, был самым очаровательным человеком из всех, кого я встречала в своей жизни.
– В последнее время немало говорится о том, что классический роман умер, на смену ему идет документалистика. Вы эти перемены ощущаете?
– Не знаю, может, кому-то хочется, чтобы он умер, по-моему, он живехонек. Все зависит от того, кто пишет, кто читает и кто критикует. Чтение – это особая тема. Что читает человек, зависит от возраста, чем он старше, тем больше его интересуют мемуары. А роман – ну нет у нас Льва Толстого, где ж его взять?!
– Что вас вдохновляет?
– Разговоров о вдохновении не приемлю. Это стихи можно по вдохновению писать, а прозу нет. Например, если сажусь за стол и голова не работает, встаю и ухожу. Иногда во время работы удается «поймать волну» – я это так называю. А иногда... Как-то в берлинском зоопарке я остановилась у вольера с семейством жирафов. И увидела жирафенка – прелесть невероятная!.. И что вы думаете, я убежала из зоопарка, купила блокнот и сразу начала писать – «поймала волну». Или, например, зимой в декабре на питерском перроне увидела молодого человека с табличкой – «Самая красивая блондинка с голубыми глазами». Мне так понравилось, что свой новый роман я начала с подобной сцены.
– Участвуете ли вы в качестве третейского судьи в ТВ-шоу?
– Не нравится мне это полоскание белья. Вот встречи с читателями люблю, особенно в библиотеках, потому что там работают энтузиасты. Читаю всегда, что мне пишут на сайте. Ни в каких сетях не присутствую, потому что это иллюзия жизни. Человек думает, что имеет много друзей, а на самом деле помочь могут только друзья из реальной жизни.
Беседовала Нина КАТАЕВА
Гатчина – Москва
