Дикая охота

Окончание. Начало в № 129.

Осенью 1969 года чекисты набросили на район мелкоячеистую сеть. Допрошен был каждый житель Гороховищей — по нескольку раз. Круги поисков постепенно расходились от центральной усадьбы колхоза. Попала в поле зрения оперативников и семья Стасенков из деревни Корма, что километрах в трех от Гороховищей.

Очень примечательным оказалось семейство! Глава — Павел Иванович, 1882 года рождения, вполне бодрый старик. Бодрый и... злой. Натура совершенно пакостная. Тот тип людишек, которые, проходя мимо чужого колодца, непременно в него плюнут. Просто так. От здешних старожилов я услышал характерное определение Павла Стасенка: «гадоватый». В разработках чекистов он проходил под псевдонимом Питекантроп.

Крепко ли обидела Стасенка в эпоху сплошной коллективизации советская власть? Да, имел он прежде зажиточное хозяйство, в колхоз вступать отказывался. Но вот так огульно назвать его кулаком не получится хотя бы потому, что имущество подчистую не изымалось, самого в Сибирь не высылали (опять же, понятие «кулак» нынче в некотором смысле реабилитировано, говорят, что то были крепкие грамотные хозяева, основа села). А естеством Павла было не «вырастить и построить», а «урвать и захапать». Такому не только советская, но и всякая иная власть противна, потому как она дает укорот хищнической натуре.

То, что натура была именно кровожадно–волчья, видно из одной истории довоенных лет.

Как единоличник Павел Стасенок имел твердое налоговое задание. За неуплату налога власти конфисковали половину его дома и устроили там казенную квартиру для приезжих специалистов. За перегородкой поселился молодой сельский учитель, еврей по национальности.

У Павла была дочь Мария, девушка несчастная от того, что с малолетства оказалась кривенькой на один глаз. По причине внешнего изъяна у Марии с женихами было никак. А тут под одной крышей объявился молодой человек. Сошлись. Мария вне брака забеременела.

Пришло время рожать. Принимала роды Анна, мать несчастной. Происходило все в своей хате, без чужих глаз. В печи наготове стоял ведерный чугун с горячей водой. Указывая на этот чугун, Павел объявил парализованным страхом женщинам свою жестокую волю: «Жидовское отродье изничтожить без следа».

И вот новорожденную девочку живьем бросили в кипяток и выварили тельце до студня. Чугун опрокинули в корыто свиньям.

Злодейство вскрылось, Анна и Мария получили тюремные сроки за детоубийство. А вот Павел ушел тогда от уголовной ответственности, женщины все взяли на себя. Следователь Людвиг Петров в 1969 году спросит у него:

— На вкус каково было сало от тех свиней?

— А я их сам не ел. Успел продать.

Совершенно дикий промысел наладился у старшего Стасенка в годы войны. Нет, он не пошел напрямую служить оккупантам. Зачем? У оккупантов служил его племянник Григорий Стасенок — был старостой деревни Корма и надежно прикрывал дядю Павла Ивановича. Поэтому со всей страстью можно было отдаться любимому занятию — личной наживе, а если точнее — прифронтовому мародерству.

Кому — война, а кому — мать родна. На рубеже 1943 — 1944 годов в этих краях долго–мучительно выгибался то в одну, то в другую сторону советско–германский фронт. Здешние старухи показывали мне на огородах за своими хатами: «А вот тутака у нас траншеи были, колючая проволока висела». В окрестностях Гороховищей и Кормы поныне лазают с металлоискателями «черные» следопыты. Им есть что искать.

Десятки тысяч трупов при оружии и снаряжении лежали месяцами неубранные в полях и болотах. В мародерском промысле самое простое это обшарить карманы убитого. Много труднее стянуть сапоги с окоченевшего трупа. Но Стасенок подходил к делу основательно. Он запрягал лошадь, клал в сани мешки с веревками, лом, пилу, топор. Если на месте не удавалось разуть трупы, то отрубал конечности вместе с валенками и сапогами, вез поживу домой и отпаривал в печи. «Отходы» привычно скармливал свиньям, а сапоги припасал для поездок в местечко в базарный день.

Но если обувь и одежду, наручные часы и даже золотишко можно было реально сбывать, то мучением Стасенка становилось чисто армейское имущество. По–хозяйски жадничая, он привозил домой какой–нибудь артиллерийский прицел или полевую радиостанцию, долго их ощупывал и страдал от того, что не может ни продать, ни найти применения этим явно дорогостоящим штукам. Вздыхая, укладывал в схроны.

Проще было с оружием и боеприпасами. Продать нельзя, но зато вещи понятные: сюда вставляем, сюда нажимаем, отсюда грохнет и полетит. На шестом десятке прожитых лет этот вурдалак заделался вдобавок маньяком по части смертоносных предметов. Десятками накапливал автоматы, винтовки, пистолеты, гранаты. В лесу просто так подрывал дубы противотанковыми минами и связками толовых шашек. В огороде Стасенка долго стояла брошенная советская самоходка, и хозяин развлекался тем, что из сеней собственной хаты палил по ней из противотанкового ружья.

В те лихие годы произойдет в доме еще одно убийство — тоже ребенка. Дурной дед Павел разбирал–чистил автомат и якобы случайно выпустил очередь в девочку. Никакой кары за это не было. А потом уже, когда пришел с войны сын Яков, то, по слухам, и с ним «пострелялся» — опять же вроде бы по неосторожности.

Итак, объявился Яков Стасенок — рождения 1916 года. В жизни он оказался поумнее и, скажем так, пластичнее своего папаши. Биографию с юных лет имел положительную, под оккупацией не был, поскольку с 1938 по 1946 год служил в Красной Армии. Член ВКП(б) с 1943 года. Начинал воевать еще на Хасане, после был участником войны с Японией 1945 года. Вернулся с медалями «ХХ лет Рабоче–Крестьянской Красной Армии», «За отвагу», «За боевые заслуги».

Вернулся. И что — на колхозном поле горбатиться?! Да я же партийный! Дайте должность...

Здоровый тридцатилетний мужчина поехал в райцентр, помахал красной книжечкой и таки выбил себе местечко заведующего избой–читальней в Гороховищах. Жалованье, конечно, не ахти, но зато на казенной службе можно показаться лишь под вечер, да и то не каждый день. Вместе с папашей окунулся в личную наживу.

Плотницкая шабашка в окрестных селах была единственно честным промыслом Стасенков. Ну и разве еще бортничество — присматривали в лесах за пчелами в выдолбленных дуплах. А в остальном жили так: сбор оружия и всякого трофейного имущества, браконьерская охота и порубка леса, торговлишка, воровство с колхозных полей и ферм, с артельного хоздвора. Председатель колхоза Дайнеко всегда четко знал: если в бригаде недосчитались телеги или упряжи, то надо просто идти на подворье Стасенков и забирать пропажу. Молча. Связываться с нахрапистыми паразитами Дайнеко боялся.

И все же через райком была сделана попытка определить Якова в колхоз. Его освободили от работы в избе–читальне и дали направление на курсы трактористов. Но ехать учиться на механизатора младший Стасенок отказался, бросил колхоз и устроился лесником. Папаша продолжал числиться в колхозной артели.

Окончательно прищемил хвост Стасенкам новый председатель Голуб. Из уголовного дела:

«Следствием установлено, что с первых дней работы в колхозе «Первое Мая» деятельность Голуба М.К. по укреплению экономики колхоза, его борьба с нарушителями Устава сельскохозяйственной артели вызвали сопротивление со стороны Стасенков Павла и Якова, которые сами, а также и их семьи в колхозе не работали. В связи с этим по инициативе Голуба правлением колхоза в отношении Стасенков применялись административные меры воздействия. Решением общего собрания колхозников были уменьшены приусадебные участки у Стасенка Павла до 0,30 га, а у Стасенка Якова до 0,15 га. У Стасенка Павла изъяли похищенный им в колхозе сельхозинвентарь и самовольно накошенное на колхозных угодьях сено. Кроме того, ему было запрещено пользоваться колхозными лошадьми при обработке личной усадьбы, а также выпас скота на колхозных пашнях».

Голуб и Стасенки — это были люди противоположных жизненных позиций. Первый из них — человек артельный, всегда существовал с сельским миром и стремился подставить плечо под общую ношу. Другие же — очевидные человеконенавистники. Им бы не с обществом жить, а вот так: где–нибудь в глухом урмане бить зверя и — чтоб никого на тысячу верст кругом.

Я все допытывался у старожилов в Корме и Гороховищах: ну хоть что–нибудь хорошее о Стасенках припоминается? Мне отвечали так: могли батька и сын быть сноровистыми и даже лютыми в работе, но опять же — лишь тогда, когда видели личную выгоду, скорый барыш.

К середине пятидесятых противостояние Стасенков с колхозной властью дошло до крайней точки. А домашние тайники и лесные схроны были набиты оружием и боеприпасами: автоматы, винтовки и карабины, пистолеты и револьверы, патроны всевозможных образцов, взрывчатка, бухты огнепроводного шнура, мины, гранаты, капсюли–детонаторы...

Составным элементом розыскной операции чекистов осенью 1969 года было прибытие в район экспедиции «геофизиков». Появился начиненный всякими проводами, измерительными инструментами и приборами автофургон. Точно на таких обычно путешествуют геологи. Может, нефть ищут, а может, еще что. Днем «геофизики» со своей аппаратурой исследовали окрестности, а к вечеру заезжали на ночлег то в одну хату, то в другую. Побывали они на постое и в усадьбе Стасенков.

И вот тут удалось засечь одну ключевую фразу. Ее пробормотала жена Павла, когда в хлеву раздавала корм свиньям и отводила душу в беседах сама с собой:

— Хоть бы покаялся гад...

Все! Это был момент истины!

Надо брать старого злыдня в работу. Но под каким предлогом его задержать и изолировать? Придумали оформить поначалу административный арест на 15 суток за мелкое хулиганство. Конечно, были опасения «прославиться» на весь Союз за то, что упекут в КПЗ к пьяницам и дебоширам почти девяностолетнего деда. Но ничего другого не оставалось.

Собственно поводов для задержания имелось предостаточно. Тут и самогоноварение, и пропавшие колхозные хомуты... В хату Стасенков прибыл товарищ из сельсовета, начал официальный разговор, а злобно–дурной дед Павел в ответ ему — матом, да еще за топор начал хвататься.

Мимо же сельской улицей совершенно случайно проходил здешний участковый. Да случайно на тот момент оказался на рабочем месте районный судья. В течение какого–нибудь часа гр. Стасенок П.И. был оформлен на 15 суток, но только не в районную каталажку его посадили, а повезли в Гомель.

В здании областного управления КГБ под помещение для Стасенка оборудовали особую комнату с решеткой. Больше всего, рассказывал мне следователь Людвиг Петров, опасались тогда за состояние здоровья арестованного. Дважды в день старика–злодея обследовал врач, а тот хандрил, требовал деревенской пищи. Поэтому офицер КГБ каждодневно доставлял трехлитровую банку парного молока.

— Кровушки бы ему свежей людской напиться! — в сердцах рубанул мне Петров.

Допрашивать в КГБ умеют. Особенно когда есть о чем. Стасенка постепенно дожимали свидетельскими показаниями:

— Ваша дочь Мария перед началом колхозного собрания говорила: «Пускай Голуб так не борется, бо скоро обрежут крылья». Что она имела в виду?.. Ваш сын Яков, выходя после выпивки из дома расстрелянного партизанами Григория Стасенка, говорил плакавшему его сыну Владимиру: «Не плачь, наша кровь даром не пройдет». Что это означало?..

Наступил момент, когда Павел Стасенок устал от всего.

— Ладно, скажу. Голуба убили мы с Яковом. И Дайнеку тоже мы взрывали. Надо было бы — еще бы десять раз всех их убили.

Арестованному Якову дали послушать через наушники записанные на магнитофонную пленку показания отца. На глазах следователя Петрова он покрылся крупными каплями пота и, потеряв сознание, упал со стула...

Вина отца и сына Стасенков полностью подтвердилась собранными доказательствами. Во время следственных экспериментов оба они по отдельности показали один и тот же путь подхода к дому Голуба со всеми остановками, маршрут отхода после взрыва. При предъявлении обвиняемым различных типов мин, огнепроводного шнура, взрывателей, толовых шашек оба опознали одни и те же боеприпасы.

По изощренности подготовки взрыва и затем фиктивного алиби злодеев это преступление достойно того, чтобы войти в криминалистические учебники.

Незадолго до убийства Яков нашел повод побывать в доме Голуба. Приметил, что на кухне закусывают мужчины, и, якобы вызывая кого–то на улицу, постучал в окно. Голуб, человек широкодушный, позвал Стасенка за стол, налил чарку. «Мы ж таки люди, хоть, бывает, и ругаемся!» Яков опрокинул чарку и, делая вид, что «не пошло», закашлялся, схватился за горло и выскочил в соседнюю комнату. Приметил, где находится изголовье кровати хозяина дома и успел измерить шагами расстояние от угла. Чтобы не получилось «неточности», как со взрывами Дайнеко...

Люди запомнили, как наутро Стасенок–младший вместе с сельчанами скорбно постоял у места трагедии, потом сочувственно подобрал деталь от выброшенной взрывом швейной машины и отнес ее в дом. И когда хоронили Голуба, то постоял у гроба в почетном карауле.

Не укладывается в голове то обстоятельство, что Яков Стасенок совершил убийство, будучи не просто коммунистом, а секретарем местной парторганизации. Куда же райком смотрел? Похоже, не на реального человека, как это делали Дайнеко и Голуб, а в справочные бумажки, в так называемые «объективки». Формальный статус фронтовика, набор привезенных с Дальнего Востока медалей и партбилет с датой вступления в ВКП(б) — 1943 год составляли индульгенцию. И сколько же подобных стасенков было в рядах КПСС?..

А вот что делал накануне убийства Стасенок–старший. Его и семерых мужиков отправили на дальний сенокос. За сутки до взрыва Павел заснул возле костра и прожег свой кожух. Это дало повод для шуток молодых косарей, дед со всеми разругался и направился в деревню.

Сделал вид, что обиделся и только по этой причине ушел... Потом каждому из косарей будет проставлена самогонка за то, что они во время следствия 1955 года назовут время ухода Павла с сенокоса на сутки позже.

Старый злыдень поковылял в урочище Пасеки за миной, которую хранил в улье–колоде. Перед этим потихоньку вызвал сына из дому. Яков же сказал домашним, что будет ночевать в сарае. Вдвоем они сняли колоду, достали мину, снарядили ее и, дождавшись темноты, пробрались к дому Голуба. Огнепроводный шнур поджег цигаркой Павел.

Спустя несколько дней Стасенки начали хитроумное дезинформирование предварительного и затем судебного следствия с целью перевода обвинений на непричастных лиц.

Подвернулся случай. Незадолго до гибели председателя с ним громко повздорили по какому–то заурядно–бытовому поводу двое сельчан. Ну а как ругаются на селе? Да вот так: «Каб цябе разарвала!» Свидетелей этой ссоры имелось предостаточно.

В доме напротив Голуба жила некая Серафима — свояченица Стасенков. Ей в ту ночь не спалось из–за боли в ноге, и видела она двоих мужчин. Кого именно? Обработанная должным образом Серафима показала, что пробегали те самые «угрожальщики»: продавец сельпо Николай Шуст и бригадир Григорий Бусел.

Следствие 1955 года пошло по ложному следу.

— Шуст был чернявый сам по себе, но на суде мы увидели его седым, — рассказывает невестка покойного Голуба. — И он все твердил: «Что хотите со мной делайте, но я не убивал».

Жена Николая Шуста и мать его четверых детей Варвара, нисколько не кривя душой, утверждала во время следствия, что муж не имеет ни малейшего отношения к убийству председателя колхоза. Наличествовало тут одно исключительное по драматизму обстоятельство. У Шуста был роман с местной учительницей, он в ту ночь был с ней в школе. То есть могло бы получиться алиби, если бы оба рассказали о своей связи в суде. Не рассказали...

А односельчане тем временем объявили бойкот семьям «убийц». Детей Шуста травили в школе такие же дети. На судебные заседания в райцентр Варвара более трех десятков километров шла пешком с маленьким сыном на руках, трое старших бежали рядом. В кузов колхозного грузовика, в котором на суд ехали односельчане (в том числе и настоящие убийцы!), ее с детьми не брали.

— Когда объявили смертный приговор мужу, он все равно сказал, что не убивал, — вспоминает Варвара Гавриловна. — Я застыла, но, спасибо, сразу в зале суда ко мне подошел какой–то человек и посоветовал безотлагательно ехать в Москву.

С полугодовалым Колей на руках измученная Варвара в конце концов попала в Московскую коллегию адвокатов. Взялся изучать дело Петр Яковлевич Богачев, хотя сразу предупредил, что положительного результата не обещает. Но уверенная в правде женщина по возвращении домой продает корову, швейную машину, домотканые покрывала и снова мчится в Москву.

Проходит время, и в результате усилий адвоката смертный приговор ее мужу заменяют на лишение свободы сроком на 25 лет.

Затем еще раз возобновляется изучение материалов уголовного дела, и решением Верховного суда БССР в 1959 году Г.Д.Бусел оправдан, а Н.М.Шуст приговорен теперь уже к 15 годам лишения свободы. Однако чекисты Гомельщины продолжали работу по уточнению всех обстоятельств случившегося в Гороховищах. И в апреле 1960 года судебная коллегия по уголовным делам Верховного суда СССР прекратила дело в отношении Шуста за недоказанностью обвинения.

Но полностью справедливость восторжествовала только в 1970 году. Подлинные террористы–убийцы Павел и Яков Стасенки получили по приговору суда по 15 лет. Срок отбывали во Владимирской тюрьме, где и умерли от болезней... Как ни затерто выражение «Сколько веревочке ни виться...», но именно оно более всего тут подходит.

И еще одну точку хотелось бы поставить в рассказанной истории, но, надеюсь, будет это сделано без меня.

В постановлении бюро Октябрьского райкома КПБ от 14 июля 1955 года, когда уже похоронили Мефодия Голуба под красной звездой на мемориальном Братском кладбище в центре поселка, говорилось о необходимости увековечить память героя–председателя.

Отменял кто–нибудь когда–нибудь это постановление?

Нет.

Тогда надо сделать элементарное. Обновить облупившуюся краску на надгробии. И в новом издании книги «Память. Октябрьский район» хотя бы словом упомянуть Мефодия Кузьмича.

Минск — Октябрьский — Гороховищи — Корма — Протасы — Октябрьский — Минск.


Редакция благодарит Центр информации и общественных связей КГБ Республики Беларусь за помощь в подготовке материала.