А в глазах нездоровый блеск. Другая знакомая‑психолог все отстаивает личностные границы и других этому учит. Уже до того дошло, что, если кто‑то на нее посмотрит не тогда, когда ей хотелось бы, сразу чуть ли не в суд. Учитель русского языка зашла в соцсети и ничего не смогла прочесть, видела только грамматические ошибки. Так и не поняла, к чему оно, если все с ошибками пишут. Знакомый архитектор обратил внимание на частный коттедж, там два окна параллельно, а одно чуть пониже, у него сразу мигрень началась от такого несоответствия эстетическим нормам.
Я в путешествие собиралась — как назло, разболелся палец.
— Тебе срочно нужно к хирургу! Это чревато гангреной, — наставлял по телефону друг‑доктор.
Доктора вообще удивительные люди, у них что ни прыщ — надо исключить смертельный диагноз. В лес не ходи, там клещи. У собаки глисты. У котика токсоплазмоз. То есть я смотрю на открытки и вижу милашек, хочу их затискать и зацеловать, а одноклассница — врач — преисполняется отвращения и выкладывает перечень заболеваний, которые можно подхватить. А я в курсе! В детстве притащила из канавы плешивого кота, он совсем был плох, иначе бы убежал от меня, как все убегали. Бочок у котика был «бедненький», сплошная ранка. Я стала его лечить, кормить из ложки и уложила спать в свою кроватку. Когда бабушка обнаружила меня спящей рядом с этим полуживым чудовищем, сначала выпила таблетки «от сердца», потом надела резиновые перчатки и выкинула назад в канаву кота. Но поздно! «Микроспорийку» мы лечили всей семьей, полгода я ходила лысая и... ничего. Не так страшны болезни, как страх их подцепить. Но страха врачи тоже боятся, потому что это невроз чистой воды.
Актеры все немножко того. Это невооруженным глазом видно. Разговаривают с невидимыми персонажами, когда роль учат. А еще бывает, как с одним студентом. В театральном институте играли этюд, это такая маленькая зарисовка, сценка, где все себя кем‑то представляют. И вот он был травкой на лугу, потом этюд закончился, все расселись по местам, а он так и остался травкой, в больничку поехал и больше не вернулся в здоровое человеческое состояние. Думаете, такое только с лириками случается? Мой муж рассказывал, как на факультете физики к третьему курсу аж несколько перспективных парней потеряли рассудок. Один вообще гений был, а потом как начал нести чушь на лекции, просто набор слов, сначала все подумали — пьяный, а после оказалось, что мозг не выдержал напряжения. Знакомая‑фитопатолог наорала на меня, когда узнала, что я цветочек в каком‑то несерьезном месте прикупила: «Там такие болезни могут быть! Весь участок погубишь». Приехала, посмотрела, за сердце взялась:
— Все! Дырчатая пятнистость, мучнистая роса, тля!
— Не ругайся, — говорю. — Ничего страшного, сейчас все как зацветет — и ну и что, что тля!
— Как же не ругаться, если тут все гибнет, — с придыханием говорит и чуть не плачет.
А оно так всю жизнь гибнет, а потом ка-а-ак зацветет, что и не скажешь.
Малыша показала логопеду, та тоже паникует:
— Да у него же закрепились уже неправильные звуки! Бедняжка, как теперь спасти речь?! Что ж вы так тянули?!
— Так смешно шепелявит, прямо как я в детстве.
— Катастрофа!
С глубоко философской точки зрения мне эта профдеформация видится наказанием за то, что люди слишком резко разграничили свои компетенции и преисполнились профессиональной гордыни.
Оно ж как в жизни: меньше знаешь — лучше спишь. Но я недавно на таком моменте себя поймала — проснулась ночью и поняла, что статью пишу. Вроде сплю, а сама себе интонирую — ля‑ля‑ля, ля, ля‑ля. Или вот с человеком разговариваю, он какую‑то мысль высказал, возможно, и сам не понял или совсем даже не то хотел сказать, а я уже его не слушаю, развиваю про себя историю — из нее потом выйдет колонка про то, как «И тебя вылечат... и тебя тоже вылечат... и меня вылечат...». Но это в кино. А в жизни правда такова, что ничто нам уже не поможет. Профессионал — это диагноз.
Т.С.
sulim@sb.by
