Лариса Малиновская единственная уцелела из всей большой семьи...Пожалуй, я сама вряд ли обратила бы пристальное внимание на эту фотографию. Обычная семья: мать с отцом и четверо детей старательно смотрят в объектив. Взрослые чинно сидят на раскладных стульчиках, детвора пристроилась рядом. Все принаряженные: девочки в платьях с белыми воротничками, наголо стриженный мальчик в бриджах и пиджачке–тужурке, младшенькая на коленях у матери с босыми ножками. Лица красивые, я бы даже сказала, породистые. Но породистые адекватно сословной принадлежности: видно, что эти люди знают цену труду.
Сколько таких достойных лиц я перевидала на музейных стендах и в фамильных альбомах — не перечесть!
— А вы все–таки вглядитесь повнимательнее, — посоветовала старший научный сотрудник Вилейского краеведческого музея Ольга Колосова. — Видите, крайняя слева девочка улыбается, а остальные серьезные, если не сказать, хмурые. На фотографии — семья Малиновских из деревни Желтки. Улыбающаяся девочка Лариса — единственная, кто выжил из всех здесь изображенных.
Поняв, что удалось меня зацепить, Ольга Александровна добавила:
— Лариса Романовна живет прямо во дворе музея — можете встретиться. Вспоминать трагедию, конечно, тяжело, но все же лучше пусть она сама расскажет, что произошло много лет назад.
Вот так я оказалась в гостях у главной героини музейного снимка.
Кажется, это был день Святой Троицы — к сожалению, точной даты на фото нет, есть лишь надпись: 1935 год. Вместе с родителями, старшим братом и младшими сестрами восьмилетняя Лариса приехала из деревни Желтки в Вилейку. Выезд в город, хотя до него всего лишь восемь километров, всегда превращался для детворы в праздник: отец, Роман Иосифович, запрягал в добротный возок крепкого коника, мать, Анна Куприяновна, пекла в дорогу толстые блины, наливала в бутылку молока. Наряжались для «выхода в свет» в лучшее. И даже обувались в специально купленные по такому поводу новые «пантофли», подчеркивая их светлыми носочками — в обычных–то обстоятельствах больше босиком бегали. В самой Вилейке отец с матерью, отстояв молебен в церкви, покупали младшим гостинец — вкусные городские булочки или баранки.
— Булки мама пекла и дома, но только к Пасхе. А к Рождеству лишь кабана резали, — говорит Лариса Романовна. — Так что они были желанным лакомством.
А еще старшие Малиновские в тот знаменательный день повели детей «в фотографию». Для полного, так сказать, респекту. Ну и правда, как не заказать карточки на память у Берки?!
О, Берка Берман был знаковой фигурой в довоенном местечке. Приехавший сюда еще до революции, он открыл собственное фотоателье, располагавшееся на улице, которая носила в те годы имя Пилсудского, а нынче называется Советской. Борис Генделевич не только запечатлевал шляхетную публику на фоне имитирующих античность декораций. Своим магическим аппаратом — и не лень же было таскать его на плече по окрестностям — умудрился увековечить практически все виды тогдашнего поветового центра, все крупнейшие светские и религиозные праздники. И даже приезжавшего в Вилейку в 1930 году президента Польши Игнатия Мастицкого поймал в кадр, как заправский папарацци. Думал заработать чуток славы и денег — для чего даже выслал портрет самому президенту, а вторую копию выставил в своей мастерской. Но в итоге поплатился за профессиональный энтузиазм при советской власти головой. Впрочем, это отдельная история, которую, даст Бог, нам еще удастся рассказать с помощью изучавшей в архивах КГБ О.Колосовой личное дело фотографа–земляка.
В нацеленный объектив Берки все Малиновские глядели, как и полагается, со всей серьезностью: даже годовалая Геня, будто чувствуя важность момента, замерла на материнских коленях. А вот Ларисе, вечно переживавшей из–за своего «некрасивого» имени и однажды даже просившей посодействовать в этом волнующем вопросе заглянувшего в их дом священника, будто и впрямь померещилась вылетевшая из–под черного покрывала фотографа райская птичка: в самое последнее мгновение легкая улыбка тронула губы девочки — да так и застыла под магниевой вспышкой. Что это было — предчувствие, дыхание ангела–хранителя, знак судьбы?
Дивно устроена человеческая психика: сегодня она не помнит, что же заставило ее улыбнуться в тот далекий день 1935 года, когда она стояла плечом к плечу со всей своей семьей. Зато другое вспоминается легко, без натуги.
— Папе здесь 47 лет, маме 39. Брату Петру уже 11, сестре Люде 5. Хозяйство родители держали большое, крепкое: две коровы, кони, гуси, свиньи. И чем молотить имели, и чем веять, и сечкарня своя была.
Тут Лариса Романовна переводит взгляд на меня, словно спрашивая: понимаю ли я, что такое «сечкарня». Я ответно киваю: доводилось видеть и даже крутить ручку настоящей соломорезки — пожалуй, в дедовом сарае крупповская сталь до сих пор не поржавела. На Вилейщине каждый уважающий себя хозяин выписывал из–за границы или привозил издалека такой полезный в хозяйстве агрегат.
— Земли у нас было гектаров 16 — папа постарался, прикупил. Ему от батьки надел небольшой достался, так он сам даже в Америку до войны ездил, чтоб денег подзаработать. Про нас говорили: Романовы дети пешком не ходят. Мы бегом бегали — столько работы было. С росой вставали — и в поле. Один раз я пошла гречку жать. Хотелось же, как взрослым девкам, самой. А гречку надо сжать быстро, пока она не осыпалась. Жала я жала, солнце стало припекать, спину заломило, я прилегла и заснула. А мама вышла поглядеть, где я, и никого не видит. Бегом ко мне: думала, волки съели. У нас в деревне случай был: женщина–жнея малую дочку на постилке посадила среди жита, а волк подкрался — хорошо, вовремя оглянулась на свое дитя...
Наполненный лирическими отступлениями рассказ Ларисы Романовны становится похож на замедленную съемку: она словно отводит и никак не может отвести невидимую черту, которая разделила ее жизнь на две неравные половины — до трагедии и после. Господи, сколько же философов и просто мыслящих людей ломали голову над условностью и загадочностью этой хрупкой и одновременно необратимой грани, отделяющей счастье от несчастья, жизнь от смерти! Даже фразу придумали: на волосок от смерти. Она как нельзя лучше подходит к ней самой, чудом спасшейся Ларисе. Всем остальным Малиновским осенью 1943 года этого микронами измеряемого спасительного волоска не хватило, чтобы уцелеть в вихре судьбы.
Той осенью ее, как самую старшую из девочек, отдали в обучение портнихе. Швейная машинка — весьма нужная вещь для подрастающей паненки — была куплена по такому случаю заранее. На выходные Ларочка явилась домой и услышала страшную новость: немцы арестовали брата. Петр — гордость родителей — ходил на занятия в Вилейскую белорусскую учительскую семинарию, которую немцы разрешили открыть в городе в 1942 году в здании бывшей польской семиклассной школы имени Пилсудского. В ней практически с первых же дней существования возникла подпольная антифашистская организация, поддерживающая связь с партизанами. 6 ноября 1944 года семинаристы, и Петр Малиновский в их числе, по заданию партизан взорвали здание семинарии, как раз накануне приспособленное оккупантами под военный госпиталь. Участников заговора немцы нашли быстро и схватили.
Правильно говорят: лучший способ справиться с нагрянувшей в дом бедой — не сидеть сложа руки. Мать, вытирая слезы, стала собирать узелок — решила отправить старшую дочку в город с наказом: с помощью родни передать Петру в тюрьму «передачку», а заодно сказать пани портнихе, что на уроки она пока ходить не будет.
— Я шла пешком с торбочкой по дороге на Вилейку, и меня обогнали две машины. Я и внимания на них особого не обратила. Только потом поняла, кого в них везли. Маму и сестер моих Геню и Люду везли.
Ни прощального крика, ни взмаха руки, ни тревожного стука в сердце. Но, может, именно это и спасло бредущую с узелком в руках девочку от участи, постигшей остальных членов семьи? Бывали ведь случаи: ушлые полицаи, ведь все были из местных, их не обманешь, даже от немцев отличались звериной жестокостью, по реакции арестованных вычисляли оказавшихся рядом близких людей и забирали для общей расправы. Отца дома не было, но Роман Иосифович, узнав об аресте, вслед за дочкой отправился в Вилейку: узнать новости про жену с детьми. Собрался хлопотать за них, как говорит сама Лариса Романовна.
Добравшаяся в Вилейку девочка увидела знакомую подводу с отцовским коником и на ней — мамину швейную машинку с выкрашенными в бордовый цвет ножками, а также связанных гусей со свиньями. Забыв об осторожности, она закричала вознице: «Дядечка, куда вы это везете?» Тот в ответ лишь отвернулся.
Ноги сами принесли ее в дом к родне, куда вскоре пришел и Роман Иосифович. Что делать — толком не знали оба. Родственники тоже не могли дать нужный совет. В конце концов отец с дочерью решили возвращаться в Желтки, возчики попутной подводы подобрали их по пути. Но строго–настрого приказали Ларисе держаться изо всех сил и не плакать. «Увидят немцы слезы — заберут и тебя». Подъехали к деревне — оказалось, та уже оцеплена. Хорошо, двоюродная сестра разглядела ее на подводе и махнула с порога рукой — Лариса двинулась прямо к ней во двор. Сестра, чтоб полицаи ничего не заподозрили, тут же сунула ей в руки своего кроху сына и скомандовала: бегом на печь.
— Когда немцы вслед за мной в хату пришли, она им самогонки налила, сала достала. «Это наши, наши», — говорит. Так дотемна я на печи и просидела.
А Малиновского–старшего фашисты все же забрали.
— Папа к хате вернулся, про хозяйство думал. Мы к тому времени все зерно смолотили, только овес и оставался. И две коровы недоеные во дворе, и 12 овечек...
Нашелся доброхот: подсказал немцам, что вернувшийся к разоренной хате мужчина и есть родитель хлопца, по заданию партизан взорвавшего здание бывшей семинарии.
Петра полицаи повесили на третий день после ареста. Романа Иосифовича сожгли вместе с женой и двумя дочерьми, а также другими мирными жителями в декабре 1943 года, согнав в деревенскую баню. На месте жестокой расправы сегодня стоит памятник, а сама трагическая история вошла в районную книгу «Память».
Что было в жизни спасшейся Ларисы дальше?
А всякое: и радостное, и горькое. Горького — больше. Потому что это только в голливудских фильмах благородные жертвы за все перенесенные страдания получают полный комплект наград от государства и счастья от судьбы. В наступившей для Ларисы реальности наград не было. Ведь подвиг совершила не она, а брат, расплатившийся за него жизнью, мертвые же, как известно, ничего и ни за кого не просят. А поскольку родителей в живых у девушки тоже не осталось, то ни похлопотать за подрастающую по чужим хатам сироту, ни по–настоящему помочь в жизни было некому. Уцелевшая родня сама жила трудно.
Что же касается другой всемогущей инстанции — судьбы, то она свою бесплатную преференцию — простое человеческое счастье — тоже замесила пропорционально суровому послевоенному времени. Ничего не передозировала и не дала даром. Лариса встретила свою любовь — вышла замуж за вернувшегося в мирную жизнь фронтовика. Владимир Тимофеевич Желтко оказался мужиком мастеровитым: по ночам работал сторожем, а днем кому дверь сладит, кому окна сделает — тем и жили. Она тоже устроилась на работу — носила на коромыслах ведра на пивзавод.
— Теперь одно ведро не могу поднять, а тогда два на плечи и пошла. Купила телогрейку новую — не знала, как нарадоваться. Как тепло, как мягко! Я ж после ареста родителей осталась в чем была. В первую же зиму вся моя одежа порвалась, а наш скарб люди еще раньше разобрали. Никто ж ничего не вернул. Ой, не дай Бог никому такой доли! Молодая была, есть постоянно хотелось. Пойду на межу, нарву щавеля — и в рот...
Вдвоем с мужем они ездили в лес пилить бревна, чтоб соорудить себе времяночку. Родили дочку, потом сына. В поисках лучшей доли в 1953 году даже подались в Калининград: там у мужа была двоюродная сестра, а еще обещали жилье, бывшие немецкие строения. В общем–то не обманули, дали приезжим реквизированную немецкую дачку с садом. Владимир Тимофеевич устроился в тамошний совхоз на почетную работу — кузнецом. Стали обживаться, даже кабанчика завели.
Но климат оказался для Ларисы Романовны неподходящим — пришлось вернуться в Вилейку. После долгих хлопот местные власти выделили семье Желтко домик. По воле судьбы он оказался рядом с музеем, куда женщина и принесла однажды дорогие ей фотографии. В этом домике мы, выслушав удивительный рассказ, саму рассказчицу и сфотографировали на память.
А заодно попросили показать другие довоенные снимки. Вдруг есть среди них американские? Нет, вздохнула Лариса Романовна, про отцовский период заработков в Америке ничего больше добавить не может, даже год назвать затрудняется. Альбом, однако, вынесла охотно. Ну и ладно, подумала я, зато не будет повода травить сознание пустыми вопросами, как могла бы сложиться судьба Малиновских, не вернись он из Америки на родную землю, за которую в буквальном смысле заплатил кровью.
Веер разложенных на столе фотографий будто вернул в прошлое. Не только Ларису Романовну — меня тоже. Вилейка ведь и моя родина, моя ностальгия, хотя и более позднего периода. Давно заметила: вилейские женщины тех давних дымчатых времен — красивые особой красотой. Допускаю: во мне говорит местный и даже местечковый патриотизм. Ну а почему бы и нет? Большая родина и большая любовь к ней, как поется в песне, вправе начаться с материнской колыбельной и порога отчего дома.
Вдоволь налюбовавшись на грациозных пани и паненок, давным–давно позировавших Берке Берману в своих «файных» платьях и беретиках — одни кокетливые косые челки чего стоят, — я не удержалась, сказала Ларисе Романовне, до чего же красивая у них порода. «И вправду ничего», — поднеся фото к глазам, легко согласилась она. Светлая, как поцелуй ангела, улыбка, похожая на ту, детскую, с давней фотографии, впервые за все время нашего разговора промелькнула в уголках ее губ. Промелькнула и еще долго не таяла, пока она, увлекшись, перебирала свой архив.
Пусть побудет наедине с близкими ей людьми, решила я, и тихо–тихо, чтоб не вспугнуть добрых призраков прошлого, откланялась.
P.S. На днях я позвонила в Вилейский музей Ольге Колосовой, чтоб передать поклон «девочке со снимка». Ольга Александровна охотно пообещала это сделать и сообщила последние новости. Лариса Романовна Желтко продала свой примостившийся у стен музея домик и переехала на жительство к дочке. Но не так давно она вновь наведалась к музейщикам — передала награды своего супруга–фронтовика, который умер в 1986 году.
