Этот угол в квартире — самый «живой». Зелень фотообоев. Над письменным столом наклейки оживляют серость пространства. Под ними магнитофон-кассетник моей молодости.
— Детская? — опять переспрашиваю я, одурев от смрадной помеси табака, похмелья и грязи.
Ольга, хозяйка, уже заметно психует:
— Просто спальня. Нет у нас детской, — и вижу правду в ее словах — в казенных одеялах и посеревших от курева обоях–«самокрутках».
...Андрей Асадчий, заместитель начальника ОВД администрации Железнодорожного района Гомеля, за день до встречи обозначает адрес: «Навестите «среднестатистическую» неблагополучную семью. Эти люди уже дошли до той точки, когда ребенку рядом с ними находиться опасно».
Хотя, я узнала, сын Алешка — давно не малыш. Пока родители катились по наклонной, ему успело стукнуть 13. Недавно трудных отца и мать подростка вызвали на комиссию по делам несовершеннолетних — в очередной раз после многих «штрафных» — и поставили перед фактом: сына на полгода определяем в приют, для вас это время — возможность все исправить.
С начальником районной инспекции по делам несовершеннолетних Николаем Ковалевым поднимаемся на этаж. Не узнать «нехорошую» квартиру невозможно. Дверь затерта, замызгана, пропитана чем–то непонятным. В ответ на звонок и стук — шорох, сменяющийся мертвой тишиной.
— Хозяин — инвалид третьей группы, нигде не работает, — вслух прикидывает Ковалев. — Но мог, конечно, выйти. Идем к бабушке. Дом рядом. Алексей, до того как его отняли, практически там и обитал.
Пенсионерка открывает нам дверь. Надо же — вся семья в сборе! В «прихожке» мнется 32–летняя Ольга — темные круги под глазами. Павел 35 лет — в обнимку с костылем и папиросой. Внешне уставшие, замотанные люди. Трезвые.
— Вот гружу им пакет, чтобы взяли с собой и поели, — хлопочет седая бабуля. — А внука–то забрали, да. Вернуть бы его, — заметно дрожит голос.
Я без всяких психологических реверансов подхожу к молодой женщине:
— Ну как же вы так, Ольга? Это же беда для парня.
— А что я? Устроилась лифтером. Пить не собираюсь.
— Вы сыну так и сказали, когда его забирали в приют?
— А я его не видела. В смену была, — на желтоватом лице ноль эмоций.
— Так съездили бы. Он там уже несколько дней! — еще немного и я сорвусь...
Но ощущение, что мои слова — прошлогодний горох, отлетающий от стены. Супруги начинают препираться. «Я работаю, — наседает Ольга на мужа, — а ты сидишь — возьми разрешение, навести».
— Давайте лучше оставим бабушку и к вам в гости сходим, — предлагает Ковалев взглянуть на семейный очаг, в котором нет места сыну.
По дороге Павел старается многословием забить тяжкую пустоту. Мол, да, хотим все исправить. Вот и на бирже труда стою. Как работу предложат — сразу. И порядок в квартире наведем. Алешку заберем.
Квартира всасывает, как болото. По всем углам витает дух немытости и брошенных вещей. Если разгрести слои грязи и пропитых лет, вроде и был здесь когда–то нормальный дом. Обои клеили, «стенку» покупали, книжки ставили... Но треснуло что–то, пошло по швам...
Чужой мужик с характерно примятым носом, сидящий в кресле у телика, — вот он, шорох, который мы слышали...
Журнальный стол, усыпанный пеплом и «бычками», пустая бутылка у ножки.
— Вы хотя бы на кухне порядок навели? — спрашивает Ковалев.
Павел ведет туда. Горы немытой посуды. Окурки. Холодильник с дверцей на крючке пуст. Как мальчишка жил во всей этой угрюмой безнадежности? Ах да — бабушка... Впрочем, парень и сам, похоже, старался. Его прибранный угол выделяется во всей квартире. Рисованная им же новогодняя картинка в зале...
— Оля, фотографию сына покажите.
Начинает копошиться. Вот же была где–то маленькая. Не находит.
— Классного руководителя, говорите, как зовут?
— Не знаю, не помню.
Мы выходим с Ковалевым. Спустя несколько минут они вслед за нами — в районную администрацию. Им — на комиссию по делам несовершеннолетних. Не забыли. Может, и правда, для Алеши еще не все потеряно? Устроилась же мать на работу и просила, чтобы там не сообщали о том, что сын в приюте, — неудобно.
— У нас много случаев, когда семья возвращается к нормальной жизни, испытав страх потерять детей, — Николай Ковалев и рад поддержать мой вялый оптимизм. — Но здесь... Не рискну предположить...
И я, пожалуй, тоже не рискну. Не видела, к сожалению, в родительских глазах большого страха потерять единственного сына. Быть может, потеряли они его уже давно?..
Кстати
В необходимости создания специальных заведений для нерадивых родителей убежден и первый заместитель Председателя Верховного Суда Александр Федорцов. За почти два года, которые действует Декрет № 18, с 28.071 родителя взыскана лишь половина «детских» долгов. За их неуплату в январе — июне уже осуждено более 1.000 безответственных пап и мам. Однако, как показывает практика, даже находясь за колючей проволокой, они не спешат вернуть государству деньги, потраченные на родное дитя. Отчасти по уважительной причине — не такие уж высокие зарплаты в исправительных колониях у осужденных.
— Чтобы обеспечить их зарплатой, достаточной для оплаты содержания ребенка, нужно создавать небольшие производственные предприятия при исправительных учреждениях открытого типа, — комментирует Александр Федорцов. — Трудиться там смогут и осужденные, и те из родителей, кто хочет исправиться и забрать ребенка домой. Где именно планируется создать такие предприятия и каков будет их профиль, решится в ближайшее время.
Комментарий
Евгений Краснов, начальник управления профилактики УВД Гомельского облисполкома:
— С одной стороны, положительные тенденции в работе с такими семьями есть. Лишившись на время детей, многие делают все, чтобы вернуться в нормальную жизнь. Но есть и другое. Немалым остается процент родителей, которые попросту деградировали. И даже такой шаг, как изъятие из семьи детей, уже не заставляет их вздрагивать. Здесь одно лишь противоядие: выявлять максимально рано, чтобы оставался шанс достучаться и что–то исправить. Если не выходит, то нагружать ответственностью таких родителей за оставленных детей. Принуждать к работе. Не хотят — значит, организовывать трудовые поселения при спецкомендатурах. Иначе другие не извлекут нужного урока из чужого примера, а страдать по–прежнему будут дети.
