Слезами эта история началась, слезами и закончилась. А между этими самыми слезами был промежуток меньше двух недель, которые едва не поломали судьбу человека…
Степь да степь кругом
Мы сидим в крохотной дежурке – офисе моего тезки, и я слушаю печальную историю, которая произошла с этим человеком, хотя на его месте вполне мог бы оказаться любой из нас. И лучше, чем мой собеседник, вряд ли я могу донести ее до читателя. Вот его версия.
— Беда, как известно, в гости приходит без разрешения. В мой дом она явилась холодным зимним днем, когда добрый хозяин собаку на улицу не выпустит. Телеграмма сообщала, что в деревне умерла мать. Жизнь есть жизнь. Все под Богом ходим. Всплакнул я, конечно. Да слезами горю не поможешь. У кого мог взял в долг деньжат на дорогу и похороны.
В деревню эту, осмелюсь тебе доложить, не в Налибоки по грибы ехать: утром — туда, вечером — обратно. Деревня моего детства затерялась в степях Северного Казахстана, на самой границе с российским Алтаем. Выйдешь за околицу – степь да степь кругом. Как в той песне. Два самолета сменил, пока оказался в Усть-Каменогорске. Автобусы на малую родину в те дни не ходили – начиналась пора степных ураганов. Еле-еле за тройную сумму уговорил местного таксиста рискнуть на стокилометровый «забег» сквозь пургу. Едва успел к похоронам. Матушка моя была человеком известным – первоцелинницей. А приехала на освоение этих земель из Пуховичского района в составе белорусских комсомольцев-добровольцев. Соседи подсуетились насчет погребения, а мне предъявили счета к оплате. Нашлись такие, кто и поджился на чужом горе, зная, что долго я в Рассыпном не пробуду, взыскивать за украденное не стану.
Добрые люди посоветовали: мол, это ты много лет тому назад свой тут был, теперь — чужой, гражданин иностранного государства, так что попытайся материнский дом с рук сбыть, а то приедешь через год памятник на могилке ставить – один фундамент обнаружишь.
Не успел прах оплакать, поминки справить, как на порог явился участковый: «Почему до сих пор не зарегистрировался? Где твоя миграционная карта?» Двинулся на попутке за двадцать километров в райцентр за картой, за справкой о смерти родительницы… Короче, закрутилась неизбежная в таких случаях карусель. Дни бегут, отгулы кончаются, вот-вот прогулы стартанут. Нервничать стал. Дом пришлось уступить за бесценок. О возвращении в Минск по воздуху не могло быть и речи. Грошей — только на поезд… до Москвы. Но и туда выехать можно было только через Барнаул. Маршрут устраивал меня по всем статьям. Поблизости останавливался поезд Лениногорск–Барнаул. А в том городе проживает моя тетка, у которой рассчитывал одолжиться деньгами, чтобы не застрять в Москве. Ох не зря в народе говорят, что дурак и думками богат. Вот и я таким «богачом» оказался. С той самой минуты, как сел в вагон, и начались мои мытарства.
Хождение по мукам
Возвращался домой «богатый, как Крез»: в кармане лежали документы и билет до славного города Барнаула, в одной руке – пакет с харчишками, в другой – безразмерный полосатый баул с наследством: две огромные пуховые подушки (соседка настояла: мол, дочка на выданье, вот ей и подарок), несколько альбомов с семейными фотографиями.
На первой же станции казахский офицер-погранец устроил проверку документов и все косился на мой баул. С бумагами у меня было все в порядке, так что в очи лейтенанту глядел смело. Тот почему-то медлил. Наконец затеял диалог:
— Что у вас в сумке?
— Подушки и фотоальбомы.
— Наркотики, валюта есть?
— Откуда наркотики? На поминках чарку поднял, грешен. Немного российских имею.
— Как вы оказались в этом поезде?
— Обыкновенно, купил в Рассыпном билет…
— Аллах свидетель, зря ты сел в него.
— Почему же такое?
— Потому, что кончается на у. Два высших хакима – Назарбаев и Путин — договорились, что именно по этому маршруту могут ездить беспрепятственно только казахи и русские.
— Так я и есть русский.
— Не знаю, дорогой, в паспорте у тебя записано, что ты – гражданин Республики Беларусь. Следовательно, вместе с китайцами, таджиками, узбеками, киргизами, афганцами, американцами и прочими ты в этом эшелоне персона нон грата, так что выметайся подобру-поздорову, не то силой вышвырну.
— Да тут до границы всего осталось километров триста, пропустите.
— Вон, видишь, степная трасса, — с ухмылкой кивнул погранец в окно, — по ней можно, разрешаю.
Я глянул в окно, за которым над степью до самых небес закручивались грязно-белые султаны из снега и пыли. Мороз на улице зашкаливал за минус тридцать, и мне ли, родившемуся в этой самой степи, было не знать, что только сумасшедший рискнет в такую бурю отправиться в голую ледяную пустыню, где на сотни верст окрест – ни людей, ни жилья. Одни голодные волки.
— Приезжай к нам в Беларусь, лейтенант, — горько усмехнулся я, тоже перейдя на «ты», — посмотришь, как живут и общаются цивилизованные люди. С какой это стати ты меня откровенно на неминучую смерть отправляешь? Может быть, наши с тобой батьки и за твою, и за мою землю в одном окопе лежали под фашистской бомбежкой? Да и кто эту степь, посреди которой ты меня допрашиваешь, пахал, засевал, садами украшал? Только русские и казахи?
— Ладно, езжай, — вздохнул он, — но поверь моему опыту, добром твое путешествие не кончится.
Дал я ему в знак благодарности 200 тенге на «сигареты», на том и расстались.
Не знаю, то ли случайно так получилось, то ли офицер свой долг ревниво исполнил, а только на очередной станции взяли меня в оборот сразу три погранца. Меня, единственного в переполненном вагоне. Вопросы те же, стандартные: кто таков, откуда, куда, зачем, наркотики, валюта… Процедура продлилась уже полтора часа. Снова предложили десантироваться в степь. Тут уж весь вагон встал на мою защиту. Эти трое забрали паспорт, баул, вывели меня на перрон – гуляй, чужак. На вокзале каменном было холоднее, чем на дворе. С тыльной стороны здания обнаружил вход в кочегарку. Там чумазый дядька поставил передо мной чайник с кипятком, сочувственно так сообщил: «Не ты первый, не ты последний. Если наркотики, то лет десять припаяют, если еще и спекуляцию валютой пришьют, то все пятнадцать будешь нары парить. А ты, говорят, еще и движение поездов на полтора часа задержал».
Веселенькое дело, думал я, лежа в углу на грязном топчане. Поделили такую державу, где не только никто ни у кого национальности не спрашивал, но и ездить можно было по шестой части земного шара, как у нас по Рассыпному или по Беларуси — из края в край по любой дороге, без всяких виз и миграционных карт. Если политики о таком «счастье» для своих народов мечтали, то своего добились. Я тому и есть живое свидетельство. Жил до двадцати пяти годков в степном краю, а как посыпалась страна в разные стороны, так мать и посоветовала мне: «Бери, сынок, жену в охапку, отправляйся на мою родину. Мне уже поздно, молодость ушла. Там народ золотой, в беде не оставит. Ко мне по возможности в гости приезжай. Особенно летом. Сам знаешь, как степь красива…»
Утром за мной пришли. Сказали издевательски, как в душу плюнули: «Камера для тебя готова, так как ты — наркокурьер, героин и валюта нашлись в фотоальбомах, а документы твои — сплошная липа».
Я взорвался, как триста тонн тротила. Пригрозил им Гаагским судом, жалобой в ООН, клянусь, даже нашим Президентом. Потребовал российских пограничников, упирая на то, что нахожусь под защитой Союзного государства. Они только смеялись: «Наркота выше любой ООН».
Тут дверь отворилась, и на пороге выросли двое в темной военной форме. Такой я отродясь не видывал. Молча вывели меня во двор, затолкали в вездеход, закамуфлированный под снежную пелену, и повезли в степь.
— Ребята, если убивать везете, так хоть в Минск жене сообщите, что, мол, документы нашли, а хозяин пропал в степи. Все равно вы меня выбросите в сугроб, а к утру только кости голые останутся, сожрут волки.
Один сопровождающий хмыкнул:
— Ты погляди-ка, Серега, отчаянный этот то ли казах, то ли белорус, то ли русский. Мы его, может, загубим, он же нас своим поручением озадачивает: дескать, жене доложите — не ищи муженька старого, ищи нового, помоложе. Нет уж, уволь, как-нибудь сам доведи ей информацию о своей геройской смерти. А мы из российской службы по борьбе с наркотрафиком, и нас очень интересует, каким это ты образом умудрился приобрести билет там, где тебе не должны были его продать в принципе, ни за какую взятку, ведь там служат наши коллеги?
На российской стороне выдержал очередной основательный допрос. Образно говоря, они хотели обо мне знать все, вплоть до того, чем мои предки занимались до семнадцатого года.
Домой, домой…
Когда я им наскучил, вернули мне паспорт, прошерстили еще разочек баул, привезли на автовокзал и оставили на произвол судьбы, укорив напоследок: «Собрался в другую страну – чти и знай ее законы». На перекладных добрался к тетке. Встреча была коротка. Позвонил в Минск, только и смог сказать: «Домой, домой еду. Встречайте».
В Москве, пока добирался с Казанского до Белорусского вокзала, меня еще прошмонали шесть раз. Встретив на Казанском женщину, которой тоже надо было на Белорусский, договорился с ней ехать вместе, якобы она моя двоюродная сестра. Семейным парам московская милиция доверяет больше.
* * *
P.S. Когда Николай вышел из своего вагона поезда Москва—Минск и увидел жену и дочь, то, как признается сейчас откровенно, не стесняясь нахлынувших чувств, разрыдался, словно малое дитя.
