Что думали великие о болтовне и молчании

Однажды один мудрый китаец сказал, что предки были более молчаливы, чем мы, потому что боялись не успеть за своими словами.

В таком случае, господа, мы давно опоздали. Словесное недержание нынче развито более, чем в XVIII «салонном» веке, ценившем остроумие на вес бриллиантов. Именно тогда Никола Себастиан Шамфор сказал, что молчание человека, известного своим красноречием, внушает гораздо больше почтения, чем болтовня заурядного говоруна. Но мыслители и поэты всех времен, хотя и подвизавшиеся именно на словесной ниве, дружно воспевали молчание — нестареющий брэнд мудрости. Причем что только не молчит у наших поэтов! Современный французский писатель Веркор назвал одно из своих произведений «Молчание моря», белорусский поэт Василь Зуенок в свое время получил Государственную премию за книгу «Маўчанне травы»... Владимир Короткевич писал о «сусветным, усепераможным маўчаннi першай зямлi,/ Калi выйшла яна з гарнiла агню i пакуты». Кстати, у Владимира Короткевича молчание вообще — любимый символ. Романтический герой его все переносит стоически, сам к себе обращаясь в минуту невыносимой душевной муки: «Маўчы!» А вот в повести «Зброя» «гэтае маўчанне было маўчаннем такой блiзкасцi, якая рэдка бывае мiж людзьмi».

О да, романтика и молчание, тайна, тишина нераздельны. Ян Барщевский то и дело окружает оными своих персонажей: «...шэры змрок i маўчанне былi яго сябрамi», «Вось цвiнтар каля каплiцы i магiльнае маўчанне». Тут уж не до нежностей Конфуция, считавшего, что молчание — верный друг, который никогда не изменит. Скорее, согласишься с Блезом Паскалем, честно сказавшим, что «молчание — величайшее из человеческих страданий; святые никогда не молчали». Белорусский поэт прошлого века Владимир Жилка знал, что такое отсутствие ответа от любимой: «Прачакалi трывожнае ранне, /Не было i сягоння лiста. /Ах, што значыць даўгое маўчанне, /А на сэрцы такая слата». Короче, согласно Виктору Гюго молчание — прибежище простой души, испытавшей всю глубину человеческой скорби.

Еще в чем все великие умы сходятся — так это в неприязни к болтунам. Древний грек Плутарх так описал ситуацию: «Болтун хочет заставить себя любить — и вызывает ненависть, хочет оказать услугу — и становится навязчивым, хочет вызвать удивление — и делается смешным; он оскорбляет своих друзей, служит своим врагам и все это на свою погибель». Шекспир брюзжал о «бренных прикрасах многословия»... Совершенно прав Марк Твен: лучше помалкивать и казаться дураком, чем открыть рот и окончательно развеять сомнения. Сам Марк Твен, кстати, был известным говоруном, его лекции прослушали жители, наверное, каждого американского городка и местечка.

Но вот какая несправедливость: стоит упомянуть о болтовне, как тут же вспоминают о нас, женщинах. Ну да, английский профессор психологии Джон Коэн действительно установил, что за 30 секунд женщина произносит 80 слов, а мужчина — 50. Зато за 16 — 17 часов в течение дня женщина разговаривает около трех часов, а мужчина — три с половиной. Кстати, и рекорд по продолжительности говорения — 133 часа! — принадлежит мужчине. Наверное, о нем сказал в свое время Козьма Прутков: «Болтун подобен маятнику: того и другого надо останавливать». И совсем обидело бы рекордсмена высказывание Шеридана: «Болтливы те, кто не умеет думать».

С другой стороны, дар красноречия ценился во все времена. Порядочный древний римлянин обязательно брал уроки у ритора. Профессор Хиггинс в пьесе Бернарда Шоу «Пигмалион» превратил замарашку Элизу в леди всего–то с помощью грамматики. Лев Толстой витийствовал: «Истина, выраженная словами, есть могущественнейшая сила в жизни людей». Как–то с писателем прошлого века Виктором Шкловским, известным остроумцем и краснобаем, случилась неприятная история: во время путешествия по Кавказу он искупался в каком–то священном горном озере. Святотатца окружили разъяренные местные жители... Кстати, с горскими кинжальчиками наголо. Шкловский как был, без одежды, уселся на траву и начал разговаривать. Через какое–то время все уже улыбались. Вот и говори о вреде болтовни. Да, наверное, стоит послушаться Публия Сира и найти золотую середину и в речи, и в молчании.