Цiкавы праект, якi аб’яднаў вершы i ўрыўкi з апавяданняў, раманаў i аповесцей, тэма якiх — прырода. Тэксты падзеленыя на чатыры раздзелы адпаведна порам года, i большая частка з гэтых тэкстаў — малавядомыя. Хаця б таму, што, акрамя класiкаў кшталту Багдановiча i Караткевiча, тут прадстаўлены нашы сучаснiкi, i падаюцца выбраныя мясцiны з буйных твораў. Такi эпiзод–пейзаж падчас прачытання рамана чытач можа проста прабегчы вачыма. А ўзяты асобна, ён выяўляе самадастатковую прыгажосць. Урыўкi напоўненыя эмоцыямi, з водгуллем драматычных падзей усяго твора. Вось, напрыклад, фрагмент з аповесцi Андрэя Федарэнкi «Шчарбаты талер», у якiм галоўны герой нарэшце дачакаўся лета: «Краiны яркага сонца, цёплых дажджоў i навальнiц, грыбных туманаў, краiны футбола, ранiшняй i вечаровай рыбалкi, арэхаў i ягад, паходных вогнiшчаў, краiны цiкавых кнiжак i першага кахання, краiны загадак i адкрыццяў». Ва ўрыўку з аповесцi Алеся Жука «Паляванне на Апошняга Жураўля» стары бабёр пакутлiва шукае новае месца для хаткi. Урывак з аповесцi Янкi Сiпакова «Усе мы — з хат» — фiласофскiя разважаннi: «А што гэта такое, цiшыня? Можа, яна — якраз вось гэты бязгучны супакоены шум трапяткiх матылёвых крылляў, якiя лёгка i даверлiва дакранаюцца паветра — нiбыта i самi яны тое паветра?»
Шум времени. Джулиан Барнс. Москва, Издательство «Иностранка», 2016.
Так описывает Джулиан Барнс ситуацию, в которой Дмитрий Шостакович провел большую часть жизни. Неожиданно: автор постмодернистских текстов пишет биографию Шостаковича... Впрочем, он не биографию создает — роман, синтезированный с приемами музыкального произведения. Летящее, лаконичное повествование, где перемешаны факты и исторические анекдоты, рассуждения о природе власти и таланта, смелости и трусости, об исторической правде и ее относительности. Одни хотели видеть гения жертвой власти, другие — борцом, третьи обличали в нем коллаборанта. Может ли понять человек извне, каково жить внутри системы, кажущейся незыблемой? В жизни Шостаковича было время, когда он укладывался спать одетым, поставив у кровати собранный чемоданчик — чтобы забрали в тюрьму не в пижаме. Его ломали безжалостно. Мало того что разгромили публично, как композитора — «сумбур вместо музыки», — заставили выступить с трибуны с покаянной речью. «Со съезда он вернулся в полубессознательном состоянии». Его постоянный новогодний тост в стране, где все жили в преддверии лучших времен: «Выпьем за то, чтобы только не лучше!» Из него не удалось сделать «Красного Бетховена». Но его использовали, заставляя участвовать в международных форумах с написанными за него речами. Но так ли неподкупны те, кто его за это публично презирал? Когда убили друга, великого еврейского артиста Михоэлса, Шостакович отправился к его семье. «Обнял дочь режиссера и ее мужа. А затем, повернувшись спиной к притихшим, перепуганным родственникам, ткнулся лбом в книжный шкаф и выговорил: «Я ему завидую». «Могли его убить, но оставили в живых; оставили в живых — и тем самым убили», — пишет Барнс, но сам же подвергает сомнению столь поверхностное суждение. Каков суд, каковы судьи? Слышна ли нам чистая музыка сквозь шум времени?
Издания для обзора предоставлены книжным магазином «Академическая книга», Минск, пр-т Независимости, 72.
