В триолете, изящной стихотворной форме, привнесенной в белорусскую поэзию великим романтиком Максимом Богдановичем, трижды повторяется первая строка.
Чисто женский, кстати, прием — повторять, пока не «проникнутся». Да и на «первая — вторая — третья» современных дам не рассчитаешь — каждая из нас первая, как строка в триолете. Недаром именно женщины основали знаменитые литературные салоны.
Вообще–то, как утверждал князь Вяземский, роль женщины в салоне — с тонкостью и изяществом создавать обстановку, в которой наиболее полно раскроются интеллектуальные способности мужчин.
Чтобы нынешних творческих дам использовали в качестве рамки для чьих–то талантов?! Как написано в американских «желтых страницах» напротив фамилии писателя Чарльза Буковски — «не советуем». Но литературный салон, как ни странно, явление актуальное, Интернет пестрит таковыми, как одежда салонной барышни — бантиками. Что ж, литература — тень доброй беседы, говаривал кто–то из древних. А разговоры в нашей литературно–критической среде происходят интереснейшие... И не для слабонервных. Итак: никакого трепетного пламени свечек, шелковых занавесок и гламурной музыки. И никаких мужчин. Наш триолет — в полном составе. Литературные критики Анна Кислицына, Ирина Шевлякова и я, знакомая вам Людмила Рублевская, три чашки цейлонского чая и в качестве пудинга — очередная проблема, сама по себе возникшая из милой светской беседы.
Л.Р.: Приходит мой ребенок из школы и спрашивает, что такое «азярод»? Стихотворение они с этим словом учат. Мама хватается за справочники и словари... Ну, извините, горожанка... Складывается впечатление, что школьная программа по белорусской литературе составлена так, чтобы убеждать детей, что почти все писатели — а были они мрачные, пафосные личности — уже давно умерли.И.Ш.: Отношение студентов к современной литературе я могу выразить двумя словами: аллергия и анабиоз. Или мучаются, или засыпают. У них начинаются конвульсии уже при словах «у гэтым творы яскрава адлюстроўваецца...». Программу по белорусской литературе надо пересматривать, и безотлагательно! Потрясающее однообразие, монотонность...
А.К.: Я против радикальной реформации в школе. Ее и так лихорадит последние десять лет.
Л.Р.: В России Пелевина включили в школьную программу. По принципу — лишь бы читали. Ведь дети вообще не читают, не только классику. Сначала их от мониторов нужно оторвать. Эмоции будить.
И.Ш.: Должен быть интеллект задействован, а не только эмоция. И так у нас оценка знаний по литературе превращается в оценку за знание сюжета. До абсурда: «Какого цвета были занавески в комнате Татьяны Лариной?»
Л.Р.: Литература как предмет утрачивает свой престиж. Программа по ней сокращается, как шагреневая кожа...
А.К.: Наши дети близорукие, сутулые, пригнутые портфелями до земли... Выбирая между программой по литературе и здоровьем детей, я выберу здоровье. Достаточно выбросить из программы устаревшие тексты. И дело не в мировоззрении автора. Пускай «Мiколку–паравоза» хоть сто раз обвиняют в пропаганде большевизма, я бы не хотела, чтобы этот национальный брэнд заменили более современным...
И.Ш.: Младшему школьнику нужно начинать изучение литературы не с философски ориентированной классики, а, например, с приключенческих книг.
А.К.: Я включила бы в школьную программу «Дзiкае паляванне караля Стаха». Еще — патриотическую лирику Анатоля Сыса. Проблема, что наши люди, не читая, говорят, что ничего нет. Я могу назвать «подростковую» литературу, которую у нас пишет молодежь для молодежи — Оксана Безлепкина, Тэда Ли, Ольга Гапеева, Вальжина Морт, Югася Каляда... Есть и любовный роман, и исторический.
Л.Р.: Один японец–литературовед, специалист, между прочим, по Достоевскому, с которым я делала интервью, пообещал принести на встречу самое лучшее, что выходит сегодня в японской литературе. И торжественно выложил передо мной... несколько томиков комиксов. Они издаются миллионными тиражами. Лучшие художники и писатели борются за честь создавать их...
А.К.: Просто мы живем в условиях тотальной нехватки времени. Сегодня не читают пенталогии и трилогии. Я бы ничего не имела против, если бы белорусскую литературу перевели на комиксы. Мне, кстати, очень понравилось издание легенды про «Дзiкае паляванне караля Стаха» Адама Глобуса, которое вышло в начале 90–х. Самое смешное, что редактор этой книги, прочитав текст Короткевича, возмутился. Что за язык? Кто написал? И стал переписывать Короткевича. Вкусы меняются. То, что читают люди в метро, это не обязательно плохо. Вот теперь часто вижу, как читают «Священную книгу оборотня» Пелевина...
Л.Р.: И вы считаете, что это хорошая литература?!!
А.К.: Это произведение, которое меня действительно тронуло.
Л.Р.: А, по–моему, — поделка. От социально–политического подтекста с претензией на роль оракула у современных авторов меня уже мутит.
А.К.: Это книга с тонким пониманием отношений мужчины и женщины. Волк–оборотень влюблен в лисичку–оборотня. Все у них совпадает. И вдруг он узнает, сколько ей лет. И, пожалуйста, он не может любить женщину, которой за тысячу. И не важно, что она выглядит на шестнадцать. Наверное, смешно, но для меня устаревшее произведение — «Война и мир»... Хотя я люблю Толстого.
Л.Р.: А вам не кажется, что прочитать «Войну и мир» — духовный труд, который ничем не может быть заменен?
А.К.: В XIX веке у аристократии было только три занятия: чтение, адюльтеры и охота. Поэтому они могли читать Толстого и Достоевского.
Л.Р.: Извините, но и в то время от нечего делать читали в основном Боборыкина и Вержбицкую, а не Толстого. И что бы кто ни говорил, нужен некий духовный камертон — критика, школьная программа.
А.К.: А разве, скажем, фильм Люка Бессона «Пятый элемент» не говорит о борьбе добра и зла? В конечном счете не вижу разницы между чтением «Войны и мира» и просмотром этого фильма.
Л.Р.: Ну, знаете ли, это слишком. В принципе, и у того же напрочь забытого Боборыкина, и в лубочной литературе описывалась победа добра над злом... Еще более внятная, чем у Достоевского и Толстого. Но сие не делает эти произведения равнозначными. Есть что–то свыше... Художественная ценность.
А.К.: Я прочитала в школе много «правильной», «высокохудожественной» литературы, к которой сегодня возвращаться — трата времени. Мне не хватало Мандельштама, Ахматовой, Булгакова...
Л.Р.: И как только их включили в школьную программу, к ним сразу исчез интерес. Как будто школьная программа — какая–то темная дыра, и, попадая туда, самый яркий камень превращается в однообразно серый.
И.Ш.: Ребенок должен иметь право выбора, а мы навязываем ему свои вкусы, принудительно формируя личность по своему образу и подобию.
Л.Р.: Как сказал, кажется, Хармс, честный ребенок всегда предпочитает шоколадку любви к папе, маме и сестричке. На острове Питера Пена, конечно, интересно... Но из одичавших детей вырастают дикие взрослые. Если литература уйдет из школьной программы, это будет духовная катастрофа. В истории остаются не выступления поп–звезд и ди–джеев, а литературные произведения.
Спорить мы могли бесконечно. Но чай был допит, всех ждали дела, литературные и не очень... Хотите продолжить нашу салонную беседу — присоединяйтесь!
